новый кусок

В зале было неожиданно много людей – по мнению Синди, слишком много для закрытого семинара. Много женщин самых разных возрастов окружали небольшую сцену, сверкали украшения в ушах и на пальцах, от переливов шелка и атласа, блесток и стразов рябило в глазах. Редкие дамы в черном смотрелись в этой пестрой толпе, как черные алмазы среди бижутерии.
Мужчины собирались дальше от центра зала. Их было меньше и они вызывали у Синди ассоциации с оцеплением, то ли охраняющим женщин от вторжения извне, то ли наоборот, не дающим им попасть наружу.
Сам Синди в этот день изменил своему стилю, одевшись в обычные брюки и рубашку. Внезапно он понял, что не может появиться перед кумиром своих подростковых лет в короткой юбке и блестя, как стробоскоп. Саймон, который дома отвечал на письма поклонниц, спросил, не собрался ли транс в монастырь искупать грехи. Синди, полностью поглощенный подготовкой к встрече, что-то пробормотал. И теперь он постоянно одергивал рукава рубашки и едва сдерживался, чтобы не теребить ремень. Оказывается, он настолько привык к своим юбкам и каблукам, что теперь чувствовал себя почти так же, как в тот момент, когда впервые вышел в женской одежде на улицу. Он занял место в «оцеплении» и перевел взгляд на сцену.
Квентин появился внезапно, словно он возник из воздуха или мгновенно перетек из-за кулис за небольшую кафедру. Зал грянул аплодисментами, а Синди замер, жадно всматриваясь в лицо своего примера для подражания.
Квентину еще не было и сорока, но он уже начал седеть и его волосы по иронии судьбы стали напоминать цветом волчью шерсть. Костюм сидел на нем идеально, что делало честь как искусству портного, так и умению Квентина носить подобные вещи.
- Добрый день, - голос у него был хриплый и странно не подходящий к тщательно выверенному внешнему облику.
К своему стыду, Синди не мог потом вспомнить почти ничего из того, что Квентин рассказывал. Синди попросту не слышал. Он только смотрел и впечатлений от того, что он видел, было слишком много, чтобы оставались силы еще и на восприятие речи.
Квентин был живым воплощением красоты танца и демонстрацией возможностей человеческого тела. Все, что он делал: перемещался по сцене, подносил к губам стакан с водой, отводил со лба выбивающуюся из прически прядь – было изящно и в то же время не манерно, как будто все эти жесты были деталями какого-то отточенного танца. Синди, который в повседневности оббивал локтями косяки, спотыкался, терял туфли и поскальзывался на ровном месте, не мог оторвать от него глаз. Когда-то ему хотелось стать таким же, как Квентин, и вот теперь, стоя напротив него, Синди понял, что ему таким никогда не стать, даже если вывернуться наизнанку и пытаться контролировать каждое свое движение. Это было попросту невозможно. Как ни странно, открытие не принесло боли, только легкую зависть к этому человеку, который жил, как танцевал. Квентин что-то говорил, жестикулировал, зал иногда отзывался смехом, но Синди не слышал ничего, а только смотрел, застыв, как статуя, и даже моргая реже обычного. В какой-то момент Квентин заметил его сосредоточенный взгляд и приподнял брови, и это немного привело Синди в чувство.
Он очнулся вовремя – оказывается, Квентин предлагал перейти от сухой теории к практике.
- Я устроил все это, чтобы потанцевать в приятной компании – с улыбкой заметил он.
К своей досаде, Синди совсем забыл, что Квентин выступал в парных танцах, а о том, что преподает он тоже танцы для двоих, даже и не знал, и теперь в некоторой растерянности смотрел, как кавалеры приглашают дам. Он был уверен, что при желании смог бы провести в танце любую из присутствующих здесь женщин, если она умела двигаться хотя бы немного, но не хотел этого. Память тела никуда не делась, но те танцы остались в его детстве, вместе со сценическим костюмом, блестящими ботинками и запахом духов Эмили и матери. И Синди вовсе не хотелось возвращать прежние ощущения, тем более что следом за детскими воспоминаниями приходили другие, которые вытягивать на поверхность не хотелось. И Синди отошел в сторону, глядя, как мужчины выводят в центр зала своих ярких партнерш. На месте ведущего ему быть не хотелось, на место ведомого никто не звал – получалось, что он оставался за бортом. Обида на мир подкатила к горлу, Синди нервно поправил волосы.
- Несколько странно прийти на семинар по танцам и не танцевать, в чем же дело? - раздалось у самого его уха, и Синди от неожиданности чуть не заехал локтем под дых говорившему, прежде чем разглядел, кто это.
Квентин возник рядом с ним так же неожиданно, как при своем появлении на сцене. На лице у маэстро читался дружелюбный интерес и Синди понял, что соврать не сможет.
- Вести не хочу. А меня вести некому, - признался он.
Квентин пожал плечами, изящно, как и все, что он делал. Этим жестом он напомнил Синди Саймона, но в изяществе Саймона всегда была некая нарочитость, даже если никто, кроме Синди, не мог его видеть. Для Саймона жизнь была сценой, а для Квентина сцена – жизнью, и наблюдать за естественной грацией его движений было восхитительно. Синди понимал, что ведет себя неприлично, когда смотрит во все глаза, но ничего не мог с собой поделать.
- Если дело только в этом, то беда невелика и легко поправима, - Квентин протянул руку и Синди понял, что умрет прямо сейчас, если только не вцепится в эту руку. Он не рискнул переспрашивать, чтобы не спугнуть удачу случайно. Кумирам детства не отказывают. Разумом Синди понимал, что опытный преподаватель не мог поступить иначе и бросить участника скучать в углу, но то, что Квентин! сам! пригласил его, лишало молодого танцора чувства реальности.
Это оказалось одновременно и знакомым, и совершенно новым чувством. Квентин умел вести, несомненно, но это все, что Синди смог почувствовать с первых движений. А потом они начали постепенно узнавать друг друга, как любовники, впервые оказавшиеся в постели, притираться друг к другу, словно супруги, и то, на что у семейной пары уходят годы, здесь должно было уложиться во время струящейся из-под потолка мелодии. Синди еще удивился, насколько разны у них оказались стили, несмотря на то, что Квентин был когда-то для него примером для подражания. Сравнения оказались бессмысленны, можно было только узнавать друг друга, чувствовать, как партнер привыкает к тебе, а ты – к нему. Синди впервые узнал, что значит растворяться в музыке не в одиночестве, а с кем-то похожим на тебя самого. Квентин был таким же, одержимым, Синди понимал это так же ясно, как если бы мог читать мысли старшего танцора как свои собственные. Только человек, страстно влюбленный в музыку, мог так танцевать, и только прирожденный лидер мог так вести. Отдавать контроль было приятно и так естественно, словно Синди пробыл в роли ведомого все время своей карьеры. Он невольно снова вспомнил Саймона – тот так же властно вел в постели, но на сцене они были порознь. Здесь же все было наоборот. Синди вовсе не хотелось после окончания танца затащить Квентина в постель. Ничего более интимного, чем происходящее в тот момент, для них двоих не могло существовать.
Танец закончился, и Синди замер, словно отлитый из бронзы – нога на носке, лопатки сведены, губы сжаты. Квентин выпустил его и только и сказал:
- Хорошо.
Маэстро ушел к другим своим сегодняшним ученикам, а Синди так и стоял неподвижно, и только сердце у него бешено колотилось. «Хорошо» от Квентина стоило трех лет жизни. На следующий танец он не пошел, предпочел отсидеться у бара со стаканом минеральной воды. На этот раз никто ему не мешал. Первый танец с мужчиной он перенес бы, но этим мужчиной был Квентин Вульф – и это было уже чересчур. Потягивая через трубочку воду с лимонным привкусом, Синди чувствовал, как его спину сверлят взгляды: любопытные, возмущенные, завистливые, - разные! Ему было все равно. С ним было тихо оброненное «хорошо», и Синди был всесилен.
Потом, успокоившись, он еще не раз танцевал – взяв пример с Квентина, его стали приглашать. С ними у Синди не вышло того поразительного единения, но все же теперь, избавившись от нерешительности, танцор легко двигался, подхваченный очередным партнером. Теперь он готов был учиться: перенимать не отдельные жесты мастера, но общее понимание его искусства, которое – Синди чувствовал – у них было схожим. Семинар дал ему больше, чем он даже рассчитывал – он думал о встрече с кумиром, а увидел человека, с которым мог бы обсудить свое искусство. До сих пор ему не попадался никто, с кем бы Синди по-настоящему был готов поговорить об этом, будучи уверенным, что его поймут.
«Обсудить», разумеется, было лишь невысказанным желанием, поэтому Синди очень удивился, когда после семинара к нему, уставшему, но счастливому, подошел мужчина, гибкий и высокий, напоминающий угря в человеческом облике, и тихо попросил его проследовать за сцену – Квентин хотел с ним поговорить.
Синди шел за «угрем» и ломал голову, зачем он мог понадобиться Квентину. Их известность и заработки были несопоставимы (признать, что и уровень мастерства – тоже, Синди не позволяла гордость). И Синди был не настолько наивен, чтобы решить, что за один танец вскружил голову маэстро, который за время своей карьеры успел перевидать немало партнеров и еще больше – учеников. Так ничего и не придумав, он шагнул в комнату где Квентин ждал его. Ждал. Его. В этом сочетании было что-то фантастическое, не имеющее отношение к повседневности.
Квентин скинул пиджак, оставшись в рубашке и черных брюках, и, прислонившись к дверце шкафа, потягивал минералку. Синди снова поразился изящной небрежности его движений. Обычный человек пьет воду просто так, Квентин умудрялся сделать из этого частичку искусства.
Дверь негромко скрипнула, маэстро повернулся и улыбнулся, увидев Синди в дверях.
- Вот и ты. Проходи скорее. Не хочешь воды?
Синди мотнул головой. Ему приходилось сталкиваться с самыми разными людьми, в том числе известными, но сейчас он снова чувствовал себя пятнадцатилетним подростком из маленького городка. Даже ладони вспотели, и не хотелось, чтобы это было заметно.
- А я вот никогда не мог отказаться от стакана минералки после выступления, - поделился Квентин. Он говорил с Синди так, словно между ними не было разницы почти в двадцать лет, не говоря уже о прочих различиях. – Что ж, присаживайся. Устал?
- Есть немного, - признался Синди и утонул в мягком кресле. Он по-прежнему не понимал, зачем пришел сюда, но Квентин общался с ним настолько естественно, что напряжение постепенно покидало танцора.
- Я тоже, - кивнул маэстро, усаживаясь напротив. – В каком-то смысле учить сложнее, чем выступать самому.
- А почему же вы тогда за это взялись? – полюбопытствовал Синди.
- Потому что в какой-то момент понимаешь, что либо отойдешь в сторону и дашь дорогу молодым, по мере сил им помогая, либо станешь на сцене старым козлом. Мне всегда плохо давались комические роли. Лучше не выставлять себя за посмешище, а помочь подняться тем, кто готов тебя сменить. Кстати, об этом я и хотел с тобой поговорить.
Синди удивленно моргнул. То, что Квентин мог пригласить его ради светской беседы о возрастных изменениях, казалось еще более нелепым, чем намерение его соблазнить. Синди определенно не мог нащупать нить беседы.
- Правда? – спросил он, чтобы что-то сказать.
- Ты слышал о моей школе? – задал Квентин встречный вопрос.
Вопрос был риторическим. Любой, кто хоть немного разбирался в современных танцах, слышал о школе Квентина Вульфа на Гайе. Эта планета по праву считалась культурным центром галактики, и школа Квентина занимала на ней отнюдь не последнее место. Те, кто мог себе это позволить, прилетали на Гайю, а кто не готов был к такой роскоши, мог получить интерактивные уроки.
- Я хочу предложить тебе отправиться туда.
- Учиться? – Синди не поверил своему счастью.
- Учить.
Синди замер в кресле, невольно вцепившись в подлокотники. Ткань скользнула под ногтями с неприятным звуком. Такого не могло быть, потому что быть не могло, и танцору очень захотелось себя ущипнуть. Это он и проделал. Синди уже показалось, что он находится в каком-то странном, невозможном сне, и сейчас он сможет пролететь над гримеркой и станцевать на облаках, а потом проснуться под боком у Саймона и отправиться на репетицию.
Квентин расхохотался, глядя на его ошалелый вид.
- Обойдемся без членовредительства, я реален и тебе не снюсь. Можешь потрогать.
- Как же так? – только и спросил Синди.
- Я не случайно затеял эти семинары, хотя мог бы обходиться интерактивными уроками. И уж точно делаю это не ради денег. Я отправился на поиски талантов. Моя школа разрослась, и я один давно уже не могу учить всех желающих. Мне нужны люди, которые смогут передавать свои умения другим. Пока ты третий, кого я приглашаю в свою команду.
- Но… вы видите меня в первый раз.
- В первый так в первый, лишь бы не в последний, - Квентин подмигнул.- У тебя талант, мальчик, как бы банально это не звучало, и талант вполне оформившийся. Дело даже не в том, сколько ты тренировался. В зале сегодня хватало тех, кто годами оттачивал свои движения. Знаешь, почему я выбрал тебя?
- Почему? – разговор становился все более нереальным. У Синди загорелись щеки и уши.
- Потому что ты из тех немногих, кто не пытался подражать. Ты умеешь слушать музыку и имеешь свой стиль – этого вполне достаточно, остальное с опытом придет.
- Но они же идут… к вам.
- Все понимают, что я не вечен. Кроме того, люди пойдут к моим ученикам. Понимаешь?
У Синди перехватило горло, и он смог только кивнуть. Разумеется, он все понимал. Преподавать в школе Квентина… а в свободное время учиться у него! Делить с другими музыку, работать с такими же, как он сам, находить новые приемы и образы… Как он сможет раскрыться тогда!
Но раскрываться придется на Гайе.
Улыбка Синди померкла. Он подумал о «Черной Луне», об их выступлениях – ему придется оставить сцену, если он возьмется преподавать. Придется расставаться с Мелким и Металлом, и, конечно, с Саймоном, который сейчас ждал его дома и не подозревал, что Синди уже почти согласился покинуть Анатар…
- По рукам? – спросил Квентин, улыбаясь. Он сидел перед Синди, подтянутый, с прямой спиной даже в кресле, кумир детства, символ всего того, чего Синди мог пожелать добиться в своей карьере…
- Господин Вульф…
- Квентин.
- Квентин… Для меня это большая честь… только не думайте, что это просто вежливая банальность! Я смотрю ваши шоу давным-давно, даже сама эта встреча для меня очень много значит! А уж такое предложение… я даже мечтать о подобном не мог.
- Но?..
- Но здесь у меня есть работа, друзья и любовник. Я не могу бросить все это и улететь на Гайю. Простите.
Квентин помолчал, барабаню пальцами по подлокотнику, потом непринужденно улыбнулся.
- Этого я и боялся, - сказал он. – В твоем возрасте, еще не хватив через край зрительского внимания, сложно покинуть сцену. И любовник, конечно… да, я мог бы и догадаться.
- Простите… - уши у Синди стали пунцового цвета. Ему было крайне неловко, как если бы он выкинул в мусор ценный подарок, но он знал, что не простил бы себе, если бы согласился этот подарок принять.
- Не за что извиняться. Каждый выбирает для себя сам. Но знай, что если ты передумаешь – место пока вакантно. Я сброшу тебе на комм свои контакты.
- Спасибо… Квентин.
- Пока не за что. Но ты должен знать, что некоторые шансы даются раз в жизни.
- Да, - кивнул Синди. – Я знаю. Я однажды такой поймал.

@темы: Синди

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

дальше

И после этого памятного дня Синди почувствовал себя легким-легким, словно навалившиеся на него опасения и ожидания разом скатились с его плеч. Найдя смелость признаться в своих желаниях и не получив отпора, он преобразился.
- Ты сияешь так, что впору надевать абажур, - сказала Фредди, когда Синди сообщил о своем решении не возвращаться домой.
- Я буду часто забегать, - пообещал танцор.
- Ну-ну, - хмыкнула Фредди и потрепала его по волосам. Она не сердилась, и счастье Синди стало абсолютным.
Теперь можно было не дергаться и не ждать, когда же его попросят из квартиры. Перестав поджаривать себя на костре страхов и неуверенности, Синди позволил себе больше сил отдавать делам. Однако, подчиняясь неумолимому закону равновесия, как только одна из частей его жизни стала спокойнее, другая стала вырываться из-под контроля, и на сей раз под удар попало творчество.
Нет, Синди не разочаровался в себе и по-прежнему был уверен, что танцу и только танцу может посвятить свою жизнь. Дело было в другом. Хотя Синди искренне привязался ко всем участникам «Черной Луны», порой он невольно чувствовал себя лишним. Особенно ярко это проявлялось в момент рождения новой песни. Когда рождалась музыка, никем не слышанная раньше, и Металл перебирал струны гитары, осторожно, как будто шел на ощупь по незнакомой дороге, и Мелкий прикрывал глаза, касаясь клавиш, и Саймон мурлыкал новый, еще неизвестный фанатам текст. Они действовали слитно, как единый организм, разделенный почему-то на три тела, и, казалось, даже думали сообща. Тогда Синди мог только стоять в стороне, затаив дыхание, и глядеть, как появлялась на свет песня. Сначала он так и делал, а потом начал тихо уходить из студии, оставляя этих троих с их трудом и триумфом.
Как ни крути, но Саймон, Мелкий и Металл творили музыку, а Синди помогал им потом делать шоу. Как осветители, декораторы, да хотя бы тот же Смит, невидимый, но без которого бы ничего не работало. Это было понятно. Это было логично – публика приходила на концерт смотреть на Саймона Блика и остальных, а не на танцора на заднем плане. Зрители благосклонно принимали Синди, но приходили не ради него, и улыбка Саймона была для них важнее, чем движения Синди
Это было обидно. Танцор мог обманывать себя, но как ни крути, а он скучал по времени, когда он был первым лицом на сцене, пусть и в образе красотки Мерилин в дешевом клубе. Однажды ему приснилось, что зал в «Альфе» собрался, чтобы посмотреть на его выступление. Публика смотрела, а он парил, купаясь в лучах напряженного внимания, впитывая в себя восторг зрителей, снова и снова взмывая над сценой…
Когда Синди проснулся, Саймон лежал рядом, приподнявшись на локте, и смотрел ему в лицо.
- Ты так улыбался, что еще чуть-чуть – и треснул бы от счастья. И что тебе снилось? Или кто, а?
- Угадай, - сказал Синди.
Саймон тихо засмеялся и притянул любовника к себе. Он не угадал, но Синди не стал его разубеждать. В конце концов, Синди не хотел досаждать никому из «Черной Луны такими своими печалями. «Черная Луна» подарила ему счастливый билет, путь на большую сцену, шанс, который выпадает раз на миллион… Он повторял это себе не раз, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Синди бешено хотелось славы.
Впрочем, чего-то ему удалось добиться и так. За первым интервью последовало второе, потом участие в какой-то программе о современном искусстве, в которой он, правда, не сказал ни слова, в очередной раз сыграв роль живой декорации. Потом пришло приглашение поучаствовать в интеллектуальной викторине, и Синди растерялся.
- Что-то я сомневаюсь, что мне стоит туда идти. Позориться только.
Саймон засмеялся.
- Синди, ты же не думаешь, что кто-то ждет там от тебя интеллектуальных высот?
Это звучало обидно, и Саймон получил за это подушкой по голове, но он оказался прав. Никто не ждал от Синди глубоких мыслей, слишком уж скандальный имидж у него оказался. Он него ждали эпатажа, каблуков, танцев на столе и очаровательных глупостей, блеска и интимных подробностей. Иногда танцору казалось, что ему вовсе не обязательно было выходить из образа Красотки. Однажды на шоу, когда ведущий представлял его как одного из скандальных завсегдатаев «Континента», Синди не выдержал.
- Вы знаете, - с очаровательной улыбкой сказал он, - а я еще и танцевать умею. Спросите зрителей, они подтвердят.
С горечью Синди иногда говорил себе, что его талант видят единицы, а короткую юбку – сотни. Стремясь к свободе, он загнал себя в тупик. Однако глупо было отказываться от уже достигнутого, и Синди продолжал давать жадной до ярких зрелищ публике очередные дозы эпатажа, пытаясь при этом запомниться не только каблуками, блестками и скандалами, но и способностями. Медленно, но верно он полз наверх, покоряя ту вершину, на которой Саймон Блик уже стоял.
И однажды Синди все-таки получил подтверждение того, что его старания не были напрасны. Во время очередной фотосессии (из предметов одежды – только туфли и боа) комм вывел на экран сообщение. Синди Блэка приглашали на один из закрытых семинаров Квентина Вульфа. Это было не бесплатно, да еще нужно было выкинуть из расписания одну из встреч, но Синди не смущали такие мелочи, он готов был взлететь к потолку от переполняющих его эмоций. Дрожащими от возбуждения пальцами он отправил положительный ответ и, все еще сияя от неожиданного счастья, повернулся к фотографу. Получившееся фото стало самым удачным в сессии, да еще и попало на главную страницу одного из журналов, но тогда Синди было не до самых прекрасных снимков на свете. Встреча с кумиром своего детства, на равных – хорошо, пускай почти на равных – это было больше, чем он мог пожелать. Конечно, он понимал, что Квентин вряд ли сам отбирал, кого можно пригласить на закрытый семинар, это было задачей его менеджера, но одна мысль о том, что сам! вблизи! оттесняла все доводы рассудка.
Он с трудом закончил сессию, стоически вытерпев ворчание фотографа, что с Синди совершенно невозможно работать («ты хоть секунду можешь постоять спокойно и не улыбаться во весь рот?!»), наспех оделся и выкатился на улицу. Фонари бросали отблески на его лицо, волосы, и прохожие невольно провожали его взглядом – такая невыносимая радость читалась на его лице.
От радости он выпил лишнего и пришел домой, слегка пошатываясь, беззлобно ругая подворачивающиеся каблуки. Он искренне надеялся, что Саймон ничего не заметит, даже когда запнулся о вешалку и свалил на себя его пальто, а потом пытался вернуть это пальто на место, и очень удивился, когда Саймон вырос перед ним и смерил его удивленным и слегка насмешливым взглядом.
- О, да кто-то надрался, - констатировал он и легко выдернул Синди из хаоса, в который превратилась вешалка со всей одеждой на ней.
Синди хотел сказать, что вовсе нет, просто он рад, но передумал и сказал другое.
- Меня пригласил на свой семинар Квентин Вульф!
- Круто, - вздохнул Саймон, помогая танцору избавиться от сапог, которые вдруг зажили своей собственной жизнью и не желали добровольно расставаться со своим владельцем. – Не дергайся. Стоять. Стоять, я сказал!
Синди послушно замер и только после этого Саймон смог дотащить его до спальни. Синди не хотелось стоять спокойно, ему хотелось танцевать, петь, орать о привалившем ему счастье, обливаться шампанским и запускать фейерверки. Он снова попытался объяснить Саймону, в чем же дело.
- Он меня пригласил. Сам. Квентин. Понимаешь?
- С первого раза понял, не дурак. А ну лежать! – прикрикнул он, когда Синди попытался сползти с кровати, при этом оживленно жестикулируя.
- Не хочу, - Синди подумал и добавил, - один не хочу.
В его голову пришла неожиданно трезвая мысль, что это уже капризы чистой воды, но Саймон снова вздохнул и лег с краю, оттеснив Синди к центру кровати, и запустил пальцы в его и без того растрепанные волосы. Синди немедленно растекся по нему, размазался, как масло по хлебу.
- И на интервью я не пойду! – счастливо заявил он.
- Поздравляю.
- Вот! А то будут опять задавать дурацкие вопросы, как я к тебе отношусь…
- Почему же это дурацкие? – хмыкнул Саймон. – Мне, может, тоже интересно.
Синди точно помнил, что ему нельзя говорить о чувствах Саймону, но совершенно забыл, почему ему этого нельзя. Сейчас ему совершенно ничего не мешало, и только память о запрете удерживала от подробного рассказа о том, что творилось у него внутри.
- Не спрашивай, а то отвечу! – пригрозил он.
- Напугал, - засмеялся Саймон. – Ну давай, говори.
- Я тебя люблю, - сказал Синди. Слова давались легко, алкоголь разрушил все табу, которые негласно существовали у них обоих. Синди был счастлив сейчас, и был готов делиться своими чувствами со всем миром, а тем более с Саймоном, который замер и перестал перебирать волосы любовника. – Давным-давно. Уже и Мелкий догадался, и, наверное, Металл, а ты все не видишь или не хочешь видеть…
Саймон молчал очень долго, по ощущениям Синди – целую вечность. Синди уже хотел поднять голову и посмотреть ему в лицо, но тяжелая рука легла ему на затылок, заставляя прижаться к груди Саймона. Синди недовольно поерзал, пытаясь решить уже этот вопрос, увидеть, как подействовала его откровенность, но ему не позволили.
- Спи, - донесся голос Саймона, словно откуда-то издалека.
Синди прекратил бороться, вздохнул и закрыл глаза. Он так и не получил ответа, но то, что он сумел признаться, грело ему душу. Это было так естественно, что Синди удивился – почему он не сделал этого раньше? Он заснул, по-прежнему чувствуя на затылке прохладную ладонь.
Лица Саймона он так и не увидел.

@темы: Синди

---

кусочек маленький, но гордый

Домой возвращались под монолог Саймона – певец успел выпустить пар, устроить разнос всем, кто попался под горячую руку, оставить подоспевшему Смиту грозить карой небесной руководству больницы и организаторам розыгрыша, и теперь без умолку болтал о чем-то. Синди не вслушивался в слова, реагируя, как животное, на интонации. В такси было тепло, можно было вытянуть усталые ноги, Саймон, живой и невредимый, сидел рядом, изредка запуская пальцы в волосы танцора – этого хватало если не для счастья, то хотя бы для спокойствия после тяжелого дня. Синди, разумеется, знал, что в публичности есть свои минусы, но все-таки не привык к подобным стрессам. Саймону же в этот раз досталось меньше, или просто нервы у него были крепче – во всяком случае, он казался бодрым. Даже чересчур – Синди не мог припомнить за Саймоном стремления активно заботиться о ком-либо, а сейчас рядом с ним танцор поневоле чувствовал себя не то хрустальной вазой, не то тухлым яйцом, настолько бережным было обращение. Дошло до того, что когда Синди захотел курить, через какую-то секунду у его губ оказалась зажженная сигарета.
- Затянуться хоть позволишь или тоже это сделаешь за меня? – не выдержал танцор.
Взгляд Саймона на миг стал удивленным, а потом певец улыбнулся, затянулся и выдохнул сладковатый дым в губы Синди.
Жизнь налаживалась. Но какая-то все время ускользающая мысль не давала Синди покоя. Он не мог вспомнить, что же его так насторожило, пока они с Саймоном не поднялись домой и Саймон не налил им обоим бренди. Глядя на теплые отблески на стекле, бездумно покачивая бокал в руке, Синди вспомнил, наконец, что показалось ему странным в словах Саймона, даже когда он был не в себе после розыгрыша.
- Ты пил с Мелким?
- Ну да. А что?
«А то, - мог бы сказать Синди, - что ты поутру ушел якобы к очередной «знакомой», которая, оказывается, играет на клавишных, носит дурацкие наушники и кроет тебя иногда последними словами! И пока я шлялся по парку, вы вдвоем дули пиво, ржали и я бы ничего не узнал, если бы не этот долбанный розыгрыш!»
Вместо этого он спросил:
- Ну и нахрена?!
Он сам не до конца понимал, что вложил в этот вопрос. Зачем ты врешь? Зачем пытаешься казаться хуже, чем есть? Зачем издеваешься и провоцируешь меня, хотя я знаю, каким заботливым ты способен быть? Зачем, пока я пытаюсь сохранить свою жизнь целой, ты нарочно заставляешь меня раз за разом слушать тиканье этой проклятой бомбы, которая способна разнести все вокруг вдребезги?
Саймон понял что-то из этого вопроса, потому что пожал плечами и налил себе еще бренди. Синди знаком был и этот нарочито небрежный жест, и то, как Саймон начинал цедить алкоголь, не закусывая, и взгляд, уставленный куда-то в пространство, куда Синди не было хода. Он знал все это и ненавидел. А сейчас Саймон снова собирался сбежать.
- Ну нет, - сквозь зубы сказал Синди.
Он подошел и вырвал из руки певца стакан, отставил его на стол. Бренди плеснуло через край, по столешнице расползлась лужица, похожая на толстого кита. В глазах не ожидавшего подобного Саймона мелькнуло удивление пополам с раздражением, а в следующую секунду Синди уже целовал его. Саймон что-то невнятно воскликнул и даже попытался оттолкнуть танцора, но Синди намертво вцепился в воротник его рубашки, и оторвать его можно было только вместе с куском ткани.
- Не смей, - только и выдохнул он перед тем, как продолжить поцелуй, и снова в короткой фразе поместилось куда больше смысла, чем обычно вкладывают в два слова.
Не смей уходить, - вот что говорил Синди беззвучно. Ты уходишь всегда, как только мне начинает казаться, что все будет хорошо. Ты как будто чувствуешь этот момент и сразу сбегаешь. Это нечестно, и я тебя не отпущу теперь. Не сейчас, не после того как я успел похоронить тебя, не после того как ты воскрес и вез меня домой, прижав к себе и почти убедив, что все в порядке! Не сегодня. Даже если наутро ты изобьешь меня и выкинешь из дома – это будет завтра, а сейчас я не отпущу тебя к твоему бренди, окну, сигаретам, знакомым и черту с дьяволом! Ты нужен мне. Я устал, я испугался за тебя, я чуть не получил сердечный приступ, зато у меня хватило смелости признаться, наконец, хотя бы себе – ты мне нужен, сейчас, немедленно!
Синди говорил это без слов – руками, губами, всем телом. Он закрыл глаза и не видел, как изменился взгляд Саймона, а потом Саймон ответил по-настоящему, словно он одной ногой уже ступил за порог своего личного убежища, но все-таки вернулся обратно и не оставил любовника одного.
Диван снова принял их на свое многострадальное сиденье, и опять на нем не было места нежности и спокойствию – Синди яростно бросал Саймону вызов, а тот, опомнившись, отвечал на него с не меньшей страстью. «Ты здесь!» - утверждал один. «Да!» - соглашался другой. И тиканье бомбы становилось все тише, заглушаемое стонами и вскриками. Но взрыв все же был неизбежен - и он произошел, и обоих накрыло взрывной волной, но это было совсем не страшно.
Синди пошевелился и поморщился – Саймон придавил ему руку. Танцор аккуратно высвободил ее и положил на плечо Саймона. Тот лежал с закрытыми глазами и мерно дышал, но вроде бы не спал. Синди отвел с его лица белую прядь и улыбнулся, когда его ладони коснулись теплые губы.
Потом он вспомнил кое-что.
- Фредди звонила, - сказал он. – Говорила, что ремонт закончен. Мне можно возвращаться.
- А ты хочешь? – спросил Саймон, не открывая глаз.
- Нет, если честно.
- Ну и все.
Синди улыбнулся, прижался лбом к загорелому плечу и провалился в сон.

@темы: Синди

---

Оказывается, очень приятно работать в кафе - и кофе принесут, и не отвлекаешься на посторонние раздражители, и сеть есть. Купить себе нетбук для работы было благословенной идеей.

Мылопрода

Диван был узкий и неудобный для двоих, но Синди все-таки умудрился заснуть и открыл глаза, когда Саймон, уже успевший привести себя в порядок, одевался. Синди с удовольствием проследил, как рубашка скрыла свежие синяки и располосованное ногтями плечо – он дал волю эмоциям. Впрочем, Синди знал, что и сам походит на дикого кота в полосах и пятнах – засосы и синяки на его коже проступали мгновенно.
- Куда ты собрался в такую рань?
- К знакомой, - ответил Саймон, не оборачиваясь.
Сердце у Синди остановилось и провалилось куда-то в желудок, и он с некоторым удивлением увидел, как его собственная рука поднимает с пола его же футболку, замахивается и хлещет Саймона по спине. Певец обернулся и, увидев его лицо, Синди опустил руку, уже поднятую в новом замахе. В последний раз он попадал под такой взгляд, когда дом Фредди осаждали журналисты, и повторения того дня танцор не желал ни за что.
- Не забывайся, - только и бросил Саймон, поправил рубашку и вышел.
- Ну и пошел ты! – огрызнулся Синди, очнувшийся от действия гипнотического взгляда, но уже хлопнула входная дверь. И сразу же в доме стало до того пусто и холодно, что Синди не выдержал, перекусил и сбежал в ближайший парк.
Анатар всегда действовал на него целительно. Синди был влюблен в его улицы, скверы, здания, мосты и виадуки, иногда ему казалось, что, как герой древних сказок, он берет силу прямо из земли. Засунув руки в карманы куртки, он смотрел на деревья, неохотно сдающиеся осени, отдающие ей лист за листом, на все еще радостно зеленеющую траву в алых пятнах поздних бессмертников и желтых кружках опавшей листвы. Воздух был такой прозрачный и чистый, что Синди подумал, что его можно запирать в бутылках, хранить в холодильнике и дышать в изнуряющую летнюю жару. Каждый глоток этого воздуха помогал ему прийти в себя, но мерзкая обида никуда не девалась. Синди чувствовал себя звеном в цепочке любовников и любовниц Саймона – можно прийти к нему после кого-то, а потом уйти к кому-то, а сам Синди при этом права голоса не получил. Можно было утешиться тем, что и его свободу никто не ограничивал – иди, найди себе кого угодно, но эти мысли облегчения не приносили, а напротив вызывали легкую брезгливость.
«Никаких обязательств», - напомнил он себе, но уже десятки раз повторенная фраза не помогла.
«Брошу его нафиг», - в сердцах подумал Синди. – «Сначала ревность, потом обида, так, глядишь, и до любви дойдет. Спасибо, не надо такого счастья».
Комм завибрировал на запястье, выплюнул стандартную мелодию вызова – звонили с незнакомого номера. Синди поморщился.
- Да?
- Господин Блэк? – голос был усталый и почему-то сочувственный, если Синди правильно различил интонации.
- А кого еще вы хотите найти по моему комму? – огрызнулся танцор, который был не в настроении для разговоров с незнакомцами.
Собеседник помолчал, а потом осторожно сказал.
- Это касается Саймона Блика…
«Он может валить ко всем чертям», - хотел сказать Синди, но окончание фразы заставило его застыть и на время лишиться голоса и слуха.
- …в автокатастрофе. Состояние оценивают как тяжелое… Господин Блэк? Вы меня слышите?
- Где? – выдавил Синди. Звонивший понял правильно.
- В первой травматологии, сейчас идет операция.
Танцор очнулся так же резко, как оцепенел, и помчался прочь из сквера. Комм на руке нервно пиликал, сообщая о прерванном вызове, пока Синди не хлопнул по нему ладонью. Из-под ног летели фонтанчики пыли, воздух, еще недавно такой чистый, теперь пах бедой. Где-то в переплетении улиц валялся сейчас искореженный байк Саймона, а его водитель боролся за жизнь на операционном столе.
«Тяжелое состояние – это еще не смерть», - Синди чуть сам не стал жертвой аварии, бросившись под колеса такси. Водитель что-то ворчал. Синди предложил ему втрое больше обычного тарифа. – «Смерть – это уже никакое состояние…»
Такси летело, распугивая более медлительных водителей крякающими сигналами – таксист отрабатывал тройную плату. У Синди мелькнула мысль, что так у него есть шанс попасть на соседний с Саймоном стол, но тут же выбросил эту мысль из головы. Молния не бьет дважды в одно дерево; сегодня в их паре в аварию попал певец, значит, с Синди ничего не могло случиться. Танцор отвернулся от окна и нетерпеливо послал вызов с комма.
- Мелкий, - сказал он, когда на том конце ответили, - Саймон в реанимации. Авария. Первая травма, я туда. Говорят, состояние тяжелое… - тут у Синди сел голос, и Мелкий вклинился в паузу.
- Синди, погоди! С чего ты взял…
Синди понял, что еще немного – и он сорвется в постыдную, мерзкую истерику, может, и не запрещающуюся богеме, но никак не подходящую тому, кто спешит в больницу к близкому человеку. Между беседой с Мелким и общением с врачами он предпочитал врачей – от них хотя бы что-то зависело.
- Первая травматология, - только повторил он и отключил у комма функцию переговоров, оставив Мелкому оповещать Смита, Металла и остальных. Можно было бы назвать это трусостью, но Синди было не до объяснений. Он готовился умолять, расспрашивать докторов, бегать за лекарствами – что угодно, но на разъяснения ситуации его не хватало.
Таксист посмотрел на пассажира с сочувствием.
- В первой хорошие врачи, с понятием. Соберут по кусочкам!
Синди представил, что должно случиться с человеком, чтобы его собирали по кусочкам, и побелел.
Больница напоминала дорогой отель – чистота, сверкающие полы, живые цветы, аквариум в фойе – для успокоения нервов… Глупо – какие рыбы могут успокоить тех, чьи друзья, любимые, родственники при смерти? Синди летел мимо колонн, ваз, декоративных деревьев в горшках и чуть не отбросил чью-то руку, когда его деликатно взяли за локоть.
- Господин Блэк?
Синди обернулся, и спрашивающий чуть не отшатнулся при виде его перекошенного лица.
Остановивший его был в хирургической пижаме и шапочке, под серьезным взглядом зеленых глаз Синди оробел.
- Саймон?..
Врач покачал головой, и Синди понял: все. Он сам не знал, сколько может вместить это короткое слово. Саймон был, а теперь его не было, все стало очень просто и очень страшно, каким только и может быть настоящий страх и настоящее горе. Элементарно. Примитивно. Был. Скончался. Не будет никогда. Обыкновенные, скучные, ужасающие слова.
Синди даже не успел сказать ему, что любит. Точнее, он и сам не понимал этого раньше, а тут, в окружении ваз, рыб и деревьев, понял, но теперь Саймону до этого не могло быть никакого дела.
- …с вами? Вам плохо? Выпейте немедленно.
- Отведите меня к нему, - попросил Синди.
Он не запомнил дороги – кажется, они куда-то спускались, шли через какие-то переходы, пропускали больных на тихо жужжащих носилках. Синди тупо смотрел в пижамную спину, уговаривая себя: еще шаг, еще другой… Наконец, врач открыл одну из совершенно одинаковых дверей и посторонился, пропуская танцора вперед.
Почему-то внутри было очень много людей, и у всех были странные глаза, в которых Синди померещилось ожидание. «Думают, не свалюсь ли с приступом прямо тут», - мысль была вялой и какой-то чужой. – «Блик, сукин ты сын, за тебя боролось столько народу, а ты опять сделал все наперекор и умер». А потом две девушки в халатах посторонились, и Синди увидел Саймона.
Странно, но лицо почти не пострадало – только и остался кровоподтек на губе, как будто вечно ездивший без шлема Саймон даже в смерти постарался остаться красивым. Ниже шеи начиналась простыня, и Синди не хотел думать, что она скрывает: развороченную грудную клетку? рваную рану? разрезанную артерию? Сознание не желало пропускать мысль о том, что человек на столе – тот самый Саймон, который спал с ним утром на диване, а потом натягивал рубашку на исцарапанные им, Синди, плечи. Пошатываясь, как пьяный, танцор пошел к столу – его не удерживали. Синди протянул руку к телу – и ничего не почувствовал. Моргнул, попробовал еще раз, уже заранее чувствуя гладкость мертвенно холодной кожи, мягкость белых пропылившихся волос – пальцы прошли насквозь и уперлись в стол.
- Сюрпри-и-и-и-из!
Синди покачнулся, и внезапно вокруг стало слишком много шума: аплодисменты, щелчки затворов камер, чьи-то возгласы, смех, жизнерадостная до идиотизма музыка. Кто-то сунул в руку танцора букет, и Синди машинально сжал пальцы. Он стоял посреди комнаты, как дурак, не зная, куда деть руки с охапкой цветов, и пытаясь понять, что происходит. В окружающей его какофонии он не сразу смог различить обращенные нему слова от того самого врача – врача ли? – который вел его сюда стерильными больничными коридорами.
- С вами все еще программа «Сюрприз» и, я ее ведущий! Господин Блэк… Синди – вы ведь позволите нам так себя называть? – как вы себя чувствуете?
Не дождавшись от Синди, который больше напоминал восковую куклу, чем человека, ответа, ведущий повернулся к невидимой до сей поры камере.
- Наш герой все еще немного растерян и ему нужно время, чтобы прийти в себя. Да, в этот раз мы сыграли на грани фола. Думаю, наши зрители убедились, что розыгрыш вышел убедительным!
- Убедительным, - повторил Синди.
Он сам удивился своему спокойствию. Он успел похоронить Саймона и полюбить его. Нет, не так, сначала полюбить, а потом похоронить. И теперь нужно было его воскресить. Но Синди не чувствовал ни радости, ни злости, ни облегчения. Он просто не способен был осознать, что какие-то чужие, шумные, равнодушные люди могли так виртуозно доводить его до сердечного приступа ради рейтинга своей передачи. Мелькнула мысль, что следующим шагом должно стать уже настоящее убийство – все на радость зрителям.
Ведущий все пытался вытянуть из него какие-то слова, но Синди его не слышал – только смотрел в зеленые глаза, в которых еще недавно плескалось гаденькое притворное сочувствие, и понимал, что еще немного, и он заставит весельчака сожрать букет по лепестку. Представлял, как мерзавец будет давиться, кашлять, отплевываться, задыхаться от резкого запаха, нервно сглатывать цветочную кашицу, - и на душе становилось как-то легче. Что-то такое, должно быть, проявилось у него во взгляде, потому что ведущий сбился и нервно поправил шапочку, сбив ее куда-то на затылок. Шапочка придала ему нелепый ухарский вид.
А может, и не потому он сбился.
- Ну, и что тут, нахуй, происходит?
Шум стих сразу, словно галдящих зрителей накрыли звуконепроницаемым колпаком, и одинокий взрыв какой-то хлопушки с конфетти, выстрелившей в самый неподходящий момент, прозвучал, как оружейная канонада. Все замолчали, словно массовка в момент выхода главного героя.
В дверях стоял Саймон Блик – живой, здоровый и, судя по глазам, злющий. За его спиной маячил Мелкий.
- Что происходит? – повторил он, обведя взглядом толпу. – Почему я даже не могу поехать выпить с другом пива, чтобы не узнать, что я, оказывается, при смерти?! Разбившись на байке, который, кстати, второй день на техобслуживании. Синди?..
«Точно, - вспомнил Синди. – Он же отдал байк в сервис. А я забыл и повелся, как идиот». Саймон выжидающе смотрел на него, танцор пихнул мешающий букет растерянному ведущему, заехав тому по носу какой-то веткой, и шагнул к певцу. Подошел, потрогал рубашку, почувствовал напряженные мышцы под тонкой тканью. Синди необходимо было удостовериться, что безумие этого дня не выходит на очередной круг, и перед ним на самом деле Саймон Блик, а не голограмма, копия, подделка – что угодно. Но на ощупь Саймон был настоящим, и пахло от него знакомым парфюмом, да и раздражение было неподдельным.
- Нехорошо мы как-то поговорили с утра, - сказал Синди. – Извини.
Все присутствующие смотрели на них, замерев, словно желали изобразить скульптурную группу «Жертвы гипноза». Ведущий пытался мимикрировать под элемент декора. На лице его читались лихорадочные размышления, как обратить ситуацию на пользу если не передаче, то хотя бы себе самому и не получить от скандальной звезды в зубы.
Саймон понял, что от Синди толку мало, и аккуратно отодвинул его к себе за спину. Танцора тут же подхватил под руку Мелкий и сунул ему в кулак какую-то таблетку. Синди бросил ее в рот – сладкая.
То ли лекарство подействовало мгновенно, то ли Синди исчерпал лимит эмоций на день, но за тем, как Саймон стирал в порошок рабочую группу программы «Сюрприз», он наблюдал с отрешенностью ушедшего от мира отшельника. Лидер «Черной Луны» не зря имел репутацию звезды скандальной и вспыльчивой. Облокотившись о косяк, Синди наблюдал, как Саймон во всю силу хорошо поставленного голоса выражает свое мнение о передаче, ее работниках, сценаристах и ведущем в частности. Как ведущий все-таки получает по лицу злополучным букетом – на этом месте танцор думал аплодировать, но ему было лень шевелиться, да и Мелкий все еще висел на его локте, словно Синди тоже мог ринуться в драку. «Мог бы и не волноваться, - подумал Синди, глядя, как достается оператору, решившему заснять весь скандал, - Одного Саймона более чем достаточно».
Танцора не слишком волновало, чем закончится эта сцена, что наутро напишут во всех колонках о жизни звезд, как скажется – и скажется ли вообще – этот скандал на репутации группы. Все его мысли в итоге сводились к двум коротким, самым главным словам.
Живой. Целый.

@темы: Синди

---

Ящик водки и всех обратно!

Знаете, автор хоть и сам, конечно, все знает, но когда ему говорят все хором: "ты из хорошей вещи сделал какую-то хуйню", - или деликатно молчат, делает выводы. Я ошибся, пытаясь написать с Синди серьезную вещь. Это мыльная опера, по ней лучше всего было бы рисовать анимешку с панцу, глазами главного героя на пол-лица и мужественным силуэтом первого парня на деревне, маячащим на горизонте.
Короче. Старые записи открыты. Они будут правиться позже, но не так жестоко резаться, а проверяться на ляпы и ошибки. Последний кусок стерт, ибо сюжет зашел не туда, а я !внезапно вывешиваю продолжение в милой сердцу манере бразильского сериала. Надеюсь, кто-то скучал
Вы же не думали, что я удалил старый файл? =)

Жизнь понемногу входила в свою колею. Репетиции, ремонт, интервью, иногда участие в развлекательных программах и съемки в рекламе. Саймон успел стать лицом фирмы, выпускающей мужской парфюм, и его голофото сверкали на каждом углу и в каждом журнале.
- Не реклама, а замануха для геев, - прокомментировал это Мелкий.
- Почему для геев?
- Потому что женщинам парфюм не подходит, а любому гетеросексуалу хочется врезать по такой наглой морде из чувства противоречия…
Синди тоже не сидел, сложа руки. Он неустанно искал идеи для выступлений, репетировал и гонял себя до изнеможения. Танцору хотелось доказать всему миру в целом и одному конкретному человеку в отдельности, что способен на большее, чем маячить на заднем плане и появляться в заметках журналистов как постельный мальчик Саймона Блика. Весь мир пока молчал. Что до лидера группы, то он ценил таланты танцора на сцене, на кухне и в постели и никогда этого не скрывал, хотя рассыпаться в похвалах было не в привычках Саймона. Вокалист предпочитал получать комплименты сам – и вот тут-то Синди давал себе волю. Ему никогда не сложно было рассказывать любовнику, как он великолепен, напротив, захоти Блэк сдержаться – и он бы лопнул от переизбытка восхищения. Саймону же его излияния доставляли искреннее удовольствие, тем более что Синди никогда не пытался льстить ради своей выгоды. Мелкий ворчал, что Блэк окончательно испортил характер одной звезды с манией величия, но к нему не прислушивались.
Однажды танцор в составе группы съездил к морю на съемки клипа. Нежась в свободное время на пляже рядом с Саймоном, Синди поймал себя на странном ощущении. Ему казалось, что его только наладившаяся жизнь должна пойти прахом, словно где-то поблизости была спрятана бомба, и с минуты на минуту мог раздасться взрыв. «Все не может быть так хорошо всегда», - подумал парень, рассеянно вертя в пальцах бокал с минеральной водой и невидящими глазами глядя на плещущегося в воде Мелкого и Смита, натирающегося кремом от загара, - «Все это обязательно закончится».
- Эй, что с тобой? – спросил Саймон. – Ты какой-то странный.
- Нормальный я, - отозвался Синди. – Задумался.
- А, вот почему ты на себя не похож…
- Ах ты!..
Утопить Блика на мелководье не получилось, группа благополучно закончила работу над клипом и вернулась в Анатар. Предчувствия Синди не сбывались, но иногда, уже ночью опустив голову на плечо Саймона, или в перерывах между репетициями, или глядя в зеркало с утра, Синди прислушивался и пытался понять: сколько осталось? Сколько секунд еще промелькнет, прежде чем его жизнь взорвется?
Постепенно публика переставала воспринимать Синди как приложение к любовнику. Все реже в колонках, посвященных творческим событиям и светской жизни Анатара его называли «сожителем Саймона Блика». Из «спутника звезды» Блэк превращался в «участника «Черной Луны» и «заявившего о себе молодого танцора». Когда Синди впервые предложили дать отдельное интервью, он чуть не умер от переизбытка эмоций. Интервью было маленьким, журналист откровенно любовался остроумием собственных вопросов и реплик, да и издание было захудалое, но Синди был так рад, словно его показали по центральному каналу в прайм-тайм. Он по-прежнему не любил журналистов и не верил им, но маленькая заметка на сайте газеты была первым шагом к известности и признанию зрителей. То, что без рекламы и мелькания в СМИ невозможно пробиться к вершинам, он усвоил быстро.
В составе «Черной Луны» он отыграл еще один концерт – спокойнее, чем первый. На этот раз никто не проваливался под сцену, зрителей собрали меньше, да и такого грандиозного шоу, которое устроила Шарлот в прошлый раз, организовывать не стали. Зато впервые Синди вышел вместе с остальными на поклон, а не пропал в темноте, когда стихла музыка. Он стоял на сцене между Металлом и раскрасневшейся Пель, для которой это был дебют, а внизу, в скрывающей зал темноте, вспарываемой только вспышками камер и редкими лучами прожекторов, люди отбивали ладони, топали, свистели и орали, и снова Синди посетило странное ощущение, как будто напротив него в зале возилось одно громадное многотелое восторженное существо. Это существо могло раздавить танцора, но пока оно любило его и потому возносило вместе с остальными. Когда Синди очнулся и посмотрел на Саймона, то без труда убедился – певец чувствует то же самое. Иногда лидер напоминал Синди вампира, который питался эмоциями зала, но в отличие от мифического кровососа, Саймон отдавал в зал не меньше, выкладываясь на концертах полностью. И уж конечно, он заслуживал и аплодисментов, и известности, и любви зрителей. И теперь, получая отдачу от зала, он выглядел так, что у Синди засосало под ложечкой. Саймон почувствовал этот взгляд, посмотрел на Синди и улыбнулся. «Обычный человек не может быть таким. Его создали в секретной лаборатории, где ученые пытаются получить идеального человека», - это танцор додумывал, уже идя по коридорам в гримерную. Возбуждение медленно оставляло его, и мир постепенно становился прежним.
В гримерке пили за Пель. С лихорадочным румянцем на щеках и растрепанными кудрями она напоминала развращенного ангела. Металл кружил ее по комнате, Пель хохотала и брыкалась. Синди тоже опрокинул в себя бокал игристого и, как всегда, после этого коварного напитка ему захотелось остаться с Саймоном наедине.
- Домой? – спросил он, опустив ладонь на локоть певца. – Отметим…
Слово «домой» ему только недавно стало даваться легко и просто, без желания одернуть себя. В стороне хмыкнул Мелкий, а Саймон вдруг смерил Синди одним из тех странных взглядов, которые танцор так и не научился разгадывать. В такие моменты лицо Саймона было совершенно непроницаемо, и Синди, как ни старался, не мог понять, о чем же думает его любовник.
- Езжай пока один, - сказал Саймон. – Я буду позже.
Синди привык уже, что с Саймоном никогда нельзя сказать наперед, как именно певец будет действовать, примет он предложение или пошлет собеседника к чертовой матери, но в этот раз его покоробило. Все-таки они только что отыграли вместе концерт и отыграли неплохо, и Синди всерьез рассчитывал на приятную ночь вдвоем.
Накрашенные ресницы опустились, танцор медленно выдохнул, не позволяя себе вспышки. Саймона нельзя было шантажировать эмоциями, это Синди понял уже давно – по части эмоций певец мог еще и дать ему фору. Кроме того… Саймон не сказал «нет». «Буду позже – не значит «иди нахрен», - подумал Синди, натягивая сапоги. – «Подожду…»
Однако ждать пришлось долго. Синди бездумно слонялся по комнатам, вертя в пальцах комм. Саймон не приезжал, задержавшись неведомо где, и его любовник так и бродил механически: из гостиной в спальню, из спальни в кухню. Стоило бы уже прервать это бессмысленное брожение, но у Синди все валилось из рук.
Не то чтобы такого не было раньше – было, но все же после концерта, после того, как зал окатывал их обоих восторгом, разъединение воспринималось болезненнее. «Мы ничего друг другу не должны, кроме как по работе», - напомнил Синди себе, подбрасывая на ладони яблоко раз за разом, даже не думая от него откусить, - «Мы отыграли концерт, и теперь вольны делать, что угодно. Никаких обязанностей, мы просто иногда спим вместе».
Фраза получилась на редкость неубедительной. В последнее время Синди чувствовал себя балансирующим на проволоке, которая впивалась ему в ступни. Можно было соскочить вперед, свести отношения к сексу, а потом отказаться и от него, став просто еще одним участником команды, возможно, другом, как Мелкий или Металл, и жить спокойно, не терзая себя попусту.
И сдохнуть от тоски, глядя, как Саймон ведет к себе домой кого-то еще.
А второй вариант был в сотни, в тысячи раз страшнее. Все равно что падать на спину, не зная, что встретит внизу: мягкий матрас или голый бетон, с которого себя уже не соскрести? Чтобы решиться на это, нужно было довериться Саймону и признать, что танцора привязало к нему нечто большее, чем общая постель и один адрес. Забыть про Майка, выкинуть из головы свои прежние страхи и решиться.
Синди не мог. И продолжал танцевать на проволоке, не решаясь ни назвать их отношения любовью, ни разорвать их.
Саймон так и не пришел, и танцор задремал на диване, уронив на пол так и оставшееся целым яблоко. Он спал без снов и проснулся от мелодичного свиста в прихожей. Медленно поднявшись – тело почему-то было тяжелым и непослушным, словно от похмелья, - Синди прошел на звук и обнаружил, что Саймон уже успел разуться и сбросить плащ и теперь поправлял рубашку.
- Ты где был? – спросил Синди. В голосе прорезалась незнакомая хрипотца. Со сна, что ли…
«Я ведь ждал», - мог бы он добавить, но не добавил.
- У знакомой, - ухмыльнулся Саймон, который выглядел до неприличия бодрым и довольным для раннего утра после концерта. Эту ухмылку Синди знал. И знал, кого певец обычно подразумевает под знакомыми. Внезапно оказалось, что сфокусировать взгляд очень трудно, когда ты в ярости, а в ушах шумело, словно Синди нырнул воду и звуки плохо проходили сквозь ее толщу.
На столике стоял стакан, который, если верить рекламе, долго мог служить семье даже с маленькими детьми и домашними животными, любящими переворачивать и сбрасывать на пол вещи. Выяснилось, что на озверевшего Синди Блэка стакан все-таки не был рассчитан – и он с печальным звоном распался на осколки, пролетев мимо левого уха Саймона и врезавшись в стену.
Саймон в удивлении обернулся, посмотрел на злополучный стакан и перевел взгляд на Синди, который, побледнев и стиснув кулаки, ждал грозы. К удивлению танцора, на лице Саймона проступала широкая улыбка.
- Блэк, - протянул он, медленно подступая к Синди, - да ты, оказывается, ревнуешь.
Синди в ответ на это нелепейшее предположение подробно разъяснил, куда Саймон может идти со своими глупостями и что делать на месте назначения. Как ни странно, Блик выслушал это молча, но его улыбка становилась все более довольной.
- Некоторые пожелания выполнить не смогу, но остальные учту, - подытожил он, быстрым движением сгребая Синди в охапку.
Синди не собирался сдаваться. Он был зол, взбешен, он почти ненавидел человека рядом, но человека это ни капли не смущало. Насколько Синди накануне хотел видеть Саймона рядом, настолько же сильно он желал теперь разбить это красивое лицо. Вот только драться танцор так и не выучился, и на его попытку ударить Саймона в солнечное сплетение тот удивленно ухнул, а потом быстро скрутил Синди, роняя его все на тот же диван.
- Ты еще красивее, когда злишься, - мягкий голос раздался над самым ухом Синди, в то время как он отчаянно пытался высвободить руку из залома. – Стоит злить тебя почаще…
На это предложение у Синди не нашлось ничего, кроме пары нецензурных слов. Он вскрикнул, пытаясь освободиться, и удивленно выдохнул, почувствовав поцелуй у основания шеи, неожиданно нежный после жесткого захвата руки.
- Скотина!
- Конечно, - согласился Саймон, задирая его футболку.
- Сволочь!
- А то.
- Ублюдок!
- А вот это было грубо, - заметил Саймон, уже добравшийся до его штанов.
Синди бессильно взвыл и уткнулся лицом в подушку. В их отношениях Саймон всегда выходил победителем. И самым паршивым было то, что роль побежденного доставляла Синди удовольствие, иначе он нашел бы способ освободиться более надежный, чем ругательства. И проклятый Саймон об этом явно догадывался, иначе не ткнул бы его так уверенно лицом в диван. Чувствуя, как от издевательски ласковых прикосновений вдоль позвоночника снова побежали мурашки, Синди скрипнул зубами и попытался отпихнуть Саймона пяткой. Весьма слабо отпихнуть, впрочем.
- Лежать, - велел его любовник, прижимая ноги танцора коленом к дивану.
И Синди сдался.

@темы: Синди

---

- ...и сказал: "Только смерть и ты могут заставить меня тебя покинуть; если душу мою поглотит мрак или если ты скажешь, чтобы не тревожил тебя я больше, чтобы мой образ не терзал твои глаза, и слова не касались слуха твоего, лишь тогда я уйду прочь, и ни вид мой, ни голос не потревожат тебя более..."
Письмена на стене были полустерты, и Аламер читал медленно, разбирая некоторые слова по буквам.
- Все же древние герои были на редкость глупы и недальновидны, - фыркнул Кальменир, поправляя очки. - Все эти клятвы, перекладывание ответственности, восторженные вздохи... Древние часто просили у богов смелости и удачи. Лучше бы попросили немного ума, и им бы не пришлось давать обещания, о которых впоследствии приходилось бы жалеть.
- Вы думаете, написавшему это приходилось жалеть? - Марух, как всегда, говорил медленно, слегка растягивая слова.
- Несомненно. Уверен, что этот восторженный идиот впоследствии обнаружил, что причина его умственного помрачения обладает редкостной пакостности характером, храпит, придирается и отнюдь не спешит восхищаться его, идиота, самоотверженностью.
- Или сжирает поутру последний пончик, - усмехнулся Марух. Кальменир фыркнул.
- Именно.
- Но... - Аламер пытался возразить, но его прервали.
- Уже поздно, на сегодня сворачиваемся, пока ни у кого не вытекли глаза. Завтра с утра продолжим.
Марух молча кивнул и отправился на открытый воздух.
- Не понимаю, как ты с ним столько времени работаешь, - Аламер плюхнулся на заросший лишайником камень возле пещеры и глядел, как его товарищ раскуривает сигарету. Вскоре ноздри защекотал душистый дымок. - Нет, я знаю, что он чертов гений и лучше всех разбирается в обычаях древних... Но он же черствый, циничный, бессердечный ублюдок без капли романтики. Я бы повесился на твоем месте.
- Поэтому ты не на моем месте, а закончишь практику и уедешь.
- И все же, почему?
- Я обещал. Иди спать. Кальменир завтра будет гонять тебя втрое.
Аламер вздохнул, всем своим видом выражая отвращение к житейским трудностям, и побрел к палатке, загребая ногами пыль. Марух улыбнулся и с наслаждением затянулся снова.
- Тебе особое приглашение нужно?! - раздался недовольный окрик откуда-то слева.
Марух выбросил окурок и пробормотал.
- Или если ты скажешь, чтобы не тревожил тебя я больше, чтобы мой облик не терзал твои глаза, и слова не касались слуха твоего, лишь тогда я уйду прочь... "Облик", а не "образ", чучело, где только читать учился...

- Между прочим, последний пончик сегодня съел не я.
- Неужели мелкий тебя обогнал? Вырастет гением.
- Хм.

@темы: Существа, Эти странные миры, Разговоры

---

стрОдания

Очень умно: писать релейшншип и страдать, потому что - вот неожиданность - пишешь релейшншип. Типа у всех идея, а у меня фигня. Да и вообще: мне уже кажется, что стало хуже, чем было, но так, как было, писать нельзя, и это я тоже понимаю. В итоге ни туда, ни сюда, ни рыба, ни мясо. Пойду наемся червячкив.
И вообще, автору не хватает тепла и романтики, и нет никого, с кем бы этой самой романтики хотелось. Печаль.

@темы: Я

---

Собственно, я тут первую часть переписал. Почти ничего нового те, кто читал "Синди" раньше, не узнают - сюжет тот же, просто выброшено все лишнее, я старался выжать из текста воду. Надеюсь, что получилось не слишком сухо.
Написать бы теперь еще две части и отпустить, наконец, эту историю.
Часть в посте, часть в комментах.

Синди Блэк смотрел на море. Глядел, как оно накатывает на берег, облизывает гальку и с тихим шипением отходит назад, унося с собой крупицы песка и камня и клочья пены. Наблюдение помогало Синди думать.
Море было первой причиной, по которой он купил дом именно здесь. Только увидел сине-зеленые волны в пенных кружевах, светлую полосу берега, камни в оплетках водорослей и понял, что не представляет более подходящего для себя места. Если уехать, то на сердце появится царапина, начнет саднить и гноиться, и о покое в душе не будет и речи. За двадцать пять лет жизни Синди научился доверять своей интуиции и видеть прекрасное.
Агент расхваливал выгодное расположение участка, который должен был подскочить в цене через пару лет, закрытость от посторонних, в том числе и от вездесущих папарацци, целебный воздух и прелести рыбной ловли. Синди слушал краем уха. Он принял решение и не собирался его менять.
Он купил дом, не торгуясь и, скорее всего, переплатив, и теперь по утрам часто выходил на берег и смотрел часами на морской простор к неудовольствию Лиу.
Дом, слава, папарацци ходят по пятам, как голодные шакалы, выступления по галактике, счета в нескольких банках… Десять лет назад никто бы не поверил, что Синди сможет добиться этого. В первую очередь не поверил бы сам Синди. Когда привыкаешь не оправдывать ожиданий окружающих и получать за это пинки и тычки, поневоле уяснишь, что не имеешь права на… все. На любовь, на деньги и дом, да хотя бы на возможность быть самим собой.
Своих родителей Синди разочаровал уже при появлении на свет, родившись мальчиком, а не девочкой. Впрочем, несмотря на этот прискорбный факт, новорожденный получил женское имя, и так началось противостояние его с собственной семьей. Больше всего это напоминало игру, в которой на Синди сыпались подачи, а он не успевал их принимать. Отец, державший маленькую мастерскую по ремонту бытовой техники, ждал, что его сын проявит деловую хватку и собранность – Синди терялся, просто составляя распорядок дня. Мать, актриса без места на сцене, хотела видеть своего ребенка неземным созданием с ворохом способностей и талантов, и в будущем получить достойного сопровождающего для выхода в свет – ее муж для этой роли не подходил. Однако Синди читать не любил, локтями и коленями собрал все углы в доме, музыкальную школу, в которую проходил год, ненавидел, стихи наизусть не запоминал. Со временем ожидания родителей росли, но по-прежнему не оправдывались. Аут, аут, аут – игрок Синди покидает поле.
Вечно так продолжаться не могло – грянул бы взрыв или родителям надоела бы игра с таким слабым и жалким противником, по недоразумению оказавшемуся их ребенком. Однако произошло чудо – Синди открыл в себе способности к танцам.
Он не знал, была тут замешана наследственность или нет. Синди нравилось думать, что талант принадлежал только ему – его сокровище, дар, семечко, дремавшее до поры и проклюнувшееся как раз в тот момент, когда Синди почти поверил в свою ничтожность. Он, не терпевший музыку в школе, научился слушать и чувствовать ее с необычайной чуткостью. Музыка прорастала в нем, лилась по венам и артериям, заставляла двигаться так, как было нужно ей. Синди знал, что на сцене всегда действует нечто большее, чем обычный мальчик, а потом юноша с полным набором подростковых комплексов. В танце он терял обычную свою неуклюжесть и словно сливался с какой-то странной силой, ведущей его тело, превращающей его почти в сверхсущество. Священнодействие. Ритуал.
Синди так и не научился относиться к этому просто как к работе.
Талант стал хрупким, но все же держащимся мостиком между ним и родителями. Мать получила свою «звездочку» и успокоилась, отцу пришлось удовлетвориться победами сына на фестивалях округа. «Звездочка» блистала в маленьком городке и обещала вырасти в звезду местного масштаба.
Так продолжалось, пока Синди не исполнилось четырнадцать. Он успевал урывать моменты гармонии и покоя в семье, и этим был счастлив. Однако в какой-то момент юный танцор понял, что ему тесно и душно в жестких рамках строгого «академического» искусства, которым он занимался. Его кумиром стал Квентин Вульф, клипы которого облетели всю сеть и их транслировали все видеоканалы. Синди смотрел их раз за разом, и ему хотелось течь лавой, застывать камнем, переходить от резкости к мягкости, от плавных змеиных движений к быстрым и нервным, каждое из которых работало на общий замысел. Ему хотелось яркого, живого танца на грани непристойности, но об этом не могло быть и речи. Родителей полностью устраивали его достижения в академических танцах, а Синди слишком долго добивался их одобрения, чтобы поставить под удар хрупкое семейное равновесие.
На свой костюм для выступлений танцор смотрел в то время со смесью уважения и тоски. Идеально вычищенный и отглаженный костюм был одновременно символом его принятия родителями и рамок и ограничений, в которые Синди раз за разом приходилось втискиваться, и чем дальше, тем труднее это ему давалось. Талант требовал развития и отрицания привычных действий, окружение устраивал танцор, чинно кружащий по залу партнершу и раскланивающийся под сдержанные аплодисменты зала.
Разрываясь между желанием быть собой и необходимостью быть хорошим в глазах семьи, Синди принял соломоново решение: быть плохим, когда никто не видит. Оставаясь в одиночестве, он изобретал из подручных средств необыкновенные наряды, включал музыку и отдавался любимому делу целиком.
Нередко он добавлял в образ детали женских костюмов. Синди и сам не знал точно, что заставило его в первый раз украсть со столика матери помаду и натянуть туфли на каблуках. Однако, попробовав один раз, он не смог остановиться. Если бы его застали в таком виде, последствия были бы ужасны, но это придавало его тайне оттенок опасности, а танцору понравилось рисковать. Подкрашивая глаза или проводя карандашом по губам, Синди чувствовал себя невероятно порочным, но при этом его не покидало необъяснимое ощущение правильности происходящего. Он поступал так ради танца, значит, он был прав.
Он смог хранить свой сладкий и непристойный секрет целый год. А потом случилось непоправимое.
***
Синди замер, изогнувшись, посреди комнаты. Музыка отступила, оставив его наедине с собой. Подросток вздохнул, прощаясь с ощущением подъема и силы, которое всегда давал ему танец, и неловко переступил на высоких каблуках. Туфли матери плохо подходили для занятий, но ничего другого у Синди не было, и повезло хотя бы в том, что у Алисии были крупные ступни.
Восторг от пламенной, тягучей, пустынной “Desire” уходил, сменяясь удовлетворением от хорошо сделанного дела. Синди потянулся, поправил цветастый платок на бедрах, повязанный поверх штанов, и услышал позади судорожный вздох.
Подросток застыл от испуга. Ему очень не хотелось оборачиваться, как будто можно было избавиться от беды, если не встречаться с ней лицом к лицу. Страх мигом лишил Синди ловкости и плавности движений, и он повернулся, как деревянный, едва не упав со своих каблуков.
Его отец, Роберт Терренс, стоял в дверях, заслоняя широкой спиной весь проход, и лицом напоминал перезрелый помидор. В его глазах Синди увидел выражение, с каким люди обычно смотрят на мерзкое насекомое – смесь отвращения и любопытства. Увидев на губах сына помаду, Роберт скривил рот, словно ему пришлось проглотить кислую микстуру. Мать Синди, наоборот бледная, как луна, выглядывала из-за плеча мужа, прижав руку ко рту. Этот жест выглядел настолько театральным, что Синди не мог поверить в его искренность.
Самым страшным было, что с того момента родители прекратили обращать на Синди внимание, словно их сына не существовало. Он подвел их в очередной раз. Одобрив его занятия танцами, они выдали ему кредит доверия, а Синди не просто не оправдал ожиданий в очередной раз, но еще и оказался обманщиком.
- Полюбуйся, - сказал Терренс-старший жене. – Вот оно, твое воспитание. Нравится?
Алисии не нужно было много времени, чтобы приготовиться к скандалу.
- Не пытайся свалить это на меня, Роберт Терренс! У ребенка должен быть отец, а ты…
- Ну нет, меня ты к этому не притянешь. Моего тут ни капли. Говорил: надо отдать его в спортивную секцию или в робототехнику. Это твои ужимки и гримасы, твое желание, чтобы он кривлялся на сцене. Вот и вырастила пидора. Может, и помаду ты ему дала, а?
Синди почувствовал, что его начала бить дрожь от гнева и обиды. Его задевали не грубые слова и даже не то, что родители смотрели на него как на провалившийся проект, в который были вложены большие деньги. Подростка возмутило отношение отца к его занятиям. Танцы, его сокровище, любовь и талант, мимоходом приравняли к мусору. Все остальное можно было стерпеть, но только в танце Синди чувствовал себя на что-то годным и счастливым. Теперь же из повода для гордости его искусство превращалось в ничего не значащую мелочь, вроде сувенирного брелока, который отправляется на помойку сразу после дарения адресату.
- Папа, тебе же нравилось, что я побеждаю на всех конкурсах! – Синди сделал шаг вперед. Он стиснул кулаки от страха, потому что никогда не осмеливался так открыто выступать против отца. – Почему же теперь тебе не нравится, чем я занимаюсь? А ты… ты, мама, разве не хотела, чтобы у тебя была дочь вместо сына, что же ты не радуешься?!
Несколько мгновений родители смотрели на него с изумлением, как на внезапно заговоривший чайник или стол. Потом Роберт схватил сына за руку и потащил наверх. Синди отбивался, кричал и брыкался с яростью человека, которому нечего терять, но отец втолкнул подростка в его собственную спальню и захлопнул дверь. Пискнул замок – Синди был надежно заперт.
***
Синди подобрал с берега гладкий камешек, кинул в воду. Море приняло подношение с тихим плеском, пустило и тут же смазало пару кругов по волнам.
В памятный вечер он словно обезумел – орал, колотил в дверь кулаками, пинал ее, чуть не отбив себе ступни, но так и не добился даже пары слов, не говоря уже о свободе.
Синди сбежал через окно, спустившись до земли по укрывшему стену ковру вьюнка. Скользкие стебли опасно пружинили под ногами, и будь подросток немного толще, а вьюнок – немного тоньше, и история Синди закончилась бы куда быстрее и печальнее. Однако он смог беспрепятственно добраться до газона, а потом незамеченным выскользнуть за ворота.
Обычно люди, оглушенные горем или страхом, бегут, куда глаза глядят, однако Синди твердо знал, куда отправиться. Он шел к своему парню. Точнее, к тому, кого считал таковым.
Синди поморщился. До сих пор он кривился при воспоминании о своем наивном подростковом идиотизме и доверчивости, которые не сумел себе простить даже с высоты прожитых лет и, что важнее, полученного опыта. Его немного оправдывало в собственных глазах лишь то, что в пятнадцать лет поцелуй в пустом классе – это очень важно. Это значит любовь на вечные времена, прогулки рука об руку и смерть в один день в старости – то есть, лет в сорок. В пятнадцать лет поцелуй – одновременно клятва верности, признание собственной привлекательности и символ начала новой жизни. Особенно если ты только что осознал свою ориентацию, и любой парень, разделяющий твои наклонности, в маленьком городке кажется подарком судьбы и идеальным кандидатом для вселенской любви.
Поэтому Синди бежал по улицам в апельсиновых лепешках света от фонарей, повторяя одно и то же имя. Стив. Стив-Стив-Стииииви…
***
- И ты приперся с этим ко мне?!
В голосе было столько сдерживаемой паники, что Синди невольно отступил на шаг. Стив (широкие плечи, загорелая кожа, россыпь веснушек по крупному носу, влажные после душа соломенные волосы) смотрел на него со смесью тоски, испуга и злости. Это ему удивительно не шло. Так мог бы смотреть загнанный в угол хорек, но никак не парень, с которым Синди собрался делить горести и радости.
- Нет, Терренс, ты не пошутил?! Твои родители все узнали, и ты понесся ко мне? Может, ты еще и про меня им рассказал?!
Синди молча помотал головой, впервые подумав, что мог зря прийти. Стив вовсе не походил на человека, который мог протянуть ему, тонущему в своих проблемах и переживаниях, руку помощи. Скорее Стив оглушил бы веслом всякого, кто попытался бы влезть в его надежную шлюпку, не знающую житейских штормов.
Впрочем, узнав, что его имя до сих пор не было упомянуто, Стив повеселел.
- Ну ты даешь – свалить из дома! А от меня ты чего хочешь?
Синди недоверчиво посмотрел ему в лицо, подозревая, что Стив просто пошутил. Еще немного – и Синди поверил бы, что ничего не было: ни прикосновений крепких рук, не позволяющих ему вырваться; ни колена, раздвинувшего его бедра; ни запаха травы, пота и хвойного одеколона; ни самого главного – поцелуя, скользкого и не слишком умелого, но означавшего переворот в жизни.
Походило на то, что Стив никаких переворотов устраивать не собирался.
- Я думал, мы вместе, - только и сказал Синди.
- Вместе! – фыркнул Стив, но тут же перешел на проникновенный тон. – Послушай, Терренс… Синди. Ты классный парень, красивый и все такое, но мне такие проблемы нахер не нужны. Ты сам подумай. Ты танцор, типа артист, вам все можно, а меня «Звери» к себе почти взяли в команду нападающим, мне школу в этом году заканчивать… Тебе-то ничего, а меня сожрут, тут не Анатар!
Под взглядом голубых глаз Стив чувствовал себя неуютно. Угораздило же его связаться с этим психом, которому мозгов не хватило потерпеть и пересидеть дома! Не помер бы от скандала, тоже, нашелся нервный цветочек, богема! А теперь еще приперся сюда¸ и из-за него он, Стив, в собственных глазах выглядел не слишком хорошо. Он был красавцем, спортсменом, любимцем учителей и душой компании. Роль подлеца ему не нравилась и совсем не подходила, а рядом с Синди Стив ощущал себя именно подлецом, и это бесило.
- Ты еще долго? – позвал женский голос.
- Уже иду, мам! – отозвался Стив.
- Короче, - сказал он, так и не дождавшись ответа. – Шел бы ты домой. Ничего тебе твои не сделают. А если попробуют, пойдешь в комитет по делам несовершеннолетних – твои по струнке ходить начнут! Че ты распсиховался-то? Дело житейское.
«Да, и жить с ним не тебе», - подумал Синди. На его глазах красавец превращался в скользкую уродливую лягушку, которая пыталась выглядеть важной и храброй. Сказка получалась печальной. Подросток не понимал теперь, как мог пытаться найти в этом доме защиту или хотя бы поддержку.
- Ты прав, - сказал он и глубоко вдохнул воздух, пропитанный ароматами гайских кедров и «ведьминых юбок». – Это не твои проблемы, я разберусь сам. Пока. Не провожай.
Он развернулся и побрел к воротам, чувствуя, что в носки ботинок кто-то залил сталь, странно, что Синди смог так быстро бежать сюда. Он опустил глаза и удивился, обнаружив, что не проваливается с каждым шагом по щиколотку в песок.
Стив посмотрел ему вслед и сплюнул со злостью. Терренс вроде бы все понял, но какое-то мерзкое ощущение осталось. Стиву уже приходилось расходиться с девчонками, но тогда все получалось проще и как-то веселее, а тут угораздило зажать в угол этого педика, так он распустил сопли в три ручья. Решив, что теперь надо обходить Терренса десятой дорогой, Стив развернулся и отправился домой, где его ждал семейный ужин.
***
Синди поежился, вспомнив холод той ночи. Он бесцельно бродил тогда по улицам, вглядываясь в темноту опухшими глазами. Несколько часов назад у него был дом, семья и парень, а осталось только немного денег, полученных за победы в конкурсах, одежда и пачка сигарет, украденных у отца больше в знак протеста, чем из желания курить. Сумку он нечаянно утопил в реке, когда на мосту думал о самоубийстве. Потом в реку отправился наручный комм, уже специально, чтобы никто не смог найти владельца по сигналу.
Умереть он так и не решился, хотя причиной тому стали отнюдь не надежды на новую счастливую жизнь. Синди просто подумал, что может не скончаться мгновенно, и тогда река потащит его, с переломанными руками или проломленным черепом, дальше, и черная вода будет медленно заливаться в легкие… Убедившись, что он еще и трус, Синди сошел с моста и потащился дальше.
Ноги в конце концов привели его на аэровокзал, и там Синди вспомнил слова Стива: «Здесь не Анатар». Громадный мегаполис, растянувшийся вдоль побережья, стал для него символом свободы и неприкосновенности. Танцор поверил, что в Анатаре никто не посмеет запереть другого из-за яркой необычной одежды или бросить, потому что могут пойти слухи
Билет съел большинство его сбережений, но Синди уже нечего было терять. Он забился в дальний угол флаера, который, судя по его виду, грозил развалиться на ходу и совсем не походил на транспорт, уносящий людей в мечту. Однако, когда он тяжело, как перекормленная птица, оторвался от земли, подросток впервые почувствовал тень надежды. Он проспал почти трое суток полета, изредка прерываясь на еду, и проснулся, когда флаер прибывал в пункт назначения.
***
Синди разбудили разговоры в салоне. Пассажиры собирали свои вещи, со всех сторон слышались голоса и пищали включаемые коммы, кто-то сзади надрывно объяснял: «Синий сектор! Синий! Через сколько лет ты это запомнишь?!» На табло горела надпись: «Добро пожаловать в Анатар!» - красные буквы мерцали и подмигивали, словно техника флаера страдала нервным тиком.
У Синди не было вещей, которые стоило бы собирать, а дешевого кофе он уже выпил столько, что боялся пожелтеть. Поэтому он решил хотя бы не мешать остальным, подобрался на сиденье к окну и отдернул штору.
Увиденное поразило его. Флаер подлетал со стороны океана, и по правую руку расползлась непроницаемая чернота. В ту ночь в море не задержались ни пассажирские лайнеры, ни рыболовные или служебные судна, и ни единый луч не рассекал темноту. Если бы во флаере были открыты окна, пассажиры почувствовали бы запахи йода, рыбы и водорослей, но все было закрыто наглухо, и Синди казалось, что за береговой линией лежит край мира, а за ним – великое ничто, растворяющее любого смельчака, который посмел бы сунуться к нему. Впрочем, долго он не размышлял об этом, потому что увидел Анатар.
Мегаполис, разлегшийся у океана, был еще в получасе полета. Синди видел россыпь огней: мигали вывески, светились окна и витрины, мягко рассеивала темноту подсветка зданий, мерцали фонари и рекламные щиты, мелькали огни фар и прожекторов. Все это богатство сияло, переливалось, искрилось и притягивало взгляд, звало путешественников влиться в громадную систему из людей, растений, зданий и сооружений, которую представлял собой Анатар, стать ее частью и раствориться в ней навсегда.
Синди немигающим взглядом смотрел, как медленно приближается к нему город, пока у него не заслезились глаза и огни Анатара стали дробиться и размываться. Мегаполис выглядел овеществленной мечтой, и подросток впервые поверил, что где-то может быть место и для него.
***
С моря пахнуло холодом, Синди поежился и забил руки в карманы пальто, попутно улыбнувшись своей приобретенной любви к комфорту. Не так уж много времени прошло с тех пор, как ему приходилось и спать на полу, завернувшись в мешок и верхнюю одежду, потому что не было отопления, и мыться холодной водой, однако он принимал эти житейские неурядицы спокойно. А теперь вот стоит ветерку подуть…
Его любовь к Анатару, появившаяся с первого взгляда, оставалась с Синди всегда, но сначала ей пришлось вынести серьезное испытание. Никому в мегаполисе не нужен был подросток без документов. Он переночевал на скамье в парке, а потом весь день бродил по городу в бесплодных попытках найти работу, а попутно поражался безумным ценам. Синди пытался устроиться консультантом в магазине, продавцом, официантом, курьером или хотя бы раздатчиком рекламных листовок, но тщетно. Он заикнулся даже о работе танцора в клубе, но его со смехом отправили поискать что-нибудь попроще. Синди был бы рад последовать совету, но проще тоже не было ничего.
В конце дня Синди в отчаянии упал на скамейку. Деньги на счете исчезали, словно сами по себе, в режиме самой жесткой экономии их хватило бы дня на три. О том, чтобы снять комнату, и речи не шло, значит, Синди предстояло ночевать на улице, а потом питаться травой в парках или воровать, но такой вариант ему претил. Синди не выдержал и шмыгнул носом, потом еще. Анатар поманил его, как и многих других, а теперь готовился пережевать своими челюстями из бетона и пластика. Такова была судьба любого, попавшего в мегаполис – борись, как можешь. Если выйдет пробиться и добиться известности (как потом и произошло с Синди), город повернется к тебе другой стороной в золотой оправе роскоши, если не сумеешь выплыть – останешься на дне. Подросток был в отчаянии, но смерть на улице от голода не была его судьбой.
- Чего ты тут ревешь?
Голос был молодой, низкий, с еле заметной хрипотцой и вызывал ассоциации с рекламой шикарного женского белья. Однако, когда Синди скосил глаза, оказалось, что говорившей не меньше двадцати пяти и в ней нет ничего от страстных хищниц в пене кружев и водопадах шелка. На подростка с любопытством смотрела рыжая женщина в потертых штанах и куртке, сестер которых Алисия Терренс называла «обдергайки для оборванок».
- Ничего я не реву, - осторожно ответил Синди, не представляющий, зачем эта женщина подсела к нему. Он отвернулся, скрывая лицо, и теперь мог видеть только огненную лавину кудрей и загорелую руку в полосках браслетов и колец.
- Отлично. Тогда чего ты тут не ревешь?
Синди уверился, что над ним смеются, и сердито засопел. Один день в Анатаре отучил его безоговорочно доверять каждому встречному, а лукавые интонации незнакомки сердили.
- Ну, ясно, - так и не дождавшись ответа, подытожила рыжая. – Пошли.
- Куда? – удивился Синди, не ожидавший такого продолжения.
- В приют имени святой Фредерики. Это, кстати, я. Но ты можешь звать меня просто Фредди.
Все это напоминало жестокую шутку, однако измученному скитаниями по улицам и перспективой ночевки под открытым небом подростку слова Фредди показались обнадеживающими. Синди не представлял, куда он может еще пойти, а в то, что новая знакомая убьет или изнасилует его, верилось с трудом. Ограбления он не боялся – брать у него все равно было нечего.
- Ты идешь или нет?
Синди вздохнул и решительно поднялся со скамейки, решив отдаться на волю судьбы и этой странной женщины.
- Отлично! Кстати, может, скажешь, как тебя зовут или это государственная тайна?
- Синди… - начал подросток и осекся.
Синди Терренса больше не существовало. Он утонул в реке – то ли упал случайно, то ли утопился из-за несчастной любви. Тело не нашли, но он умер – и это было абсолютно точно известно.
В детстве у него был робот по имени мистер Блэк, у которого были проблемы с навигацией. Вместо того чтобы огибать препятствия, мистер Блэк упорно перебирался через них или попросту ломал. Синди подумал, что немного упрямства того робота ему не помешает.
- Синди Блэк.
***
Ему повезло тогда, как может повезти только доведенному до отчаяния человеку. Фредди на самом деле не оказалась ни преступницей, ни представительницей социальной службы, которая отправила бы его домой или в приют. Однако своей миссией она считала спасение всех обездоленных, которые встречались на ее пути, а Синди, как говорила Фредди, «выглядел совершенно потерянным для жизни человеком».
Его никто ни о чем не спрашивал, считая, что человеку не стоит лезть в душу без мыла, если тот не желает откровенничать. Первым делом, оказавшись дома, Фредди вручила своему новому подопечному полотенце и отправила в душ, а когда вымытый до скрипа подросток вывалился оттуда, его ждала кружка чая и бутерброд.
Так Синди влился в семейство, в котором по крови были связаны только Фредди и ее брат Тинто, флегматичное создание, которого никто и никогда не видел с прямой спиной и выбритым подбородком. Другие – веселый Тим и тихая медсестра Джу, были такими же, как Синди, подобранными на улице и обогретыми птенцами Фредди, за которых она стояла горой.
Время от времени в доме появлялись новые люди, приводимые неугомонной хозяйкой квартиры. Каждый приносил с собой грустную историю, и эти истории, тяжелые, сырые, висели под потолком и витали в воздухе, пока не прогревались и сохли от неуемной энергии и доброты Фредди, истончались и рассыпались в пыль, а их владельцы уходили восвояси, унося с собой благодарность и неизменный бутерброд.
Синди некуда было идти, и он остался. Правда, на второй день он попытался сказать, что не может злоупотреблять гостеприимством, но наткнулся на решительный отказ отпускать его.
- И не надейся, - заявила Фредди. – Куда ты пойдешь? Я не для того вытащила тебя с той скамейки, чтобы ты сбежал на другую. Хочешь отблагодарить – иди работать, а об уходе не заикайся!
Она достала документы на имя Синди Блэка, шестнадцати лет, по ним Синди был старше своего реального возраста на год и уже закончил школу.
- Думаю, этого образования тебе хватит. Или ты хочешь поступить в университет и стать ученым ослом?
По знакомству Фредди могла достать все, что угодно. Знакомства в ее мире были альфой и омегой, все держалось на друзьях, знакомых, родственниках друзей и любовниках знакомых. Синди поражался, сколько важных и нужных людей в свое время роняли слезы в кружку с чаем на маленькой кухне Фредди или хотя бы уводили с этой кухни своих близких, благодаря за помощь. Единственным, что Фредди никогда и ни за что не брала, были деньги, поэтому порой семейство затягивало пояса и напоминало стаю голодных уличных котов.
Синди с улыбкой вспоминал веселые времена, пережитые в доме Фредди. Правда, пятнадцатилетнему Блэку веселыми они не казались. Просыпаясь, никто не знал, удастся ли ему поесть в этот день или придется обойтись водой из-под крана. Иногда выбирали между обедом и горячим душем. И Фредди, и Тинто работали на дому – она делала украшения из кожи и дерева, он корректировал тексты, однако материалы были дороги, а в издательство Тинто не брали, как он говорил, «рожей не вышел». «Так что на двоих у нас ни рожи, ни кожи», - подытоживали оба, однако печалиться по этому поводу не спешили. У Тима работы мелькали, как в калейдоскопе, заработка Джу не хватало на всех. Синди тоже не сидел на шее - сначала он бегал в костюме плюшевого медведя, рекламируя магазин игрушек, потом был на побегушках в автосервисе, и наконец устроился официантом в баре «У Хью», где по вечерам небогатая молодежь собиралась пропустить пару стаканов дешевого пойла и подрыгаться на танцполе.
Жизнь Синди бешено завертелась. Теперь, когда выросший Блэк вспоминал те времена, его память листала одну картинку за другой: виды Анатара; зал, полный потных тел, которые освещал стробоскоп, так что люди казались осыпанными фольгой и конфетти; хаос вечеринки, какие часто гремели в доме Фредди. Никого не смущала ни бедность закуски, ни почти полное отсутствие мебели. Впрочем, Синди вскоре подумал, что если в квартире и стояла когда-то мебель, она была разбита гостями и хозяевами в припадке буйства, и было дешевле жить вообще без нее, чем к каждому приходу друзей покупать новую. Вещам, как и деньгам, в этом доме уделялось мало внимания, заработки быстро спускались. Пример подавала сама Фредди, способная выкинуть деньги, вырученные за заказ, над которым она трудилась, не разгибаясь, на статую идола с Лазурных островов, потому что у него был впечатляющий нос. Нос, кстати, отломал кто-то из гостей – налетел спиной, демонстрируя новую модель коньков, которые прозвал «сандалии Гермеса».
Синди быстро научился пить, не морщась, и курить, не кашляя, причем его опыт отнюдь не ограничился сигаретами. Но легкие наркотики не произвели на него особого впечатления, а тяжелых в доме Фредди не потерпела бы. Выросший Синди был благодарен ей за это – в первый год после побега он готов был пробовать все, чего не было в его прошлой жизни, не разбирая полезное и вредное, как ребенок, который готов пробовать на зуб все, что находится в пределах досягаемости.
После одной из таких вечеринок он лишился невинности, быстро и пошло – проснулся поутру в обнимку с незнакомым парнем. По иронии судьбы парня звали Стивеном, лицом он напоминал недокормленного хомяка, и Синди испытал немалое облегчение, когда оказалось, что его первый любовник не горит желанием продолжать отношения. Собственно секс в памяти у Синди не отложился, и он решил, что скорее было хорошо, чем плохо – какой-нибудь кошмар он бы запомнил.
Еду обычно приносили гости, они же служили главным развлечением вечера, потому что у Фредди собирались самые разные люди, спектр увлечений которых поражал воображение. Синди порой жалел, что не обладает ушами летучей мыши, и поэтому ему приходится выбирать между рассказом о древних захоронениях на Терре и оживленной беседой о хищных растениях на Гоморре. Здесь ничего не напоминало занудные лекции в школе, и из этих рассказов постепенно составлялась мозаика знаний Синди – пестрая, местами кривая и осыпавшаяся, но хранящая в себе ценные образцы. Когда речь заходила о современном искусстве, особенно о танцах, мало кто мог его перещеголять.
Впрочем, эти знания носили скорее теоретический характер. Синди не танцевал. Как будто, сбежав из дома, вместе со старой фамилией он похоронил и ту часть себя, которая отзывалась на звуки музыки всем своим существом. Иногда, разнося напитки в баре, его тянуло выскочить на сцену и показать всем собравшимся, что можно делать под эту музыку на самом деле. На вечеринках, когда старый комм начинал проигрывать мелодии, Синди в нетерпении притоптывал ногой… и оставался на месте.
Так не могло продолжаться долго. Потребность в танце для Синди могла сравниться с потребностью в отдыхе или общении. Он напоминал наркомана, который лишился вожделенной отравы, но только в случае Синди он сам был и наркоманом, и дилером. Музыка звала его, и не откликаться на этот зов было мучительно. Доведенный собственным упрямством до предела танцор в итоге пошел на безумие, на которое Синди Терренсу не хватило бы решительности. Когда выяснилось, что клубу, в котором он работал официантом, требуется девушка на сцену, чтобы заводить публику на дискотеках, Синди понял, что это его шанс. Но клубу, который посещали в основном парни самой что ни на есть традиционной ориентации, не нужен был парень-танцор, пусть и талантливый. Тогда Синди купил женскую одежду, парик, косметику и стал перевоплощаться.
Из его идеи ничего бы не вышло, не окажись дома Фредди, его доброго ангела, не задающего лишних вопросов. Убедившись только, что Синди не собирается идти на панель, Фредди умудрилась сделать из него миловидную девушку, которая и отправилась в клуб искать счастья.
***
Он поскользнулся на ровном месте. Скучно, глупо, обидно. Синди и раньше знал, что после работы на сцене он зачастую становится еще более неуклюж, чем обычно, и считал это нормальной платой за удачное выступление. Он удивился бы, если бы кто-то назвал его язычником, но именно им Синди и был – танцор, верующий в бога музыки и сцены, принимающего жертвы за свою помощь. Синди помнил о своей слабости, но надеялся, что в этот раз как-нибудь обойдется.
Не обошлось.
Он упал на редкость неудачно, ободрав оба колена. Но это было пустяком, гораздо хуже было то, что Синди не сумел промолчать, и голос выдал его, разрушил так тщательно поддерживаемый образ.
Он не узнал себя в зеркале, когда Фредди закончила колдовать над его лицом, и получил по рукам, когда попытался дотронуться до щеки, не веря своим глазам. Оно нравилось ему, это новое лицо, плод его фантазии, на который пришлось извести громадное количество косметики. У маскарада был знакомый привкус запрета, а кроме того – надежда на большее, чем беготня с подносами, и горячее желание творить снова. А теперь, когда его невинный обман раскрылся, ничего, кроме пинка, неудачника ожидать не могло.
Синди не решился сразу поднять голову, а когда все же посмотрел наверх, увидел непроницаемое лицо хозяина бара и удивленное – бармена Мэтта, который весь вечер пытался вспомнить, где мог видеть пришедшую на собеседование девушку, а теперь – узнал.
Танцор медленно поднялся с пола. Было очень обидно. Только что он парил на сцене, наслаждался музыкой, движением после стольких дней застоя и чувствовал себя если не полубогом, то неотразимым точно. Ему не было нужды глядеть в зал, чтобы знать, что Эндрю и Мэтт смотрят на него неотрывно. Синди почувствовал это кожей – и тут же забыл. Во время танца ему было плевать на восхищенные взгляды – а других он и не знал до тех пор, пока родители не застали его переодетым в женщину. Здесь не было его родителей, некому было разоблачить его, и танцор летал по сцене, забыв о своей цели, и его сердце гнало по венам и артериям ничем не замутненное счастье. А теперь он стоял перед работодателем, жалкий, с разбитыми коленями, из-под белокурого парика выбивалась черная прядь.
- Кажется, наша девочка вовсе и не девочка, - спокойно сказал Эндрю. Его взгляд напоминал почему-то о вечных льдах и глубоководных рыбах. – Что скажешь, Мэтт?
- Да это же Синди, - изумленно отозвался бармен. – Наш официант! Синди, ты сдурел, что ли?!
Синди знал, что уже лишился работы, скорее всего. Да и как бы он остался на месте, слушая подколки Мэтта, а потом и всех остальных коллег? Он не для того перевоплощался, чтобы другие официанты подталкивали его локтями в бок и заговорщицки спрашивали, не получил ли он вместе с женским именем что-нибудь еще от девчонки. Храбрость, такая же, как в день его побега из дома, нахлынула на Синди, залила с головой, и он с удивившим его самого пылом заговорил:
- Я всегда хотел эту работу. Как только пришел сюда, просто у меня не было шансов себя проявить. Хотя вы же видели, что я могу! Я побоялся, что парень вам не нужен, и переоделся поэтому. Вы не найдете лучше, даже если перепробуете сотни девиц. Я справлюсь, вот увидите. Я…
Синди выдохся. Собственные слова показались ему нелепыми и хвастливыми. Он не сомневался в своих способностях, но под равнодушным взглядом Эндрю понял, как жалко выглядит – танцор, не сумевший и трех шагов отойти от сцены, чтобы не упасть, парень с размалеванным лицом, в смешном парике. Он почувствовал, как от волнения намокает рубашка, и капля пота бежит вниз вдоль позвоночника. А Эндрю смотрел и смотрел, и под его взглядом хотелось сгорбиться, стать незаметным, сбежать, чтобы никто и никогда не мог найти неудачника по имени Синди Блэк, но приобретенная от отчаяния храбрость заставляла танцора только сильнее вытягиваться, дрожа.
Наконец, хозяин клуба отвернулся – словно на рентгеновский аппарат надели чехол, - и невыразительно сказал:
- Выходишь на работу с завтрашнего дня. Платить буду меньше, чем Ани – у нее было больше опыта, а там посмотрим.
Синди остолбенел. Разум подсказывал, что такого просто не может быть, потому что вокруг не сказочный мир, а он не герой фильма, однако внутренний голос радостно вопил: да! я это сделал!
- Так вы меня берете? – все же уточнил он, на миг испугавшись, что услышанное было жестокой шуткой или слуховой галлюцинацией.
- Беру. И вот еще, – Эндрю снова посмотрел на танцора, и под этим взглядом Синди нервно сглотнул. – Никто не должен знать, кто ты на самом деле. Мне не нужны разговоры о том, что на меня работает транс. Выступать будешь под именем… Хм. Пусть будет Мерилин. Проболтаешься – вылетишь на улицу и ни в одном клубе больше не появишься. Понял?
Синди кивнул, потом испугался, что слов недостаточно.
- Да, я… я не проболтаюсь!
Но Эндрю уже отвернулся от него. Собеседование было закончено. Ошеломленный успехом и осознанием того, что его безумная идея не провалилась, Синди побрел к выходу. Нужно было уйти до того, как в клубе начнет собираться публика, а еще лучше – добраться домой до темноты.
Мэтт смотрел ему вслед.
- Эндрю, ну зачем?! – бармен славился тем, что даже самые сильные эмоции он выражал, не прибегая к нецензурной лексике. А еще он работал в клубе с самого основания, считался особой, приближенной к хозяину, и поэтому мог задавать вопросы. – Что ты, девочку не мог найти?!
Эндрю улыбнулся коротко и сухо.
- Ты видел, как он танцевал? – ответил он вопросом на вопрос. – Я таких девочек тут пока не встречал. А теперь он боится потерять место и из кожи вылезет, чтобы этого не случилось. Даже рот о повышении зарплаты не откроет. Я бизнесмен, Мэтт, и не привык отказываться от выгодных вложений.
Мэтт помолчал немного.
- Ты же знал, что это парень, верно?
- Верно. Но вот ты не понял, хотя видел его куда чаще.
- А если в толпе найдется кто-то такой же глазастый?
- Щупать не дадим. А интрига и не подкрепленные фактами слухи всегда были отличной рекламой…
***
Мимо Синди прошлась, неуклюже подпрыгивая, местная чайка – коричневые перья, желтые лапы. Посмотрела на человека с подозрением – не запустит ли камнем от склочности характера? К людям птица успела привыкнуть, но все-таки опасалась.
Примерно так же смотрел на него Тим, когда Синди объявил домашним, что меняет работу. Приказ Эндрю молчать не распространялся на семейство – им танцор верил, как себе, и решил, что никакие рабочие вопросы не должны вставать между ним и друзьями. Поэтому, не переодевшись и не смыв макияж, он рассказал о прошедшем собеседовании.
Фредди к тому моменту уже была в курсе дел, поэтому глядела на своего протеже с гордостью за него и за себя одновременно. Она приложила руку к появлению Мерилин, и теперь в ее взгляде то и дело мелькало удовольствие от признания ее творчества, пусть и необычного.
Тинто мало что могло удивить, и явления Синди Блэка в чулках для этого было недостаточно. Синди иногда подозревал, что даже если рядом с Тинто появится говорящая собака или представитель иной расы с четырьмя руками и хвостом, его невозмутимый друг поскребет небритый подбородок и предложит незваному гостю покурить.
Джу хохотала. Синди ее смешил, и это было скорее неприятно, чем весело, потому что танцор считал себя симпатичной милашкой, но лекций не читала и отговорить не пыталась, чего Синди втайне опасался. Хотя Мерилин для него была не комическим персонажем, и смех подруги неприятно царапал, но он был лучше, чем нотации. Тогда Синди терпел. Теперь он сомневался, что стал бы проявлять подобную выдержку.
А вот Тим… Синди вздохнул. Даже через столько лет он испытывал неловкость, вспоминая, как на него смотрел тогда лучший друг. Танцору казалось тогда, что он видит, как пытаются выстроиться в систему мысли Тима. Синди был его другом, таскал бутерброды на вахту в бытность Тима охранником, чинил старую, но любимую куртку, слушал его байки, приносимые со всех работ, которых было немало. Они были «спевшиеся», как фыркала иногда Фредди. А теперь на глазах у Тима Синди превращался в яркое незнакомое существо неопределенного пола, как ему казалось, развратное и неприличное. Об ориентации друга Тим догадывался давно, но они никогда не обсуждали это, а теперь танцор смотрел Тиму в глаза и видел в них едва ли не страх быть изнасилованным другом. Страх и замешательство, потому что образы старого приятеля и развратной красотки Мерилин Тим не мог совместить в одном человеке. И Синди не знал, как объяснить, что Мерилин – это тоже часть его, раньше запертая в клетке неуверенности, отвержения, нежелания принять себя и боязни неприятия. Как раз последняя под взглядом Тима расцветала и предлагала своей жертве сдаться, смыть косметику и сказать, что пошутил. Вернуться к привычному укладу, поискать работу в другом клубе или баре, вести правильную жизнь, за которую никто бы не смог его упрекнуть. И не танцевать. Разве что иногда, на дискотеках. В толпе.
Синди тогда достал из общего бара бутылку и радостно предложил отметить его удачное собеседование. Сам опрокинул в себя стакан залпом – горькая настойка обожгла горло, заставляя дышать через раз и смывая обиду и разочарование. Синди уже приходилось выбирать между близкими и собой, и ничем хорошим это не закончилось. Теперь он выбирал себя, и пил не то за свой выбор, не то за похороны старой дружбы. Что-то подсказывало танцору, что врать себе он больше не способен. Сделал прививку и получил иммунитет.
Тим не пил.
Синди поздно лег и проснулся на следующий день, когда два небоскреба, видимые из окна, отражали закатные лучи и походили на два гигантских светильника. Следовало поторопиться, потому что Синди Блэку предстояло самому переодеться, наложить грим и перевоплотиться в красотку Мерилин. Он лепил себе другое лицо в ванной, накладывая и снова смывая макияж, пристально всматриваясь в отражение, пока не увидел в зеркале знакомые черты. Он ощущал странную раздвоенность, будучи одновременно простым парнем из бедного района, которого никто не воспринимал всерьез, и будущей звездой сцены. Сцена была маленькая и публика на нее смотрела невзыскательная, но все же метаморфоза тогда шокировала танцора. В тот момент он был готов понять Тима, не узнающего друга в развязной девице, но понимание ничего не меняло. Синди хотелось быть и таким – не ради денег или славы, но ради себя самого, а значит, приходилось чем-то жертвовать.
Он встретил Тима… в коридоре? Да, точно, в коридоре, когда уже уходил. Горечь кольнула сердце и отступила, сменившись волнением другого толка. На смену официанту Синди приходила красотка Мерилин, и ей предстоял первый выход на сцену.
***
За сценой пахло освежителем воздуха, яблоками и почему-то пылью, хотя полы здесь мыли регулярно. Синди потянул носом воздух, улавливая аромат зала – душная смесь из запахов алкоголя, духов и одеколонов, пота и возбуждения. Он обжигал ноздри и заставлял нервничать сильнее, хотя Мерилин и без того трудно дался путь от гримерки (в прошлом подсобки, на скорую руку перестроенной под танцовщицу) до входа в зал. И дело тут было отнюдь не в каблуках.
- Добрый вечер всем, надеюсь, вам уже весело! – голос диджея Марти разнесся по клубу. В ответ раздался нестройный гул толпы. Посетителям и правда было уже весело, однако от зрелищ никто из них не отказался бы. – Как вы, быть может, знаете, рыжая бестия Ани покинула нас, предпочтя жизнь в семейном гнездышке…
Продолжить Марти не позволили – отовсюду полетели негодующие возгласы и топот. Синди за кулисами это напоминало начинающееся землетрясение. Публике было плевать на семью Ани. Публике хотелось развлекаться, а как хозяева клуба должны были дать ей такую возможность, их не касалось.
- Но мы были бы не мы, если бы не нашли замену! Готовьтесь, парни, такого вы еще не видели! – Марти погасил поднявшийся шум.
«Это обо мне», - понял Синди. Ладони стали отвратительно влажными, пульс участился. В зале стало тише. Ничего не видевшему танцору толпа представлялась каким-то зверем, который в ожидании лакомства или игры напряг свои чуткие уши и принюхался. А диджей тем временем продолжал.
- Она заставит вас забыть обо всем и сведет с ума! Это яркая бабочка, залетевшая к нам на огонек, и она продемонстрирует вам свои крылышки! Только чур не трогать руками, а то помнется! Итак, встречайте, перед вами… красотка Мерилин!
Синди поднялся на сцену. Он почти не чувствовал ног и не представлял, как сможет танцевать перед незнакомыми людьми, которые сейчас оценивали его, сравнивали с Ани, возможно, в пользу последней… Кроме того, кто-нибудь мог догадаться об его секрете, и тогда о работе на сцене можно было бы только мечтать. От волнения шумело в ушах, и танцор вдруг испугался, что не расслышит музыку.
Из зала кто-то заорал пьяным голосом: «Сиськи покажи!» Кто-то засмеялся, хохот и улюлюканье прокатились по клубу волной и разбились о стены. Это была проверка на прочность, и Синди вдруг усмехнулся вызову. Из-за света в лицо он не видел, что творится в зале, но воображаемый зверь в его сознании разделился на десятки обычных, любопытных, разгоряченных алкоголем и близостью, желающих веселиться людей. Они хотели зрелищ, и Синди, то есть, Мерилин, в состоянии был дать им требуемое. Он кивнул Марти, и диджей включил музыку. И мир изменился.
…Синди вышел из клуба под утро, пьяный от успеха и коктейля, который Мэтт налил ему за счет заведения. Бармен был единственным, кто знал об истинном лице «красотки», и ему стоило немалых усилий сдерживать смех, когда уже после закрытия то один, то другой парень из работников клуба пытался познакомиться с Мерилин. Синди бы и сам немало повеселился, глядя, как распускает пышный хвост очередной менеджер, который никогда не замечал скромного официанта, но он так устал, что ходил, пошатываясь. Восторг и возбуждение, которые передались ему из зала, схлынули, и танцор остался наедине с болью в мышцах и необходимостью срочно принять душ.
Под фонарем стоял Тим и курил. У носов его облезлых ботинок уже лежало несколько окурков, значит, он простоял долго.
Синди замер, не зная, как поступить. У него совершенно не было сил на выяснение отношений и объяснение таких простых вещей вроде права работать так, как ему хочется. Эти элементарные истины набили ему оскомину еще в их прошлый разговор, а теперь танцор не имел желания их повторять. Да и опасно было, что Тим, вольно или невольно, выдаст тайну Мерилин, и карьера, так удачно начавшись, закончится быстро и позорно.
Синди уже подумывал улизнуть, когда Тим его заметил и в три шага оказался рядом. Судя по тому, как он теребил в пальцах окурок, ему тоже было неловко.
- Я тут подумал… - начал Тим и осекся, но быстро продолжил. – Короче, это твое дело, чем заниматься. Ты меня никогда жизни не учил, и я тебя не должен. Я тогда тупо себя повел, уж прости. А тут подумал, что раз ты такая звезда, то лучше тебя встретить, а то мало ли, кто на улице попадется…
Синди подошел к нему и взял под руку.
- Пошли домой…
***
Синди улыбнулся, вспоминая, как легко прилипла к нему тогда «звездная пыль». Он быстро отрастил тогда капризность и своеволие, которые до поры дремали, и привык к маленьким радостям: коктейлю в гримерку; электронным признаниям, которые отправлял в гостевую книгу клуба то один, то другой; к вынужденной любезности персонала. Но что-то мешало ему до конца поверить в свою значимость. Синди нравилось играть капризную звезду, однако он не мог представить, что способен быть таковой всерьез. Однако игра доставляла ему удовольствие, и вскоре официанты спадали с лица, заметив, как Мерилин презрительно кривит губы.
Иногда Синди казалось, что Мерилин стала отдельной личностью, живым существом, имеющим мало общего с ним самим. Он четко различал, где действует Синди Блэк, а где в дело вступает развязная девица. Спустя несколько лет танцор с удивлением осознал, что начал скучать по этой своей фантазии, которая больше года безраздельно царила на сцене маленького клуба. Он не хотел бы снова стать таким и соскучился по Мерилин, как по старой приятельнице, однажды исчезнувшей с горизонта.
«Она была неплохой девчонкой», - подумал Синди. – «Немного слишком развязной, но не злой».
Со временем два его образа перестали так кардинально различаться. Синди начал носить юбки и каблуки в повседневной жизни, не пытаясь при этом перевоплотиться в девушку. При одной мысли о том, что было бы, реши он так выйти на улицу родного города, по коже пробегал холодок. Здесь же друзья приняли его новые привычки спокойно, а от прохожих ничего страшнее глупых шуток и косых взглядов не стоило ожидать. Во всяком случае, перевоспитывать его никто не пробовал. Синди с наслаждением вдыхал воздух Анатара – мегаполис дал ему свободу в обмен на сытую жизнь, и танцор не жалел о сделанном выборе.
Впрочем, со сменой работы жизнь стала стабильнее. Заработки Мерилин не могли сравниться с гонорарами звезд большой сцены, но все же их хватало на то, чтобы не ложиться с пустым желудком и оплачивать счета за электричество. Но даже если бы ему платили крохи, Синди не отказался бы от этой работы. На сцене он был единовластным повелителем и приковывал к себе взгляды людей в зале. Он пил зрительские эмоции и внимание, как вампир, наслаждался ими и готов был загонять себя, лишь бы испытать это ощущение снова. Тогда он понял: разговоры о славе и известности – чушь и вздор. Есть зал, есть ты, готовый делиться со зрителями своим талантом, и они, готовые платить за это своей энергией. Все очень просто и очень красиво, а остальное: требования шикарных автомобилей и личных флаеров, вода только определенной марки, непременные букеты (только из натуральных цветов!) в гримерку – мишура, слой блесток, и если он нужен тебе больше, чем возможность выйти и выступить, значит, ты закончился как творец и начался как бизнесмен, только редкий бизнесмен требует стакан в алмазной крошке за сам факт своего появления среди простых смертных. Синди держал свои соображения при себе, потому что лишних денег у семейства по-прежнему не было, но Эндрю удивился бы, если бы узнал, за какие гроши готова выступать его танцовщица.
Эйфория его продержалась всю зиму. Он нырнул тогда с головой в работу, и лишь когда промозглая сырость на улицах сменилась на мягкое тепло, почувствовал, что ему не хватает чего-то. Привыкший к двойной жизни, к новому темпу жизни, к эпатажу Синди не сразу смог понять причину неудовлетворенности, а она оказалась очень простой и старой как мир. Танцору не хватало любви.
Синди усмехнулся. Ничего не меняется. Тогда его вторую ипостась желали бы затащить в постель не двое и не трое, но на отношения со зрителями было наложено табу. Да и вряд ли кто-то из пылких поклонников был бы рад, обнаружив под юбкой у завоеванной красотки лишнюю деталь. Оставалось утешаться осознанием собственной привлекательности на сцене, потому что в обычной жизни на Синди смотрели с любопытством, презрением, удивлением, но без желаемого интереса. Теперь же его знают тысячи людей, он мелькает в рекламе и в прессе, его заваливают цветами и шлют наивные письма: «Лучше меня ни найти, преезжай, я люблю тебя спервого взгляда», - а пустота в душе, воронка, высасывающая из него счастье, никуда не девается. Разница была лишь в том, что тогда Синди казалось, что для решения проблемы достаточно завести любовника. Он желал встретить хоть кого-нибудь. «Кого-нибудь» он и встретил.

@темы: Синди

---

Моя беда: совершенно не умею писать постельные сцены. Не вставляется у меня в текст это "один-два-три пальца, провернуть, растянуть". Физиологично писать не могу, эмоционально выходит, боюсь, какая-то хрень. При этом, чтобы написать плевый R у меня уходит столько сил, что их хватило бы на три главы обычного повествования. А этот плевый R, чтоб его, нужен в тексте.
Самое смешное, что сцену, над которой сейчас бьюсь, писать уже доводилось, и теперь ее надо переписывать. Чувствую себя белокурой Жози.


Ладно, пойду.
- Куда?
- Корячиться!

@темы: Я

---

Он склонился над сломанным принтером, пальцы порхали, что-то исправляя в механических внутренностях. Я сидел, замерев, и думал, что это уж слишком - чинить принтер так, чтобы у случайного зрителя перехватывало дыхание. Народ Холмов показался мне осторожным и умным, и было странно смотреть, как один из них плюет на безопасность.
Потом я поймал его в коридоре.
- Тебе не кажется, что это уже чересчур?
- Что именно? - он выглядел удивленным.
- Зачем так выпячивать свое отличие? У тебя же волосы сами отползают в сторону, чтобы их не зажало. И кожа светится...
Он внезапно улыбнулся.
- Дело не в этом. Ты разве не заметил, что остальные не обращают внимания? Они так и видят обычного парня с не очень чистыми длинными волосами. И в веснушках.
- Каких еще, блин, веснушках?!
- Обычных. Грязно-серых. Просто тебе промыло глаза и ты теперь видишь немного яснее, чем раньше. Считай это побочным эффектом.

Почему-то новые сюжеты редко приходят вовремя.

---

Привиделся сегодня город, жители которого пели без слов всем телом. Одежда прилушала звук, поэтому на улицах стоял еле слышный шум.
Когда человек приходил на работу, его просили обнажить грудь и сотрудники из отдела кадров с самым чутким слухом слушали.
- Нет, вы нам не подходите. Все вальсы да сонаты. Нам бы гимн или марш на худой конец...
Поутру над городом стоял лязг и скрежет - продирали глаза и собирались на работу заспанные "совы". В общий грохот вливались нежные трели отдельных "жаворонков".
Когда люди лгали, в мелодии закрадывалась фальшь.
А когда перехватывало дыхание - все смолкало. Поэтому перед шедеврами искусства обычно было тихо, иногда только слышался веселенький мотивчик какого-нибудь зрителя, пришедшего против желания за компанию.

В связи с этим захотелось музыки. Да не просто, а саундреком. Да не к чему попало, а к своим же текстам. А то с чего еще мне тут музыку выкладывать?
Когда я пишу, часто могу привязать к тексту музыку из плейлиста. Потом многое забывается или попадание уже не кажется точным, но что-то ассоциируется и потом.
Так что буду флудить музыкой.
К "Синди" могло бы быть очень много всего... но не будет. "Нет деньги - нет баржа". Текст не готов.

Лайт, "Живое - живым".


Гранат





"Целитель из Храма"

Собственно, Храм:


Хочется еще чего-то. Но пока нечего.

---

Было написано на фест, который устраивает тут  Malum Universum. На эту песню:

Сновидец

Меня зовут Джейк, и я ненавижу свою работу.
Нет, не так.
Меня зовут Джейк, и я работаю только потому, что мне чертовски хорошо платят.
Нет, все еще не так.
Меня зовут Джейк, и я сновидец.
Вообще работу эту я получил совершенно случайно. Просто так оказалось, что конторка, где я старательно чинил ксероксы, принтеры и кофеварки, внезапно разорилась, а ее владелец, по слухам, уехал в теплые страны, прихватив с собой чемодан с деньгами и секретаршу. Стипендии хватало только на то, чтобы не дышать ночами свежим воздухом где-нибудь на скамье в парке, а еще надо было что-то есть, во что-то одеваться и хоть иногда покупать джентльменский набор - розы и презерватив. Вот тогда-то Берни и принес то самое объявление: "ЗАРАБОТАЙ ВО СНЕ".
Берни - это мой сосед. Он из тех, кому лучше не ходить в ветреную погоду с зонтом, чтобы не унесло, и у него всегда такое выражение лица, словно его выдернули из сказочного королевства секунду назад. Берни зарабатывает, как может: разносит почту, клеит объявления, раздает листовки и бегает в дурацких костюмах плюшевых зверей, - но на этом, конечно, состояния не нажить. Так что нам обоим не помешала бы работа, да и просто было любопытно, как можно зарабатывать во сне.
Признаться, я думал, что это какое-то разводилово, шарашкина контора. А по указанному адресу оказался такой офис, что мне туда заходить в старых кроссовках неловко было. Стекло, пластик, окна в полстены, полы сверкают, нигде не пылинки, секретарша - копия Лив Тайлер, короче, застрелиться и не жить. Берни разве что рот не открывал, когда там осматривался, да и у меня наверняка вид был дурацкий.
Принимал нас менеждер, сытый, гладкий, напоминающий то ли хищника, то ли дорогущий автомобиль. Он и разъяснил, как можно работать во сне. Оказалось, что ученые из их организации откопали способ передавать сон одного человека другому. Менеджер долго еще объяснял, как это делается, но я, признаться, не понял ничего. Я все-таки не биолог, не программист и не электронщик, а геологу про мозговые волны знать не обязательно. А Берни вообще лингвист, так что он уловил из объяснений не больше моего.
Но когда до практики дошло, стало веселее. Джонсон, менеджер, показал нам само устройство передачи - что-то вроде гарнитуры для мобильника. Один экземпляр для сновидца, другой для заказчика. Я удивился, сколько людей готовы выложить круглую сумму, чтобы кто-то другой смотрел их кошмары. Не знаю, сколько платили заказчики за один сон, но явно бешеные деньги, потому что у меня от предлагаемой зарплаты слюноотделение началось. Не для простых ребят развлечение, короче. Зато с гарантией. Чем тратиться на психоаналитика, сидеть у него часами, да еще не факт, что поможет, заплатил сновидцам один раз - и всю ночь спокоен. Конечно, работа неприятная, от хороших-то снов никто избавляться не будет. Хотя, что еще считать кошмаром... Джонсон дал нам посмотреть список с сюжетами снов, которые поступили к ним на заказ. Кто в здравом уме будет бояться резиновой собаки? Или мусорного бака с глазами? А такое там тоже было.
Однако Берни становился все мрачнее, когда список читал. А потом и вовсе ляпнул, шут гороховый:
- Мистер Джонсон, можно мы с Джейком посовещаемся?
Джонсон был сама любезность - отошел и даже к окну отвернулся, чтобы нас вроде как не смущать. Берни ко мне наклонился - глазищи в пол-лица - и зашептал:
- Джейк, это какое-то наебалово, зуб даю. Ты знаешь мою интуицию...
- Я знаю, - я его перебил, - что нас скоро из квартиры вышибут. Хочешь спать под открытым небом в минус десять? Насладись видом нашего города и незабываемым ароматом выхлопных газов!
- Можно поискать что-то другое.
- Где ты найдешь другое за такие деньги? Кто еще заплатит за то, что тебя ночью покусает резиновый песик?
- Это мне и не нравится. Слишком просто, зачем кому-то платить за такую фигню? Этот Джонсон что-то темнит...
Джонсон как услышал - обернулся и дружелюбно улыбнулся, и я вдруг заметил, что у него в один из зубов вставлен бриллиант. Бриллиант этот меня добил. Если не самый крутой босс в этой конторе столько получает, что драгоценности себе пихает во все места, значит, и я не самые маленькие деньги могу заработать.
- Короче, - сказал я Берни, - если боишься, то так и скажи. А я не такой дурак, чтобы упускать свой шанс.
Берни надулся, но заткнулся. Хотя сам контракт отказался подписывать. А я подписал на полгода. Можно было на год, но Берни так смотрел, что у меня рука сама галку поставила не там. Я решил бланк не портить, в конце концов, контракт потом продлить можно.
Потом меня повели к врачам - что-то там замерять для личных настроек оборудования, и Берни пришлось свалить. Я так и не понял, что конкретно медики там делали: измерили рост, вес, кровь взяли, томограмму сделали... как на обычном осмотре, ничего особенного. Я думал, они будут долго настраивать это самое оборудование, примерять, но нет - сказали, что через час будет готово. А Джонсон мне предложил пока выбрать подходящий сон из списка. Даже выбирать себе задание и то можно было, и я решил, что Берни просто идиот, что отказался. Кошмар про собаку я не стал брать - как-то несерьезно показалось, зато нашел себе сон парня, которого раз за разом бросала девушка. Допекла она мужика, видимо, раз он уже заплатил столько, лишь бы избавиться от нее. Я решил, что это в самый раз. Женщины меня не то чтобы часто, но все-таки бросали, так что мести оскорбленной дамочки я не боялся. Ну, посуду побьет, поорет, сволочью обзовет... Смешные неприятности, за такие-то деньги.
Через час мне выдали наушники и прибор, который ловил чужие сны. Настраиваться на заказчика мне не нужно было, все делали ученые. Вся работа - лежи и спи. Джонсон дал мне свою визитку, велел звонить, если будут какие-то вопросы, и мы разошлись, довольные друг другом.
Берни дома не было, умчался на какую-то из трех сотен своих работ, так что вечер я провел один. Готовился к занятиям в универе, ужин сварганил, чтобы не питаться из бомж-пакетов... Чем ближе становилась ночь, тем больше было не по себе. В голову лезли дурацкие предупреждения моего соседа, который в это время прыгал где-то в костюме плюшевого медведя. Вот и пусть прыгает дальше, разозлился в итоге я, а я заработаю кучу денег, куплю мотоцикл, заведу собаку, а летом буду пить пиво на пляже в компании шикарной девчонки с бюстом, как у Памелы Андерсон, и нифига не делать.
Я думал уже, что от волнения не смогу уснуть и провалю задание, но отрубился, как только лег.
...я оказался в громадном зале с зеркальным полом. Стены терялись в тумане, потолка тоже не было видно, но я знал, что он есть, и чувствовал, что он готов опуститься и раздавить меня, как таракана. Меня окружали туманные фигуры в два человеческих роста, ни одного лица не было видно, но все вокруг презирали и ненавидели меня. Я твердо знал, что все провалил, что я один во всем виноват, и хотя старался, не мог вспомнить, что же произошло, но знал, что все теперь будет ужасно - навсегда. Мне поверили, а я не смог оправдать это доверие. Исправить уже ничего было нельзя, я был изгоем, отверженным, плакал и просил прощения, но во всем зале не было никого, готового простить, и я знал, что заслужил это. Я не мог посмотреть никому в глаза, потому что готов был умереть от стыда и раскаяния. Слезы и пот заливали лицо, я посмотрел вниз и увидел свое отражение - жалкое, скорчившееся, с исказившимися чертами. А надо мной стоял... Берни и смотрел брезгливо, как на вредное насекомое.
- Берни, - я попытался это прокричать, но получился какой-то писк. - Слава богу...
- Да будь ты проклят, - ответил он, и стало ясно, что ничего не кончилось. Самое страшное было впереди. Рот у Берни странно перекосился, как будто он собирался то ли рыдать, то ли хохотать. - Ненавижу тебя. Это все ты виноват, если бы не ты, я бы жил спокойно. Ты все испортил! Не смей отворачиваться, слышишь, Джейк?! Джейк! - он вцепился в мои плечи и тряхнул меня. - Джейк!
- Джейк! Джейк, ты меня слышишь?! - я разлепил веки и увидел, что надо мной склонился Берни. Он был в мокрой куртке - наверное, только пришел с работы.
- На улице дождь? - зачем-то просипел я.
- Слава богу, - он вздохнул, а я с облегчением увидел, что в глазах у него нет дикой ненависти. - Ты орал и метался, я боялся, что не смогу тебя растолкать.
Я сел и потер лицо. Майка была мокрой, хоть выжимай, дурацкие наушники обвились вокруг шеи - странно, что они меня не удушили. Прибор мигал рядом на подушке. При взгляде на моргающую лампочку меня затошнило.
- Что-то у них там сбилось. Это был не тот сон, который я выбрал...
К чести Берни, говорить "я предупреждал" он не стал.
- Пойду сделаю кофе, - он и правда пошел на кухню и стал там греметь посудой. А я выбрался из липкой постели и пошел искать полученную днем визитку.
Джонсон ответил так быстро, словно он был роботом на батарейках с Альфа-Центавры и вообще не нуждался во сне.
- Да?
- Мистер Джонсон, - я надеялся говорить твердо и решительно потребовать объяснений. Получилось что-то среднее между скрипом качелей и жалобным скулежом. - Что-то пошло не так, это не кошмар, то есть, кошмар, но не тот...
И вот тут выяснилось самое интересное.
Оказалось, что прибор вовсе не передает веселые картинки про резиновых собак и истеричных девиц. Он передает эмоции заказчика. Между нашими "гарнитурами" тек его страх, а мой мозг уже преобразовывал этот страх "под себя", стараясь придерживаться заявленного сюжета. С вариациями.
- Но вы не предупреждали...
- Я же все объяснил, - удивление в трубке было почти натуральным. - Я же все рассказал перед подписанием контракта, а вы так внимательно меня слушали. В конце концов, вам ведь и платят за просмотр дурных снов, верно?
Он издевался, эта гиена с бриллиантом в зубе, он все прекрасно знал и понимал, что до меня не дошли его туманные разъяснения днем.
- Впрочем, вы можете разорвать контракт. Уплатив неустойку, конечно.
Все. Он меня поймал. Я, несчастный любитель халявы, умирал с перебитыми ногами где-то в саванне и мог только смотреть на пляшущую рядом гиену, которая готовилась его сожрать.
- Я не смогу уплатить...
- Тогда марш в постель немедленно, - с Джонсона мигом слетел весь лоск, обнажив морду падальщика, - если заказчик сегодня увидит дурной сон, то расплачиваться за доставленные клиенту неудобства будешь из своего кармана.
Он отключился. Я так ненавидел Джонсона в эту секунду, что чуть не раздавил в руке несчастный мобильник, представив, что вместо куска пластмассы у меня в руке шея в галстуке ценой в половину стипендии студента технического университета.
Из кухни выглянул Берни в рубашке с закатанными рукавами и в фартуке.
- Кофе готов, будешь?
Кофе хотелось так, что при одной мысли о чашке черной ароматной жидкости сосало под ложечкой.
"Если заказчик увидит дурной сон, расплачиваться будешь из своего кармана".
- Не, я, пожалуй, спать. Доработать надо...
Когда Берни удивлен по-настоящему, он становится похож на сову - у него тогда точь-в-точь такие же большие круглые немигающие глаза. Обычно это выглядит забавно, но в ту ночь бесило.
- Берни, не смотри на меня так, будто я жру младенцев и пляшу голым на кладбище. Что еще?!
Из фазы "замри" мой сосед быстро переключился в фазу "отомри".
- Ты же орал, будто тебя били трое. И ты хочешь продолжить? Это же... это издевательство.
Я не мог ему тогда объяснить про гиену, неустойку и "индивидуальную восприимчивость сновидения заказчика". Не мог, и все.
- Плевать. Я контракт подписал, забыл? Подумаешь, работенка. Не хуже, не лучше, чем таскать мешки на вокзале. Ночь пережить.
- Сегодняшнюю ночь. А потом еще завтра, послезавтра, дальше...
От того, что он был прав, а думать о будущем совершенно не хотелось, я разозлился еще больше.
- Берни, это, блять, не твое дело. Ты же не подписывался ни на что? Ну и молодец, умный мальчик, золотая тебе медаль за интуицию, дуй спать! И я пойду. У меня еще нет лишних денег, чтобы просаживать их тут, болтая с тобой.
Я думал, что он обидится и на самом деле уйдет, но Берни смотрел на меня как-то странно, так что я сам предпочел исчезнуть из поля его зрения. Уже уходя к себе в спальню, я вспомнил еще кое-то.
- Да, и не буди меня больше, Все эти вопли... ну, как побочный эффект. Если я буду мешать тебе спать, купишь беруши за мой счет.
Берни сказал, куда я могу засунуть себе эти беруши, и мне странно полегчало.
Наушники и уловитель ждали меня на подушке. Всего пара десятков граммов пластика и металла, превращающих мою ночь в ад, чтобы кто-то другой, кого я в глаза не видел, мог выспаться спокойно. Больше всего мне хотелось тогда расколотить дьявольскую машину об пол, выключить телефон, чтобы никакие Джонсоны до меня не добрались, завернуться в одеяло и проспать до утра.
Синяя лампочка мерно мигала в темноте.
- Врешь, не испугаешь, - сказал я ей и надел наушники.
Я думал, что теперь, зная, что ждет впереди, мне не удастся заснуть, но ошибся и отрубился быстрее обычного.
И все повторилось.
С тех пор так и пошло, и ночные кошмары через пару недель стали обыденностью. После пар или с утра в выходные я забирал в центре свои задания с пометками вроде "Мистер Икс засыпает в девять вечера", "Миссис Игрек ложится около четырех утра и просыпается не раньше полудня". С тем, чтобы заснуть вовремя, проблем не было. Помимо прочей начинки "головастики" вставляли в приборы какую-то штуку, заставляющую сновидца отключиться, когда засыпал клиент. Умно. В противном случае я бы просто не смог спать вообще. Сложнее всего было с аритмиками - приходилось ходить с наушниками в ушах весь день, а отрубиться можно было где угодно. Однажды я так уснул на паре, а проснулся от собственного крика. Однокурсники ржали, как сволочи, над лохом, который умудрился так спалиться на занятии, а меня выгнали из аудитории. Пришлось найти какой-то подоконник и умоститься там, потому что клиент ждать не будет. Клиент желает спокойно восстанавливать силы за свои деньги.
Конечно, проблемы были не только в снах. Нормально выспаться я не мог и напоминал помесь зомби с пандой. О другой работе пришлось забыть, да и учиться получалось туго. У преподавателей я был на хорошем счету и только из-за этого, наверное, сдал сессию. Меня раза три таскали к наркологу проверяться, потом предлагали сходить к психоаналитику, но я сумел отговориться. Предлагать сновидцу, к которому ночью приходят дьяволы с орудиями пытки, каждый раз разными, пару сеансов психоанализа - все равно что каждый день выливать в пустыне ведро воды - авось вырастет тропический лес.
Берни какое-то время пытался меня отговорить, пока я не послал его на хуй и не сказал, что если он не перестанет бурчать, беруши придется покупать мне. С тех пор он больше не поднимал эту тему и только варил по утрам кофе, как верная жена. Кажется, мой сосед решил, что он виноват в произошедшем, раз притащил то объявление. Чушь. Мне хотелось легких денег, и я попался на своей жадности, вот и все. Берни тут был ни при чем.
Однажды он предложил подменить меня на ночь. Я сначала не поверил, а потом запретил ему даже думать об этом. Дело тут было вовсе не в благородстве, рыцарстве и прочем. После месяца кошмаров благородства (как и терпения) в сновидце остается примерно столько же, сколько доброты - в гюрзе. Просто мне не хотелось поутру обнаружить в соседней комнате слюнявого идиота. И без психа в квартире весело, увольте.
Про то, что бывает, если взять чужие наушники, мне рассказали коллеги. Я иногда пересекался с ребятами из центра. Работа сновидца не располагает к общению, но к такому же, как ты, невольно проникаешься сочувствием. Когда ты растянут на дыбе и палач терзает тебя щипцами, тебе плевать на весь мир. Но когда мучитель отходит, можно и переглянуться с товарищем по несчастью на соседней дыбе. Так вот, среди других сновидцев давно ходили байки о тех, кто поддался соблазну и передал на ночь прибор жене, родственнику или другу, а наутро звонил в психиатрическую лечебницу. Я подозревал, что эти истории изрядно приукрашены, но все рассказывали их, понизив голос, втягивая голову в плечи, будто испуганные птицы, а проверять на Берни, правда это или нет, мне не хотелось, и без того проблем хватало.
Кроме страшилок, сновидцы из центра были готовы делиться опытом.
- Можно взять себе одного клиента и вести его, - меланхолично говорила Кэти, вылинявшая блондинка неопределенного возраста. - Когда каждую ночь видишь одно и тоже, не так паршиво.
Глядя на ее запавшие глаза и дрожащие пальцы, я не слишком в это верил.
- Лучше выбирай сюжет, который бы тебя самого испугал, - советовал Боб, ветеран, проработавший сновидцем полтора года. - Если боишься пауков, например, то бери сон, в котором тебя преследует гигантский паук. Так ты будешь хотя бы готов к тому, что будет там. Это проще, чем каждый раз встречаться с неожиданностью.
Контракт Боба заканчивался через четыре месяца, и он спешил передать опыт молодым и зеленым.
- Уже думал, куда пойдешь потом? - однажды спросил его я.
- Еще не знаю, - он покрутил в пальцах сигарету и сломал ее пополам. - Может, останусь здесь.
- Останешься?!
Для меня доброволец, решивший остаться сновидцем, был все равно что амнистированный узник, упорно кладущий голову на плаху.
- Ну да. Элис от меня ушла... У Рози проблемы с работой, а Джон заканчивает школу, нужно думать о высшем образовании, о выпускном, потом ему нужно будет отдельное жилье... Где я еще возьму на это деньги?
Что касается денег, центр выплачивал их безукоризненно. Ни одной задержки, ни на цент меньше - если работать честно, разумеется. Мой счет в банке рос, но я почти ничего не снимал - только на квартплату, еду и очень редко на одежду. У меня не было желаний, которые можно было бы осуществить с помощью денег в тот же час. Зато вместе с другими сновидцами я мечтал. Мы грезили наяву, компенсируя ужасы ночи.
- Когда все это закончится, я уеду на юг, - говорил Майкл, здоровенный негр, пока мы все ждали "текучку" - список заданий на сутки. - Куплю себе дом у моря, буду выращивать апельсины и рыбачить с лодки.
- А я заберу маму, - откликалась Эшли, вытягивая ноги в дешевых туфлях. Трещины на лаке напоминали старую карту звездного неба. - Закончим ее лечение, снимем квартирку и будем ходить в кино на романтические комедии. Мама любит кино...
Эшли выглядела так, будто рисковала не дожить до срока исполнения контракта. Фея-анорексичка, печальное зрелище.
- Я куплю себе мотоцикл, - говорил я в свою очередь, - не какое-нибудь дерьмо, а настоящий "харлей". И заведу овчарку. Это будет классный пес, я буду его дрессировать и бегать с ним по часу на прогулках, а он будет встречать меня каждый вечер и охранять дом.
О девушке на пляже почему-то больше не думалось. Да и другие мечты постепенно вытирались, осыпались, как краска на старых картинах, и оставалось одно желание: выспаться нормально. Мне хотелось только провалиться в темноту без сновидений и проснуться утром от солнца, заливающего комнату, и от того, что Берни на кухне звенит чашками и что-то насвистывает. Он всегда насвистывал, когда был доволен, правда, я этого давно не слышал. Ну, или просто было не до того.
Подозреваю, что все остальные думали о том же самом, но никто не признавался. На подобные разговоры был негласный запрет. Как существовало табу на разговоры о своих кошмарах.
...бормашина пронзительно жужжит, срываясь на визг, и врач с черепом вместо лица наклоняется надо мной. "Будет немножко больно", - говорит он, усмехаясь. Я пытаюсь кричать, но мои челюсти накрепко зафиксированы, и получается только какое-то бешеное мычание, когда сверло проходит сквозь мой зуб, челюсть и выходит из подбородка...
...здание рушится, с потолка валятся куски штукатурки и бетона, я бегу направо, но выход завален, налево - но там стоит оно, белый мутный призрак, тянущий ко мне руки, глядящий слепыми бельмами, и хотя за его спиной проход свободен, я в ужасе поворачиваю назад, чтобы быть погребенным под обломками...
...орда муравьев настигает меня, бежит по рукам, по ногам, по спине, мощные челюсти впиваются в кожу, я чувствую каждый укус, наполняющий мое тело ядом. Боль адская, но я не теряю сознания, чувствуя каждое движение насекомых на коже, в ранах, они прогрызают дороги до костей...
...я сижу на электрическом стуле, по вискам бежит пот, и кажется, я готов обмочиться, а казнь все не начинается. За стеклом ходят какие-то равнодушные усталые люди, просто делающие свою работу, кто-то ест бутерброд и перешучивается с коллегой, а я все сижу и жду, что вот, в любую секунду кто-нибудь нажмет на кнопку или повернет рычаг и мое тело прошьет сильнейший разряд. И вот время идет, а я все жду, жду, жду, готовый уже умолять о смерти, если бы меня хоть кто-то послушал...
..."я начну с глаз", - говорит мне человек в белой маске, склоняясь надо мной с длинной тонкой иглой. Я зажмуриваюсь, но это не помогает, потому что я почему-то вижу сквозь веки, и игла все ближе, и...
Иногда сюжет растягивается с момента засыпания до пробуждения, иногда он повторяется несколько раз за ночь, а хуже всего когда кажется, что ты проснулся, а на самом деле все еще находишься внутри кошмара. После таких "матрешек", как у нас их называют, я встаю совершенно разбитым, как будто мне в суставы насыпали толченого стекла, а Берни шарахается от меня в прихожей, а потом без просьбы приносит лекарства от головной боли. Думаю, я имел бы успех на вечеринке готов - то, что они делают с лицом с помощью сложного макияжа, мне доставалось задарма.
В день, который я не забуду никогда, в "текучке" попался сюжет в два слова: "Смерть жены". Такие задания никто не брал добровольно, так что мы бросили кости.
Эшли выкинула три очка. Я даже успел ей посочувствовать - бедняжка очень волновалась за мать, и ей грозила ночь воплощения самого сильного страха.
И выкинул двойку.
Никто ничего не сказал, только Майкл похлопал меня по плечу тяжелой лапищей. Слова здесь не имели смысла. Все знали, что "это всего лишь сон" и "надо только продержаться до утра". В процессе эти священные мантры ни одному сновидцу не помогли.
На самом деле я был не очень-то напуган. Жены у меня не было, родственников - тоже. В положении человека, никогда не знавшего своих родителей, тоже есть плюсы. Так что я был одинок, как карагач в пустыне, и не знал, как же этот незатейливый сюжет вывернет мое подсознание.
Берни в этот вечер был дома. Вертелся перед зеркалом в каких-то модных штанах, пытаясь разглядеть себя со спины.
- Тебе точно не нужно на размер больше? - поинтересовался я, сдергивая куртку. - Или ты в них залезаешь с мылом?
- Пофиг, как залезаю, лишь бы снимать было удобно, - сосед выглядел до неприличия довольным. - Для свидания в самый раз.
- Так ты что, - не сразу сообразил я, - на свидание? С девушкой?
- А с кем мне идти, с тобой, что ли? - фыркнул Берни. - Так ты ночью орешь и брыкаешься.
- Придурок, - я прошел к себе в комнату. Стоило еще подготовиться хотя бы к одному семинару. Ужинать я не хотел - с получением новой работы аппетит почти пропал.
Почему-то простая мысль о том, что у моего соседа может быть личная жизнь, меня поразила. Берни был... привычен. Он разрывался на своих подработках, учился, готовил жратву, которую можно было употреблять без риска для жизни, помнил, кому и сколько мы должны, и не задавал лишних вопросов. А теперь у него появилась какая-то девушка, и он, может, собирался ее сюда водить, и тогда следовало на пару часов освобождать квартиру, и вообще не попадаться на глаза, чтобы не слушать объяснения вроде: "А это мой сосед Джейк, он не наркоман, а просто так выглядит", - короче, весь прошлый уклад летел к чертям. Мало мне было проблем на работе!
Как раз о работе я не думал. Совершенно нет смысла размышлять заранее о том, что увидишь ночью. Это все равно настанет, никуда не денешься, будешь лежать, трястись, скулить, пока его величество Кошмар не соизволит тебя выпустить. Но если еще и думать об этом, пока бодрствуешь, сойдешь с ума. Поэтому сновидец отучается вспоминать о работе днем.
Я просидел за учебой долго, пока, наконец, веки не стали стремительно тяжелеть. Я на ходу выбрался из рубашки, сдернул покрывало с постели и упал в жестокие объятия сна.
...Берни умирал у меня на руках, на нем живого места не было. Он пытался что-то сказать, но вместо слов у него изо рта толчками выплескивалась кровь, и я пытался пережать артерию, но только перемазался сам, а он все умирал, и вокруг нас все было красным...
Я проснулся, как будто на меня разом вылили ведро воды. За окном шумел дождь, а в квартире царила тишина.
- Берни!.. - позвал я хрипло. И, не получив ответа, позвал снова, - Берн!
Тут я вспомнил, что мой сосед ушел на свидание и должен проводить время в объятиях какой-нибудь красотки. Однако за дверью раздались шлепающие шаги. Трясущейся рукой - нервы уже стали ни к черту - я включил свет, опасаясь только, что это "матрешка" и сейчас в комнату войдет зомби без глаз и руки или еще какое-нибудь порождение ужаса.
Но это был Берни, босиком и в штанах веселенькой клетчатой расцветки. У него всегда были пижамы каких-то диких цветов.
- Джейк, ты звал?
- Угу. Я... думал, ты ушел.
Объяснение вышло так себе, но Берни никогда не задавал лишних вопросов.
- Как ушел, так и пришел. Потусовался в клубе и обратно.
- А, ну ладно. Спокойной ночи.
От таких пожеланий мне сосед отучился очень быстро, так что просто кивнул и вышел. А я повернулся на бок и снова закрыл глаза.
...я долбил кулаками лед на реке, а Берни пытался проломить его снизу, но все слабее и слабее, потому что у него заканчивался воздух и он замерзал...
...Берни сгорал заживо в рушащемся доме, а я вырывался из рук трех полицейских, не пускавших меня туда...
...Берни рвали собаки за оградой, слюна текла с ощеренных морд, а я метался, не зная, куда броситься...
А потом все закончилось. На меня обвалилась темнота, в которой были тишина, спокойствие и никаких видений, и это было такое невыразимое, всепоглощающее счастье, что я провалился в него с головой, больше не думая ни о чем.
Проснулся я, потому что в комнате было светло, болели плечи, а кто-то рядом тихо всхлипывал: "Джейк, Джейк". Я повернул голову и увидел, что рядом со мной лежит мой сосед, намертво вцепившись мне в плечи, так что пальцы побелели, и что-то бормочет. В моих наушниках.
Меня это настолько поразило, что я просто окаменел. В голове пронеслись все рассказы бывалых сновидцев. Я уже видел, как Берни открывает глаза, а в них нет ни проблеска разума...
Берни открыл глаза, сощурился, осмотрелся, как будто не веря, и спросил:
- Уже все?..
Как я его ругал! Как вспоминал всех родственников до седьмого колена! В какие только степи и горы я не посылал этого идиота! У меня даже руки тряслись - не столько от больных нервов или от злости, а от облегчения, что этот поганец жив и в своем уме. Берни сидел, щурился на свет и, кажется, не совсем понимал, что я говорю. Ну да, в первое утро я тоже мог только радоваться, что все закончилось... Пока не вспомнил, что не закончилось ничего.
Наконец, я выдохся. И тут вспомнил одну очень важную штуку.
- Кто тебе снился?!
Это был неприличный вопрос. За такое другие сновидцы послали бы меня в дальние дали и были бы правы.
Это был очень важный вопрос, и Берни, услышав его, покрылся пятнами и вышел из столбняка.
- Да пошел ты на хуй! - и стал перелезать через меня, чтобы спуститься с кровати.
Это он мощно задвинул, я даже растерялся на секунду. А потом поймал его за руку.
- Кто?
Впрочем, я уже знал ответ. Только в одном случае Берни мог звать меня во сне. Только в одном стал бы слать меня матом и краснеть, как девчонка.
- Не твое дело!
- Ну нет, - твердо сказал я, не выпуская его запястье, а хватка у меня была еще ого-го. - Теперь это и мое дело.
Берни никогда не мог меня переспорить, но в тот раз он особо и не пытался.

Меня зовут Джейк, и я сновидец. Через полтора месяца заканчивается срок моего контракта. Я не буду его продлевать и с нетерпением жду этой даты. Берни тоже ее ждет. Ну, а кому понравится, что его парень орет и брыкается во сне? Правда, с Берни я все-таки ору и брыкаюсь меньше. Хотя до сих пор запрещаю меня будить и обещал выдрать, если этот придурок хотя бы коснется наушников. Однако с ним все-таки легче. Как он это делает, я не знаю, это какая-то Берни-магия. Точно так же, как и не знаю, откуда у него специфический опыт в постельных делах куда побольше моего. Сам он не признается... да я и не настаиваю. Мне достаточно, что он засыпает рядом, взяв меня за руку. И кошмар отступает.

@темы: Существа

---

Имя робко жмется к руке - я леплю себе нового спутника, ничем не похожего на тебя. В нем не будет ничего от запаха дорогого табака и одеколона, от шелка и джина, от морского бриза, наглой улыбки, мяты и роз, от серебра, щемящей легкости, пепла и кофейных зерен, от матового стекла, рубинов и лезвий. Никакого перца и корицы, никаких цепей, авантюр, старых пластинок, тягучих ночных кошмаров и венецианских масок. О нет, в нем будет солнечный полдень, клевер и ежевика, бронзовая серьга, мед и молоко, запах хлеба, кожи и тмина, тучное облако, соль земли, джем из тяжелой банки, жар, сочащийся из трещин на дороге, кувшинки, высверк чешуи на реке, уголь, сон в стогу сена и тепло древесной коры. Он ничем не похож на тебя - ни ростом, ни костями, ни кожей, ни взглядом, ни волосами, ни хваткой...
Когда он заговаривает, оказывается, что у него твой голос.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Внезапно мааааааленький текстик. Катце очень хотел на день рождения ШтироДостов и я не мог ему отказать )

"Подарок"

- Готовность номер один, всем занять свои места! – голос в голове Обри был мягким и спокойным. Джеки, понял он, у нее всегда такие интонации в теле-поле, что поначалу кажется немного странным, потому что физический голос Джеки оргубел из-за постоянного курения. Значит, именно она сегодня дежурит. Что ж, самому Обри тоже предстояло дежурство, и он был готов из-за этого сгрызть себе руки по локоть от досады. Находиться в стороне, в рубке, в то время как отряд «Ведьмак» будет справляться с магической аномалией… Но приказ есть приказ. Обри пытался просить отправить его на передовую. «Приказы не обсуждаются, мастер Эйприл!» - вот и весь ответ, который он получил. После этих слов спорить или упрашивать было бесполезно, если только не было желания получить еще трое суток ночного дежурства, которым Энди Спрегган, начальник магического подразделения реагирования на ЧС, любил одарять самых активных спорщиков.
Еще три года назад у него вообще не было бы шансов попасть в зону действия аномалии. «Да на кой нам сдались эти чуйники?» - отплевывались стихиры от эмпатов. – «Вытаскивай их потом из эпицентра…» Но прикусили языки, когда Риддли Вассер представил на конференции, посвященной оптимизации работы «летучих отрядов», результаты своего исследования «Влияние присутствия эмпата на эффективность достижения целей команды». Результаты впечатляли.
Двадцать процентов к эффективности за счет стабилизации эмоционального фона команды.
Двадцать два – за счет пресечения конфликтов в зародыше.
С тех пор к каждому отряду непременно прикреплялся эмпат, который старательно сглаживал углы, не позволял распространиться панике и снимал эмоциональное напряжение. Обри уже доводилось отправляться на выезды, и он рассчитывал, что сможет присоединиться к команде и на этот раз, но… дежурство, упырь его заешь!
Аномалия, которую назвали «Подарком небес» из-за ее явно внеземного происхождения, оказалась дамой капризной и таящей в себе массу сюрпризов вроде внезапно взрывающегося под ногой камня, резких головных болей, которые прекращались так же резко, как и начинались, и прочих гадостей, среди которых было и слепое пятно для телепатов. Вот и пришлось действовать по старинке – рации, наушники, диспетчерский пульт. Радиоаппаратуру проклятый «Подарочек» почему-то принимал куда лучше, чем людей.
«Шелуху» с аномалии уже сняли, «скорлупу» пробили и сегодня необходимо было расковырять «ядро». Для этого в зону «Подарка» отправлялся «Ведьмак» под предводительством Юго Эсми. «Ведьмачата», как их в шутку называли остальные, уже готовились к броску. Обри прошел мимо двадцати паранормов к своему углу в зале, где временно стоял его пульт. Он предпочел бы оказаться на месте Франсуа, молоденького эмпата, который нервно теребил застежку куртки. «Как он будет там справляться с эмоциями других, если сам дрожит?» - недовольно подумал Обри, опускаясь на свое место, но тут же укорил себя за недостойные мысли. Франсуа был сильным паранормом и знал свое дело. Да его бы никто и не пустил в эпицентр – для корректировки эмоционального фона нет нужды в прикосновении, обученному эмпату достаточно того, чтобы объекты находились в поле зрения. А аномалия по иронии судьбы легла как раз в степь, плоскую, как стол.
Стоило только Обри сесть, как в зал вошел Юго Эсми. Эмпат поспешно опустил глаза и прикусил губу. «Можешь врать себе сколько угодно, мастер Эйприл», - подумал он, - «если бы не командир «Ведьмака», ты не рвался бы так демонстрировать служебное рвение».
Юго был первым, с кем эмпат Обри отправился на выезд после обнародования открытия Вассера, и мастер Эсми тогда выглядел поначалу тем еще мужланом. О телепорт-капсуле в тот раз речи не шло, они тряслись по каменистой дороге где-то в горах с труднопроизносимым названием, и зубы у мастера Эйприла звонко клацали, частично из-за подбрасывания машины на кочках, частично от страха. «Птица-феникс», аномалия, считавшаяся потухшей и вдруг пробудившаяся… мечтавший раньше о приключениях Обри, прыгая на жестком сидении, со всей ясностью понимал, что ему лучше бы ее не видеть никогда. «Ведьмачата», тогда в неполном составе, травили байки, смеялись и пели песни, не обращая на бледного Обри никакого внимания. Для них это была просто аномалия, одна из многих, привычная работа, до которой тем более еще оставалось полдня езды. У эмпата от страха подводило желудок. Юго хохотал громче всех, и Обри начинал его тихо ненавидеть.
На привале, когда разожгли костры, мастер Эсми сунул в руки эмпата чашку чая с малиной и чем-то еще трудноопределимым, но вкусным и ароматным.
- Пей, - велел он. – Ты за наши нервы завтра отвечать будешь, а за твоими кому следить?
- И это решили делать вы? – уточнил Обри, забирая горячую кружку.
- Ага. Не дрейфь. Птичка у нас крикливая, да не клювастая, - Юго поправил Обри завернувшийся воротник и улыбнулся, глядя на опешившего парня. – Эх вы… чуйники-тонкие натуры…
На следующий день в пещере Аххако Эйприл увидел, как расправляет «крылья» «птичка-феникс». И хладнокровно, собранно и без суеты купировал приступ паники у девчонки-пирокинетика, которая увидела в этом огненном безумии что-то свое, связанное с личным даром. Алиса встряхнулась, опомнилась и вместе с Юго и Карваном Равшалем опустила на беснующийся огонь непроницаемый купол.
После того, как они вылезли из пещеры, мокрые, грязные, а некоторые и в копоти, командир «Ведьмака» подошел и крепко тряхнул руку Обри.
- Молодец, - только и сказал он.
С тех пор они успели побывать еще на нескольких выездах вместе. Рядом с мастером Эсми было… спокойно. Обри очень редко доводилось корректировать его эмо-фон. Иногда ему даже казалось, что он сам может подпитаться от «Ведьмака» его уверенностью и хладнокровием. Вне выездов они общались не слишком часто, разве что если Обри от его отдела собирал необходимые бумаги на подпись и заворачивал к стихирам. Если мастер Эсми был на месте, можно было рассчитывать на его фирменный чай и на беседу. У Юго было грубоватое чувство юмора, так что Обри от его шуток одновременно хохотал и смущался. После таких разговоров, Эйприл уходил к себе со сверкающими глазами. Он представлял себе следующий выезд, как они снова выберутся в поле, как эмпат будет прикрывать спину стихира и его ребят…
Когда «прикрывать спину мастера Эсми» трансформировалось в «поцеловать Юго», Обри не знал и сам. Зато твердо знал, что как раз Юго об этом догадываться не должен! Герой, в которого была влюблена, наверное, половина девушек подразделения, не должен был подозревать о тайной влюбленности мастера Эйприла. Иначе, был уверен Обри, их разговорам придет конец. Лучше тоненькая, но связь, чем разрыв и прекращение общения.
Обри проверил аппаратуру. Все в порядке. Теперь ему нужно было вести одновременно переговоры с «Ведьмаком» и поддерживающей его группой паранормов по периметру «скорлупы» аномалии и поддерживать телепатическую связь с Джеки и Энди Спрегганом. Поначалу казалось сложно, но привыкание приходило уже через пару минут.
На него упала чья-то тень, эмпат поднял голову и увидел Юго Эсми.
- Привет, - поздоровался тот. – Я слышал, ты на выезд просился…
- Просился, - кивнул Обри. – Не разрешили.
- Может, оно и к лучшему, а? – внезапно сказал командир «Ведьмака». – Что ты, выездов не видел… Поработаешь так.
«Ага, погрею тут задницу в кресле, пока вы будете обезвреживать «Подарок».
- Долг есть долг, - сказал эмпат вслух. – Раз так решили, попытаюсь принести пользу на этом месте.
Юго кивнул, как показалось Обри, с облегчением и отошел к своим. Эмпат смотрел ему вслед и жалел, что так и не успел сказать о своих чувствах. Сейчас, перед вскрытием ядра аномалии класса F, над которым бились уже две недели, Обри чертовски жалел о своей нерешительности.
- Мастер Эсми! – позвал он. Юго обернулся.
- Да, мастер Эйприл?
И Обри понял, что не может.
- Удачи.
Если бы эмпат знал, что Юго попросил в личной беседе Энди Спреггана не выпускать для деактивации «Подарка» мастера Эйприла, у него нашлось бы для мастера Эсми множество эпитетов.

- Дэв, «Хляби» в четвертый сектор!
- Есть!
- Нимфа, глушилку в седьмой!
Проклятый «Подарок» приносил дальнейшие сюрпризы. Как только пятнадцать прикрывающих паранормов встали по периметру «скорлупы», а пятеро шагнули в «ядро», их накрыл абсолютно непроницаемый для зрения купол. Эмпату Франсуа пришлось шагнуть за группой захвата, чтобы не терять их из виду. К счастью, подобную неприятность предусмотрели и «ядро» было заранее поделено на сектора.
Дальше было хуже. Внезапно оказалось, что связь между прикрывающими и группой захвата отказала, хотя с Обри и те, и другие говорили свободно. Этого никто не предусмотрел, это вообще было против законов физики, и только Господь Бог знал, как треклятая аномалия это делает. Обри некогда было задумываться. Равно как и беспокоиться. Теперь он был единственным связующим звеном между группами отряда и только и успевал передавать команды.
- «Чисто поле» в третий!
- Слушаюсь!
И все же эмпату хватило сил обрадоваться, когда в уши ему ворвался торжествующий рев:
- Вижу падлу!
«Давай, Юго!» - воскликнул про себя Обри. И тут же услышал:
- А, заррраза! Центр, ранен чуйник, сектор тринадцать! Без сознания!
- Док! – отдал приказ Обри, переключаясь, - Сектор тринадцать, раненый!
- Понял!
«У «Ведьмака» выведен из строя эмпат», - мгновенно передал он телепатически, - «Жду указаний!»
Ответ от Энди Спреггана был краток: «Сторн к пульту, Эйприл в телекапсулу!»
- Есть! – отозвался Обри, быстро передавая наушники уже спешившей к пульту Лайме Сторн, вкалывая себе необходимую инъекцию успокоительного и застегивая на шее УТЭ-4 – усилитель телепатии и эмпатии.

Купол оказался куда больше, чем он думал. На самом деле совершенно непроницаемый для зрения, он не пропускал и звуки, поэтому степь встретила эмпата тишиной, нарушаемой лишь короткими репликами прикрывающих. Обри поправил УТЭ и решительно шагнул внутрь.
И чуть не оглох. Внутри что-то свистело, клокотало, как в гигантском чайнике, для пущего сходства над землей поднимался белый пар. Степь была изрыта, как лицо перенесшего оспу. В секторе тринадцать Док, не обращая внимания на свист и грохот, делал пассы над раненным в висок Франсуа. Еще пятеро медленно, но неумолимо сжимали кольцо вокруг небольшого черного камня, напоминающего уставленный в небо кукиш. Обри прищурился и раскинул «сеть», цепляя «ведьмачат».
Обри ровнял, сглаживал и пресекал, краем сознания отметив, что Франсуа все-таки хорошо поработал, лишь бы с мальчиком обошлось…
Тем временем Юго Эсми шел к «кукишу» и эмпат почти не вмешивался, как всегда, чувствуя, что хладнокровия командира хватило бы на пятерых. Однако когда камень вдруг вспыхнул радужными искрами и расшвырял подобравшихся к нему паранормов, Обри ощутил резкий скачок эмо-фона у всей команды.
Наступающая паника. Купировать!
Страх. Убрать не до безрассудства!
Выровнять фон до средних показателей!
«Не могу», - нет, не мысль но чувство донеслось до Обри, и эмпат похолодел, поняв, что эта эмоция принадлежала Юго Эсми. Он уже два часа боролся с проклятым «Подарком», зная, что сейчас его обезвредит или никогда, он уже испытал на своей шкуре его сюрпризы, а теперь аномалия приложила его сильнее всего. Он был сильным человеком, но и у сил есть пределы.
«Можешь!» - твердо передал ему Обри, прогоняя предательскую слабость, - «Ты можешь, и все верят в тебя, и я верю и…»
И тут эмпат оборвал контакт, потому что по их связи он невольно начал транслировать свои чувства вместо коррекции эмоций стихира. Он не боялся признаться сейчас. Он боялся шока мастера Эсми, которому нужно было довести дело до конца. Однако, видимо, он не успел передать ничего запретного, потому что еще до обратного налаживания эмо-контакта Юго Эсми рванулся вперед.
- Мешок, сукины дети!
И когда высунувшийся из земли «кукиш» оказался в «мешке», поддерживаемом силами пяти человек, темный купол упал и солнце залило площадку «ядра».

Обри слегка пошатывало. Краем уха он слышал, как переговариваются поддерживающие, аккуратно принявшие "мешок". «Вот радости-то будет нашим яйцеголовым», - донеслось до него. Неподалеку негромко стонал очнувшийся Франсуа. Рядом Док вправлял вывих одному из группы захвата. Как ни в чем не бывало светило солнце, ветер играл метелками ковыля и эта идиллическая картина в сознании Обри никак не укладывалась в один ряд с адом, который только что здесь творился.
Переступая через рытвины, к эмпату шел герой дня Юго Эсми. Его форма была продрана в нескольких местах, щеку пробороздила длинная царапина, но больше видимых повреждений на нем не было. Эйприл радостно подался к нему… и замер, вспомнив, что и как он передал. Мало того, что он смешал личные эмоции с работой в самый ответственный момент, так еще и практически признался в любви Юго Эсми! Или не успел?..
Тяжелая рука сгребла его за плечи и притянула к широкой груди в камуфляже, отвечая на вопрос. Обри замер, не веря своим ощущениям, а потом осторожно высвободил руки и обнял командира «Ведьмака» в ответ. Они стояли и оба молчали, не зная, что сказать, да и не слишком желая разговаривать.
- И правда, «Подарок» оказался. Ты мне потом повторишь? Ну… это… – все же спросил негромко Юго.
- Повторю, - улыбнулся Обри. – Могу даже вслух…

@темы: Эти странные миры

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Охи-вздохи

Страсть к складыванию буковок неизлечима, не успел я дописать "Целителя" (его, кстати, унесли в какие-то обзоры с пометкой angst. Боже, если это angst, то что для них romance?), как уже тянет выдать чего-то еще. Оформившихся сюжетов на новые рассказы пока нет, зато совесть регулярно напоминает, что у меня не закончена любимая мыльная опера, которой еще половина. И тут, если честно, опускаются руки, потому что историю эту я люблю (не, а кто не любит свои истории?), но уже знаю, что как минимум начало в ней надо переписывать, что-то кажется затянутым, что-то - скомканным. С другой стороны, если я начну теперь править начало, "эта музыка будет вечной". Так что я в растерянности. Погладьте автора?

Вопрос: Вы хотите продолжение "Синди"?

1. Хочу!		34	(100%)
Всего:		34

@темы: Синди, Я

---

Все, я это написал и теперь никакой. Правки еще возможны, но в общем и целом я отпускаю эту историю. Пусть летает.

"Целитель", вторая часть.

К тому времени совсем стемнело и стало холодно, так что продрог бывший служитель, пока дошел до ворот, а там нагнал его Туоки с каким-то свертком в руках.
- Аль, подожди!
- Ты что же? – строго сказал ему друг. – Нельзя тебе… а если увидят и донесут?
- Что мне с того, - отмахнулся Туоки. – Знает Верховный, что если решит он меня подвергнуть наказанию за это, то уйдут нынче двое, а не один. Если не нужны ему более служители – да будет так, а если нужны, то достанет ума притвориться слепым.
Почувствовал изгнанник, как свернулся в горле тугой комок, и ничего не сказал, только кивнул благодарно.
- Вот, - размотал Туоки сверток, оказавшийся длинным плащом, - возьми с собой.
- Нельзя мне более носить одежду Храма. Спасибо тебе, но запрет есть запрет.
- А это и не одежда Храма, так что не при чем тут все запреты. Очнулся раненый, когда тебя… когда ты уходил, и сказал, что негоже, если его спаситель уйдет погибать от холода. Его это плащ.
Тогда взял целитель плащ и поспешно закутался в него, потому что от холода уже начал дрожать и кожа его стала похожа на гусиную.
- Туоки, просьба у меня к тебе… Позаботься о раненом, о Кайри. Ты да Яри – вот и все, кто расположены здесь к нему, проследи, чтобы не нуждался он здесь более других и ушел здоровым.
- Ты мог бы и не просить об этом – я и сам бы догадался. Я помню слова наставника, Аль!
- Не Аль я больше, - тихо сказал тот, кого раньше звали Альрафином. – Сам знаешь, почему. Храм имя дал, он и взял.
- Как же называть мне тебя теперь?
- Что ж, - помедлил немного целитель, - был я Альрафином, счастливчиком, баловнем судьбы, стану Рафианом – ее щитом! Может, кого-то этот щит и закроет.
Помолчали оба. Немало слов было у каждого, но только хотел один из друзей сказать что-то, как тут же ему казалось, что не о том он хочет заговорить, а пустяки никому и упоминать не хотелось.
- Пора мне, - прервал молчание Рафиан. – Да и тебе пора. Что затягивать неизбежное… Вряд ли сведет нас еще судьба, но я тебя буду помнить всегда.
- Знаю, что должен по закону я тебя забыть, - отозвался Туоки со слезами на глазах, - но не подчинюсь я глупому закону!
Обнялись они в последний раз и разошлись – Туоки к храмовым покоям, Рафиан – навстречу неизвестности. Пошел он прочь от Храма, но иногда не мог сдержаться и бросал короткие взгляды через плечо. Горько ему было и тяжело на сердце, и кровь была отравлена ядом тоски – сильнейшим из душевных ядов. Трудно было оставлять и место, где прожил он столько времени, и друга, и больных. Однако хуже всего было то, что не знал Рафиан, куда идти и где найти свое место. Ранее был он частицей Храма и чувствовал себя связанным с другими служителями, теперь же он был предоставлен своей судьбе, и не было у него никого, на кого можно было бы опереться или хоть почувствовать себя не одиноким рядом с другим человеком.
Хоть и не далеко еще целитель зашел в лес от Храма, но почувствовал, что более не в силах идти. Исцеление Кайри утомило его, и печальные мысли способствовали слабости. В голове помутилось, ноги гудели, руки стали дрожать, и тогда Рафиан сдался и опустился на поваленное дерево. На его счастье, не водилось волков в лесу рядом с Храмом, да и лихие люди тут бродили редко, так что не было лекарю угрозы от ножа разбойника или когтей и клыков зверя. Плотнее закутался он тогда в плащ и привалился спиной к широкому стволу дуба. Не было у него ничего, чтобы развести огонь, но и тут повезло бывшему Счастливчику – теплым был плащ и можно было просидеть, закутавшись в него, ночь напролет.
«Должно быть, так или почти так ночуют алессанийские разведчики», - подумал Рафиан. – «Когда нельзя разжечь костер, чтобы не быть узнанным, только плащ и спасет…»Он зарылся лицом в тонкую ткань – плащ пах пылью, немного кровью, но из-под этих запахов пробивался незнакомый целителю доселе аромат нездешних растений. Был то запах лесов Алессании.
«А что, если отправиться тебе в Алессанию?» - словно шепнул кто на ухо Рафиану. – «Отказано ее народу сейчас в помощи Храма, но ты можешь возместить им эту потерю хоть отчасти. Конечно, один ты не заменишь Храм, но сейчас, когда идет война, нет у алессанийцев лишних рук и лишних лекарей. Пусть ты больше не можешь назваться служителем Ашура, но знания твои при тебе. Вот тебе и возможность оправдать новое имя. А там… глядишь, там и Шийло встретишь».
При мысли о Шийло улыбнулся Рафиан впервые за вечер. Несбыточное становилось возможным; изгнав целителя, оторвал его Верховный от тела Храма – но и оковы с него снял, не позволяющие быть с любимым. Не мог лекарь знать, ждет ли его предводитель воинов Алессании, но уже за тень надежды на это был он благодарен судьбе. Воистину, если жизнь забирает у человека что-то, то обязательно дает взамен иное, стоит только лишь разглядеть это. Подумав о Шийло, Рафиан почувствовал прилив сил, и больше не грызла его так тоска. Только лишь расставание с Туоки не могло смягчить ничто.
Так и провел он ночь возле дуба, забывшись чутким сном, а проснулся от холода, потому что хоть и грел плащ, но одного его было мало, чтобы Рафиан не чувствовал холода. Все его тело затекло, и мышцы болели, и пришлось целителю потратить немало времени, чтобы размять их. Потом же закутался он в плащ плотнее и продолжил свой путь в сторону тракта. Утро выдалось солнечным, пели в ветвях беззаботные птицы, и целитель счел это добрым знаком.

Нет нужды рассказывать подробно, как нашел Рафиан одежду, как обзавелся нехитрым снаряжением и шел к местам боев. Путь его лежал на юг, сперва по землям Кредиды, потому что было всего лишь две переправы через реку Майон. Первая была у границы Алессании с Храмом и страной Кох, но туда более Рафиану, как и Хаммару, пути не было. Вторая же была южнее, там-то Хаммар и провел свое войско. В других же местах Майон была бурна и капризна, либо берега ее были негодны для переправы, и что гордому Кредиду, что скромному целителю одинаково не по силам было пересечь ее.
Вот и шел Рафиан от деревни к деревне, стремясь к переправе через Майон. И в каждом поселении предлагал он лечение за кусок хлеба. Где-то удавалось ему так заработать, откуда-то прогоняли его, а где-то кормили и позволяли переночевать без платы. По дороге искал он целебные травы, которые в те дни можно было собирать, продавал их и порой так собирал на постой и нехитрый запас еды. Порой же приходилось ему питаться дикими плодами, ягодами и ловить рыбу в реке, если можно было спуститься к воде. Плащ он вывернул наизнанку, чтобы труднее в нем было признать алессанийскую работу. Когда же спрашивали целителя, куда держит он свой путь, Рафиан отвечал, не кривя душой, что идет на войну, не говорил лишь, к какой стороне он хочет примкнуть.
Войну же кредидцы ругали, хоть и тихо, боясь гнева всевидящего Хаммара. Не видели крестьяне никакой для себя радости от захваченных земель, а кроме того не хватало Кредиду обученного войска, и стал он призывать из каждой деревни молодых сильных мужчин. Не умели они держать оружие, и никаких воинских умений не имели, и потому погибали быстро и бесславно, но по их телам шел Хаммар Гордый вглубь Алессании, хоть и была его поступь куда более медленной, чем он ожидал. Вот и оплакивали в деревнях погибших мужей, братьев, сыновей и отцов и боялись – не потребовал бы правитель и тех, кто остались дома. Немало печальных историй выслушал Рафиан, идя берегом реки Майон.

Продолжение в комментах, как всегда.

@темы: Эти странные миры

---

Поступила жалоба на нечитаемость прежнего дизайна, так что я его сменил. Теперь должно быть всем все видно. Если меня в будущем опять занесет в дебри, где на темном фоне мерцают светлые мелкие буквы, прошу, говорите сразу, что это фигня какая-то ) Этот дневник я веду не для себя.