Глава 2. Целитель

[Советник Аламат]

Вместо эпиграфа:

Прослушать или скачать Secret Garden Windancer бесплатно на Простоплеер

Туман над озером клубился и складывался в призрачные фигуры, которые покачивались над водой и задевали полами белых одежд тростники. Тростники еле слышно шелестели, и Горливу на берегу казалось, что это духи ходят по воде и переговариваются между собой. Он поежился и снова поправил фибулу на плаще.

Горлив туман не любил. Сыро, промозгло, и дождя нет – а все равно вся одежда потом мокрая, а главное, никогда не знаешь, что там прячется перед тобой в молочной мути, кто вот-вот шагнет навстречу, посмотрит страшными белыми глазами… Оно, конечно, рядом со священным озером не так жутко, а все равно не по себе. Куда как лучше, когда чисто и ясно, и луна рисует дорожки на воде, а вода гладкая, как блюдо. Или днем при свете солнца, когда небо в озеро глядится, и тогда наверху облака, внизу облака, и если смотреть только на воду, кажется, что тебя взяли на небо, и ты летишь, будто крылья у тебя отросли. А потом посмотришь по сторонам – зелень в глаза бросится, сочная, яркая, нигде больше такой травы не растет, как на здешних берегах, – и порадуешься, что ты тут, на земле, и счастливый уже потому, что тебе тут жить выпало.

А в тумане так и стоишь столбом, всматриваешься, вслушиваешься, один шорох услышишь, три придумаешь… Горлив вздохнул и поежился – надел плащ покрасивее, а он и тоньше, надо было волчьим мехом подбитый брать.

Хоть бы соседи на другом берегу о себе дали знать, что ли! Они, конечно, люди дикие, кочевники бывшие, да и праздники у них под стать – шумные, с прыжками через огонь, с драками! А все же разожгли бы свои костры, спели бы чего, и сразу было бы ясно, что люди рядом, из плоти, из крови… пусть даже кое-кто из них с чешуей и перьями, а на других глядя и вовсе хочется охранный знак сделать. Но для харратского большого праздника еще время не наступило, хотя они уже и собираются, говорят. Вот ведь как вышло – и для альдаров это озеро священное, и для харратов, и лежит как раз посередке, между их землями, и не принадлежит никому. Мудро было задумано! А друг другу никто не мешает, потому что время праздновать разное. Вот когда соберутся харраты до дома со своими стадами, шатрами да ящерами ездовыми, вот тогда только жрецы Анну выйдут на берег, чтобы все готовить для праздника весны…

Так что по всему выходило, что стоять Горливу в тумане одному еще невесть сколько. Может, и полночи, если Трод забоялась холода и тумана и осталась дома. Ей что! Не захотела и не пошла. Горлив бы и сам уже с радостью вернулся бы домой, к печи, к горячим пирогам, к медовому отвару! Но если бы он ушел, то потом извелся весь: а вдруг Трод просто припозднилась, а потом его не нашла. Три раза он ее звал, три раза она только смеялась и ни да, ни нет не говорила, а на четвертый согласилась прийти на берег озера к нему. Неужели он ради Трод не выстоит? Однако время шло, плескала вода о берег, а Трод все не было.

Еще и прыщ на носу вскочил, как назло. Если бы не свидание, Горлив бы и не думал о нем, подумаешь, прыщ да прыщ. А к девушке на свидание идти, когда у тебя нос аж светится красным, - последнее дело. Одна радость от тумана – не так заметно, под луной-то у Горлива нос, наверное, засиял бы не хуже лампы.

Горлив скосил глаза к носу, пытаясь разглядеть прыщ и понять, не стал ли он хоть чуточку меньше, и тут ему померещилось что-то в тумане. Сразу вспомнились все истории о призраках, о белых духах с дрожащими пальцами, со страшными лицами – ударишь такого, а рука насквозь пройдет, зато он тебе может руку в грудь запустить, сжать в холодном кулаке сердце…

- Трод? – позвал Горлив и тут же оборвал себя. С чего бы Трод приходить с другой стороны, не с тропинки, которая ведет к Приозерью?

Метательный нож вошел ему прямо в сердце. Горлив еще успел подумать, что теперь о прыще можно не беспокоиться. А потом – что у духов из тумана на самом деле холодные руки. А дальше он не думал уже ни о чем.

Харра из отряда «хамелеонов» вышла из тростниковых зарослей и неслышно подобралась к убитому. Ее зелено-коричневая кожа быстро светлела и становилась молочной, поэтому «хамелеон» на самом деле походила на призрака. Харре не нужен был туман, чтобы оставаться незаметной, но она умела приспосабливаться к нему, как и к высоким травам степей, бурым и черным камням или светлому песку побережья. Харра вынула нож из груди Горлива и вытерла лезвие. При этом она не забывала оглядываться и прислушиваться, но ничто не нарушало тишины, кроме посвистывания ветра в тростнике. Кем бы ни был мальчишка, он пришел сюда один. Совпадение, которое закончилось его смертью. Значит, такая судьба.

Харра верила в судьбу. И свою считала счастливой. Разве не везением было родиться с благословением бога? Да еще с таким! Не с парой глупых рогов на голове, не с чешуей, не с крыльями… хотя летучие отряды Харре тоже нравились. Но у «хамелеонов» лучше! Кто как не они, способные слиться с любой местностью, затеряться хоть в тылу у противника, хоть в окружении, напасть внезапно, появиться ниоткуда и уйти в никуда, могут считаться гордостью армии?! И разве не им досталась честь первыми ступить в леса? Они, «хамелеоны», проложат дорогу в Альдалир для остальных, а впереди сейчас идет Харра, значит, дорогу прокладывает она! У Харры сердце екало от нетерпения, хотя ни по ее спокойному лицу, ни по ловким движениям невозможно было этого понять. Но слишком затянулось ожидание, слишком долго подогревалось нетерпение, чтобы «хамелеон» могла оставаться невозмутимой.
После того, как Морог объявил свою волю в Храме, все солдаты ждали немедленного приказа выступать. Похмелье после праздника прошло, а воодушевление осталось, и даже самый захудалый «бычок» готов был бодаться во славу бога и великого Харрадона. Все это чувствовали, предвкушение войны витало в воздухе, и уже альдарские и деокадийские торговцы под разными предлогами покидали столицу – боялись, хотя советник и объявлял вроде бы, что религиозные споры не повод портить отношения… Религиозные споры, ха!

Советник не хуже прочих знал, что не бывает никаких религиозных споров. Есть воля Морога и все остальное. И никакая торговля этого не меняет, и то, что некоторые приезжие жили в Белваре уже несколько поколений, ничего не значило! И торговцы это понимали не хуже, вот и съезжали, как тетка Келена, которая решила бросить свою пекарню и уехать в Деокадию, где была у нее какая-то дальняя родня. А ведь Келена в столице родилась и на харратском говорила, как коренная… а вот в Морога так и не поверила.

Харра вздохнула. Она любила плюшки, которые пекла Келена по семейному рецепту. И крошечные пирожки с ягодами, и побольше – с рыбой или бараниной, и печенье с медом. И почему никто не из верующих в Морога не научился печь такие вкусности… Добиваясь бессмертной славы, глупо жалеть о лакомствах, конечно, но плюшки от этого хуже не становились.

Вот только и о славе разговоры стали умолкать. Время шло, а приказа не было. Генерал Байхрат молчал и, когда принимал новый выпуск в школе войны, даже словечком не намекнул, что скоро, мол, выдвигаться. Харра сама не слышала, но у ее друга братишка младший башковитый удался, он как раз Школу заканчивал. А может, запрещено им было рассказывать, офицерам будущим… Они-то птицы высокого полета, где им делиться с солдатней простой, пусть даже старший брат из простых солдат.

Так все и притихли. И даже кое-кто из чужаков передумал уезжать со всем скарбом – жаль, что не тетка Келена! И тут-то пришел приказ. Все тихо. Все тайно. И первым идти им – «хамелеонам»… Это не старые времена, когда врагу отправляли красную стрелу и давали время подготовиться!

Харра огляделась в последний раз и тихо засвистела, подражая птице. Вскоре из тумана выступили ее товарищи. Во время движения их силуэты выглядели размытыми, а если бы они замерли, то даже тот, кто знал, куда смотреть, не сразу бы их разглядел. Тот же, кто не был предупрежден о появлении «хамелеонов», мог пройти в десяти шагах и не догадываться, что рядом есть кто-то живой.
Из тростника и туманных завитков вышел Горгох, смерил равнодушным взглядом распростертое тело. Как всегда при его появлении, Харра почувствовала укол восхищения. В этом не было ничего от вожделения, и Харра никогда не желала делить с Горгохом постель. Она не хотела быть с ним – она хотела бы быть им. Такой же сильной, такой же ловкой, такой же непобедимой, но пока ей оставалось лишь утешаться мыслью, что все приходит с опытом, и продолжать учиться.

Харра жестами объяснила Горгоху, что произошло. У «хамелеонов» была своя система жестов, с помощью которых они могли общаться, не произнося ни слова, разве что иногда дополняя движения рук птичьим свистом.

Приказ Горгоха был прост: двигаться дальше. Отряд опустился на землю, и «хамелеоны» поползли в высокой траве, сливаясь с ней. По лицу и телу Харры бежали, сменяя друг друга, зеленые и коричневые полосы, когда она бесшумно и быстро продвигалась вперед. Нужно было добраться до леса, а там…

Конечно, альдарцы знали леса лучше, чем дети степей. И, если они не дураки, не один пограничный отряд готов был встретить чужаков. Но как это могло спасти их от невидимок?

***

Ольгрив сидел на дереве уже долго – когда он карабкался вверх по сучьям, еще только разгорался закат, размазавший по небу красную и лиловую краски. С тех пор уже успели сгуститься сумерки, а потом и темнота упала на лес, так что Ольгрив еле различал ствол, который обхватил руками.

Он забрался наверх по собственному почину – старший брат Орм не приказывал ему упражняться больше. Вслух так точно не приказывал. Но Ольгриву было так обидно видеть в глазах Орма даже не недовольство – разочарование, что он сам пришел к высокой сосне вечером после ужина и с тех пор упорно пытался выполнить наставления старшего брата.

Орм учил его и еще пару парней, отданных служить Анну, уже больше года, и чем дальше, тем больше Ольгриву хотелось завыть от тоски. Никто не пытался нарочно его задеть, не попрекал бедностью семьи, не смеялся над маленьким ростом – кроме Торхва, но и насмешника наставники быстро окоротили. И кормили его, как всех, и учили – тоже как всех…

Но каково ему было чувствовать себя худшим учеником?

Ольгрив старался, надеясь оправдать доверие тех, кто принял его к служителям Анну. Научиться! Стать лучшим! Но время шло, и двое пришедших с ним уже оказались далеко, далеко впереди, а Ольгрив так и топтался на месте. И ему казалось, еще немного, и Орм скажет: уходи, раз не способен к учению. И Ольгриву ничего не останется, кроме как собрать в котомку скудные пожитки и уйти домой, к прохудившейся крыше и протоптанным полам, к хромому отцу, переставшему быть охотником и кормящему семью плетением корзин. Ольгрив знал, что отец-то сдерживать разочарование не станет, выскажет все бесталанному сыну…

Ольгрив стиснул зубы и провел ладонями по шершавой коре раз уже в сотый, наверное. Попытался почувствовать, как струятся живые соки в толстом стволе, как дерево кормится и дышит, как перекатывается от корней к веткам и обратно зеленая древесная душа. Когда-то упало здесь во мхи легкое семечко, проклюнулось, дало светлый побег, который вытягивался, раздавался вширь, рос рядом со своими братьями и сестрами, радовался солнцу. И еще долго стоять ему под лаской солнца, под поцелуями дождя, под ветряными ладонями. Дерево здесь было, когда Ольгрив еще на свет не родился, и будет, когда он уйдет во мхи навсегда. И Ольгрив потянулся к древесному духу с почтением, как младший к старшему, прося о благосклонности и покровительстве. Попытался разумом и сердцем соприкоснуться с зеленой душой - и что-то дрогнуло в ответ в древесном теле, подалось навстречу. Еще немного – и Ольгрив сам стал бы каплями сока в стволе, побежал бы по ветвям, по темным иглам, по узловатым корням…

В лесу сердито заухал, закричал филин, и наваждение пропало. Ольгрив от досады чуть не стукнул кулаком по коре – хорошо еще, что хватило ума остановить руку.

Может, и правда, нет у него способностей к учению. Не ровен час, придется возвращаться. Отец, конечно, огорчится, зато мама, может, обрадуется. А может, старший брат Орм будет так добр, что замолвит за Ольгрива словечко, и тогда ему разрешат остаться при храме служкой. Двор мести, полы мыть, масло в лампадах менять, шить, стирать… А в это время Торхв и другие станут настоящими служителями и смогут, может быть, говорить с самой светлой Анну…

Ольгрив стиснул зубы и снова положил ладони на теплую кору, нежно, осторожно. Хотел уже закрыть глаза и вернуться к сосредоточению, как что-то его отвлекло. Как будто мелькнуло что-то под соседним деревом, но когда Ольгрив повернул голову в ту сторону, ничего не было, даже трава не качалась. Зверь? Какой зверь пойдет так близко к храму?

Со своей сосны Ольгриву хорошо был виден храм. Ночь выдалась лунная, и в зыбком свете он выглядел сказочным, не то серебряным, не то сотканным из самого света, вот-вот замерцает и пропадет. Служители уже отправились отдыхать, только в одном окне горел свет – возле статуи Анну лампады не гасли никогда. Ольгрив еще раз посмотрел на храм и решил было вернуться к своему занятию…

Дверь храма распахнулась, как от порыва ветра, но ни одна ветка в лесу больше не шелохнулась. Ольгрив открыл рот от изумления и тут вдруг увидел по-настоящему.

Они стекались внутрь – призрачные зыбкие тени, почти что скрытые от человеческого глаза, размытые, как будто из воды или дыма. Они совсем не походили на духов из страшных сказок – те как раз были прекрасно видимые, черные, с когтями, клыками, шерстью и скользкой чешуей, - но что-то говорило Ольгриву, что этих, едва различимых нужно бояться вдвое, втрое больше. Страх заставил его пальцы врасти в кору, живот свело, во рту пересохло, и Ольгрив все не мог разлепить губы, чтобы крикнуть, предупредить братьев – хотя кто бы его услышал… И тут, опережая его так и не родившийся крик, их храма донесся вопль боли и ужаса, возникший и сразу же оборвавшийся. В окнах бестолково заметались огни, словно в храм напустили гигантских светляков, за первым воплем раздались еще крики, но и они обрывались так же быстро. Расширившимися от ужаса глазами Ольгрив увидел, как на порог выбежал мужчина с растрепанными длинными волосами и в разорванной рубашке. Ольгрив даже не сразу узнал в нем старшего брата Орма. В лунном свете было видно, что правая рука и лицо у него в крови, но бежал он быстро, и казалось, что он уже достиг спасительных деревьев. Но что-то свистнуло – Ольгрив был готов поклясться, что слышал сам, хотя для этого было слишком далеко, - и Орм упал, как подрубленная сосна, рухнул искалеченным лицом в траву.

Смерть наставника вывела Ольгрива из оцепенения, он дернулся и едва не скатился вниз. Первым порывом было соскочить на траву и бежать туда, к храму, расплатиться за смерть братьев, прежде чем злые тени его убьют. Он, может, был худшим учеником, но не трусом, чтобы бежать!

«А Орм бежал», - сказал вдруг тихий голос в мыслях Ольгрива. – «Разве он был трусом?»

Ольгрив закусил губу. Он знал, куда бежал старший брат. Предупредить других, пока неведомые враги не нашли Приозерье. Больше никого не осталось, значит, сделать это должен был он, Ольгрив. Вот только проще ему было бы умереть в попытке мести! Почему Анну допустила, чтобы в живых остался самый бесполезный ее служка?

Ольгрив заставил себя отвести глаза от тела Орма и храма, где все меньше было беснующихся светляков в окнах. Посмотрел на дерево и вжался лбом в шершавую кору, почти до боли. Тот, кто рассказывал ему о древесной душе, был мертв. Тот, кто пытался над ним смеяться, – тоже умер или умирал в тот самый миг. Некому было доказывать свои умения. Не перед кем было гордиться. Что с того, каким Ольгрив был учеником, если он остался один?

«Впусти меня», - беззвучно попросил он, и дух сосны открылся ему навстречу, втянул в себя и растворил в своей древесной крови. На миг Ольгриву показалось, что он падает в пропасть. «Анну милосердная, спаси и обереги! Не позволь уйти врагам!» - и все стихло.

На опушке леса, ближе к озеру, внезапно налетевший ветер прошуршал по траве, и ручеек зеленых искр пробежал по верхушкам стеблей.

***

Приозерье спало. Луна освещала покатые крыши домов, выстроенных, как положено, вокруг деревьев, раскинувших поверху свои ветви, как вторые кровли. Лучи касались влепившихся между домами пристроев, где вздыхала во сне скотина, дубились шкуры, бродил к празднику золотой мед, ждали своего часа подвешенные к потолку копченые мясо и рыба. В ярком лунном свете стены казались слепленными из пепла, дунь – и все рассыплется. Только маленькое святилище Анну белело, словно кость, прислонившись к громадному ясеню. В Приозерье не было нужды в большом святилище – неподалеку находился настоящий храм, лишь немногим уступающий столичному (а приозерцы и вовсе считали, что ничем не уступающий), а для маленьких повседневных просьб и ритуалов достаточно было невысокой постройки со статуэткой Анну внутри и с одним служителем.

Служитель не спал. Его старческий сон в последние дни стал неспокоен, а в эту ночь слишком яркая луна и вовсе не позволила ему забыться, выгнав на крыльцо, в прозрачную лесную тишину. Старик уже смирился с тем, что годы берут свое, и позади остались те дни, когда он мог часы напролет проводить на ногах, не чувствуя усталости. Пока еще он мог совершать обряды и растолковывать людям заветы Анну, но неумолимый голос рассудка все чаще подсказывал ему: пора на покой, пока еще можно завершить все дела и передать святилище преемнику с достоинством. Но старик медлил, оправдывал свою медлительность то неотложными делами, которые нельзя было закончить сейчас же, то отсутствием преемника, то тем, что всегда успеет удалиться.

Служитель обвел Приозерье ласковым взглядом. Он знал здесь каждый дом и куст, половина жителей выросла у него на глазах. А дети и теперь любили прибегать к святилищу послушать рассказы старика об Анну и поесть сладких ягод с куста чиграхи – эти кусты росли только у храмов, потому что первый чиграхи вырос там, где богиня пролила свои слезы. Не забывали старика и в Большом храме (его так и называли – просто Большим, в отличие от деревенского Малого), приходили побеседовать и посоветоваться, правда, в последнее время все реже, но ведь приходили, приходили…

Ясень вдруг зашумел, заскрипел, а потом вдруг вскрикнул человеческим голосом. Прежде чем старик успел разогнуть колени и подняться, чудо Анну обернулось несчастным случаем – с высоты, ломая ветки и зарабатывая ушибы и ссадины, скатился паренек. Служитель сощурил подслеповатые глаза и узнал Ольгрива, служку из Большого храма, о котором молодой Орм говорил: «Желания много, а вот способностей с воробьиный хвост. Жалко».

- Так-так, - улыбнулся старик. – Похоже, излишнее усердие и жажда знаний иногда могут и навредить. Не двигайся, сынок, я посмотрю, не слишком ли ты пострадал.

Но, не вняв предупреждению, мальчишка поднялся на локтях, и служитель только теперь заметил, какое странное у него было лицо: застывшее, словно раскрашенная глина.

- На нас напали, - глина треснула, и из трещины рта раздался сиплый голос. – На храм напали.

- Кто?

- Они. Злые тени.

Служитель покачал головой. Походило, что в желании сравняться в искусстве ходьбы со своими собратьями, Ольгрив слишком сильно напрягся и повредился умом. Такое редко, но случалось, и покалеченные до смерти оставались при храмах, сколько бы лет им не было отпущено.

- Тебе приснился дурной сон, сынок, - мягко сказал старик. – Просто дурной сон, какие иногда навевает луна. Зайдем внутрь. Я напою тебя молоком, а завтра ты отправишься к старшему брату Орму…

- Орм мертв, - возразил Ольгрив. И, словно эти слова что-то сломали внутри него, мальчишка сморщил веснушчатое лицо, сейчас кажущееся припорошенным пеплом, и шмыгнул носом, губы его задрожали, но он крепился и не плакал. – Все мертвы.

Старик заглянул в большие глаза, и увидел там страх и упрямство, но не безумие. Ни капли безумия.

- Ты можешь идти? – спросил служитель, выпрямляясь. Даже горе Ольгрива, только сейчас залившее его с головой, отступило на миг перед этим человеком, превратившимся из дряхлого старца в могучего воина в серебряных одеждах.

Ольгрив не знал, сможет ли он идти, но кивнул.

- Тогда поспешим, - сказал старик. – Нужно поднимать всех.

Вскоре Ольгрив стоял на площади Приозерья, у колодца, а вокруг столпились все жители деревни, молчаливые, мрачные, ожидающие его рассказа. Их поднял с постелей служитель Анну, и кто-то из деревенских смотрел на старика и мальчишку, как на бездельников, которым вздумалось отрывать честных людей от заслуженного отдыха. От усталости и волнения во рту у Ольгрива пересохло, под тяжелыми взглядами язык прилипал к гортани. Больше всего ему хотелось свернуться под одеялом и провалиться в беспамятство – после путешествия по деревьям от жажды мести не осталось и следа. Можно было бы еще уйти снова в дерево, растечься под шершавой корой, остаться под защитой мощного ствола… Но сухая ладонь старика лежала у Ольгрива на плече, не позволяя упасть, и служка из разрушенного храма рассказывал, что произошло с его братьями. Рассказ выходил путаным, голос Ольгрива звучал тихо, но ему поверили.

Кто-то из женщин заплакал. Большинство же приозерцев застыло с непреклонным выражением на лицах, суровые и строгие. От толпы отделился старейшина деревни, неслышным шагом приблизился к Ольгриву и взял его за плечо. Лицо Ольгрива было перепачкано пылью, лиственным соком и слезами, нос распух, колени дрожали, но старейшина обратился к нему, словно к взрослому мужчине.

- Твое горе велико, брат, но мы разделим его с тобой. И кем бы ни был наш враг, из леса ему не выйти живым.

Старейшина отпустил служку и повернулся к жителям деревни, которые застыли, как изваяния, и только по сжатым челюстям мужчин и искусанным губам и заплаканным глазам женщин было понятно, что на Приозерье обрушилось горе.

- Приозерцы! Все вы слышали, что рассказал Ольгрив. И мы скорбим вместе с ним, но сейчас не время для плача по умершим. Враг ходит по нашей земле, враг, неизвестный нам доселе, осквернил наши леса, надругался над святилищем Анну.

Над толпой пролетел одиночный всхлип и стих, заглушенный новыми словами старейшины.

- Кто пойдет со мной, чтобы отомстить за храм Анну и не дать врагам дальше идти по нашему лесу? Все вы слышали Ольгрива, враг хитер, его трудно заметить, он крадется между деревьями, как тень. Кто не побоится со мной выйти против теней?

Все взрослые мужчины сделали шаг вперед, а также несколько женщин и подростков, которые еще не могли считаться мужчинами, но уже думающие, что заслуживают этого. Старейшина кивнул и отобрал лучших охотников и знающих лесные тропы, а остальным велел оставаться и охранять деревню, потому что неведомый враг мог двинуться дальше на Приозерье. Ему подчинились. Оставленные в деревне подростки хотя и роптали, но делали это про себя, потому что слово старейшины было законом.

- Идите! – подал голос служитель. – Идите, и пусть Анну поможет вам защитить наш народ! Все мы здесь – ее сыновья и дочери, все мы – братья и сестры погибшим. Богиня смотрит сейчас на вас, и она благословляет вас на битву, как благословляю вас и я. Пусть ваша вера спасет вас от зла так же, как защищает вас оружие и знание тайных троп.

Ответом ему была тишина. Альдарцы не тратили слов впустую, если можно было молчать, и только глаза их говорили – говорили о желании отомстить и вере в заступничество богини.

Ветер прошуршал в верхушках крон, и подобие стайки светлячков порхнуло в сторону озера, но не время было смотреть на игры насекомых, поэтому никто не обратил на это внимания.

Ладонь служителя исчезла с плеча Ольгрива, и тот оперся о стенку колодца. Камень приятно холодил его ободранные руки и так и манил постоять рядом подольше, отдохнуть… Ольгрив не просился идти с отрядом. Может, и стоило бы, ведь это ему нужно было мстить первым, это его дом разрушили злые тени, это его наставника убили… Надо было попроситься. Может, старейшина и согласился бы взять его с собой, хотя скорее всего оставил бы под защитой деревенских. Но он упустил время. В глубине души Ольгрив чувствовал облегчение, потому что ему не нужно было возвращаться к тому, что он видел ночью – и стыд за это облегчение.

Старик появился перед ним так неожиданно, словно соткался из ночного воздуха, хотя в своих белых одеждах он должен был виднеться в темноте издалека.

- Ты достойный сын Анну, Ольгрив, - сказал он, и у Ольгрива, который еще днем отдал бы все свое небогатое имущество за похвалу от кого-то из наставников, ничего в душе даже не дрогнуло. – Я знаю, что ты устал. Тебе пришлось перенести больше, чем должен выносить мальчик твоих лет и знаний. Но твое дело на сегодня еще не закончено. Ты должен отправиться со мной.

- Куда? – равнодушно спросил Ольгрив.

- В столицу. Нужно рассказать обо всем старшему целителю.

Камень колодца был таким надежным, таким прохладным, Ольгриву хотелось так и стоять рядом с ним, пока держат ноги, а потом улечься прямо тут и заснуть… Он уже сделал все, что мог, Анну не могла послать ему больше, чем он способен поднять. Лечь и уснуть… и во сне увидеть, как тени убивают Орма, как в окнах мечутся огни и белые ступени храма заливает кровь…
Ольгрив оттолкнулся от колодца и зашагал к ясеню следом за стариком.

Продолжение в комментариях.

 

@темы: Убей в себе бога

Comments

[Советник Аламат]

В лесу пахло непривычно: сыростью, растениями, а в низинах даже талым снегом – весна в Альдалире наступала позже, чем в степях Харрадона. Харре это казалось диким: только пройдешь усыпанный желтыми и фиолетовыми звездами цветов пригорок, как окажешься на голой черной земле с редкими кляксами снега, холодящего босые ступни.

Харра думала раньше, что знает леса: в детстве она с отцом часто пробиралась в рощу рядом с их деревней. В роще было светло, лучи пробивались сквозь резные кроны деревьев, золотили поляны, оставляли пятна вроде веснушек на тропинках. Отец учил Харру отличать съедобные вкусные ягоды от ядовитых «капель смерти», искать грибы, а позже – бить лесную птицу. Научил бы, наверное, и на зверя охотиться, но Харре нужно было отправляться в военное училище.

В их роще было спокойно. Можно было валяться на траве, есть орехи с куста, собирать на лист ягоду и потом ссыпать ее всю сразу в рот, пачкаясь соком. И Харра, сама не сознавая, ждала, что перед ней откроется все та же приветливая роща, светлые гладкие стволы, резные листья, которые она и соседские девчонки втыкали в волосы на праздник…

В лесах Альдалира ей все время хотелось опустить голову, такой маленькой она себе вдруг показалась. В громадных деревьях с узловатыми корнями и темной шершавой корой не было ничего от их светлых харратских собратьев. Мощные ветви заслоняли от отряда луну, еле слышно шумели, и Харре казалось, что лес обсуждает пришельцев – и не рад. Это были глупые мысли, недостойные опытного «хамелеона», но Харра ничего не могла с ними поделать, таким враждебным казалось ей все вокруг: и деревья, и тихо ухающие совы, и даже сам воздух, от запаха которого у Харры подрагивали ноздри. Казалось, что в нос ей насыпали песка, а воздух, подобно воде, просачивается через этот песок и тонкими струйками заливается в грудь. В какой-то миг Харра даже испугалась, что местность не примет ее, не позволит подстроиться под эту суровую природу. Но весь отряд, как всегда, растворился, превратившись в смазанные тени между стволами, и Харре стало спокойнее. «Горгох так не трясется», - сказала она себе и беззвучно метнулась вперед.

Горгох, быть может, и не волновался, но Харра была не единственной, кого леса Альдалира подавляли и раздражали. Харра поняла это, когда они достигли храма Анну, их первой цели.

После увиденного ими «хамелеоны» ожидали обнаружить что-то грубое, грозное, мощное, как все эти стволы и корни, вросшее в землю, покрытое мхом – что-то сравнимое с храмом Морога в столице, только на лесной лад. И полной неожиданностью для всех, кроме Горгоха, стало белое здание, залитое лунным светом, кажущееся таким легким, словно готовое оторваться от земли и воспарить к звездам. Храм совсем не походил на лес вокруг – и все равно странным образом подходил окружающему миру. В окнах было темно, и «хамелеоны» тихо ринулись в темные провалы, походя на прозрачный водный поток, внезапно вышедший из русла.
Кого они думали увидеть? Лесных хозяев? Подобия благословенных Морогом, но с печатью леса на телах: с сучковатыми пальцами и колдовской зеленью в глазах?

Перед ними оказались обычные люди, растерянные, ничем не отличающиеся от белварских торговцев и мастеровых, перепуганные вторжением – те, кто успел испугаться. Некоторые из них умерли, не успев даже и этого.

Харра смеялась, загоняя кинжал в горло приземистого старика в белом – смеялась не над ним, но над собой. Что с ней случилось, если она вдруг увидела в лесных тенях угрозу и представила, что в этой глуши найдется кто-то, способный противостоять им, отмеченным богом? Разве не говорили жрецы, что они – избранный народ? Кровь брызнула Харре в лицо, когда она доставала кинжал, и она облизнула губы. Лесовики метались, не понимая, что происходит, некоторые из них даже не успевали увидеть своих убийц, чьи размытые силуэты были едва заметны в лучах луны и свете наспех зажженных ламп. Некоторые из них, храбрее прочих, пытались защищаться, но у них не было ни единого шанса перед обученными «хамелеонами». Какой-то мальчишка попытался бросить в Харру светильник – она легко уклонилась и вогнала змеенышу лезвие в глаз. Еще один из служителей попытался сбежать и даже вырвался наружу, но стальная звезда Горгоха остановила его. «Трус», - равнодушно подумала Харра и поспешила вглубь храмовых покоев.
Последним умер, должно быть, местный старший жрец – Харра не знала, как их называют в лесах. Он был еще сравнительно молод – длинные волосы только местами побила седина, а бороды он не носил. Он сам шагнул навстречу «хамелеонам». Харра и Варрах, самый молодой в их отряде, красавец, брат самого Горгоха, нашли его в большом квадратном зале, где в середине стояла статуя, изображающая женщину в длинном плаще. На искусно вырезанном лице женщины навек застыло выражение легкой грусти, руку она простирала к дверям, так что получалось, будто любой входящий получал ее благословение. За ее спиной у стены стояла чаша, в которую стекала вода откуда-то сверху, источник Харра не могла определить. Здесь, как и в храме Морога горели ароматические лампы, но харратские жрецы возжигали сладкие и пряные благовония, здесь же пахло какими-то горькими травами, от которых сразу защипало в носу.

Харра хотела покончить со жрецом сразу же и уже подняла руку с новым кинжалом, но Варрах шагнул вперед, оттесняя ее плечом. Харра разглядела, как его язык скользнул между узких губ. Варрах был еще слишком молод и слишком увлечен. В этом не было ничего дурного, пока ничто не мешало выполнять приказ – а приказ был покончить с обитателями храма как можно быстрее. Харра нахмурилась и снова занесла кинжал, но тут жрец почувствовал их присутствие, так же безошибочно, как предчувствие собственной смерти. Тогда он и шагнул к ним, и Варрах уже занес свой кинжал, но жрец вдруг разжал стиснутый кулак, и свистнувшая в тишине игла воткнулась в щеку красавца-«хамелеона».

Варрах с презрением рассмеялся и стряхнул на пол иглу, размазав по ладони ставшую видимой кровь. И тут же вдруг стал видимым весь, словно эта ничтожная капля заставила его проявиться, обрисовала контуры сильного гибкого тела, расцветила кожу красками, не похожими на цвет серо-зеленых стен зала. Варрах сделал шаг вперед и рухнул, словно набитый тряпками куль, по пестрой, как радуга, обнаженной спине хлестнули собранные в хвост волосы.

Харра метнула кинжал, чтобы не разделить судьбу Варраха, но опоздала. Прежде чем узкий клинок вошел в сердце жертвы, горло жреца вспорола звезда с четырьмя лучами. Возникший в дверном проеме Горгох прыгнул вперед, на ходу сбрасывая маскировку, и метнулся к брату, схватил его за широкие плечи, перевернул, но уже было поздно – Варрах был мертв. Вокруг укола на его щеке расползалось багрово-синее пятно, как будто Варраха просто кто-то ударил в скулу. Горгох опустил голову брата к себе на колени. Харра видела, как он провел пальцами по лбу Варраха и закрыл мертвые черные глаза, в тусклом свете похожие на два агата. А потом вдруг застонал, тихо, низко, и Харра сглотнула и отступила на шаг. Горгох тут же замолчал и повернулся к ней. Харре стало страшно, потому что она не только не успела помочь Варраху, пусть даже он сам нашел свою судьбу, но и видела слабость его старшего брата… Ой-ей, угораздило же…

Горгох медленно перевел немигающий взгляд с Харры на мертвого жреца, и верхняя губа у него поднялась, как у оскалившего клыки хищника. Он бережно опустил голову Варраха на пол и поднялся на ноги. Щека его мелко дергалась, но голос был спокойным, когда Горгох, наконец, заговорил.

- Приказ был – уничтожить храм. Выполнять!

И вдруг с разворота ударил ногой по статуе, кротко взиравшей на происходящее в зале. Простертая в благословении рука с хрустом переломилась, повисла на нескольких жалких волокнах…

«Хамелеоны» громили храм быстро, яростно и в тишине, которая нарушалась только треском ломаемой мебели и рвущейся ткани. Нелепая гибель Варраха наполнила их гневом, и к чувству долга, которое заставляло их выполнять приказы, добавилось желание отомстить. Доски разлетались в щепу, пол был весь усеян ей, обломками, обрывками ткани. Старые записи в свитках и более новые, в книгах, харраты измельчили в пыль. Статуя в главном зале поддавалась неожиданно трудно – после удара Горгоха у «хамелеонов» толком не получалось разрушить ее. Поэтому они просто скинули ее с постамента, и она лежала в углу, уткнувшись деревянным лицом в пол, как Варрах, как его нашел в последний раз его брат.

Не было времени хоронить Варраха, как подобает, в огне – слишком много нужно было еще успеть за эту ночь, да и дым от костра мог привлечь внимание лесовиков раньше времени. По той же причине не стали и жечь храм. «Хамелеоны» оставили тело товарища на последнем уцелевшем столе, вложив кинжал в руку павшего и распустив длинные черные волосы. Горгох в последний раз подошел проститься и нежно коснулся пальцами лба брата.

- Спи, - сказал он негромко, - за каждый твой волос я убью по лесняку.

[Советник Аламат]

Горгох велел троим из отряда вернуться с донесением о том, что храм уничтожен, и настала пора выдвигаться боевым отрядам. Еще двоих он оставил у разгромленного храма встречать войска. Горгох надеялся, что это будут «быки». Он был бы не прочь видеть, как тела альдарцев взлетают на поблескивающих металлом рогах.

Сам же Горгох вместе с остатками отряда должен был разведать точное расположение деревни и обстановку там. У него была карта, но приблизительная – точной карты Альдалира не было ни у кого, включая самих лесовиков. Говорили, что у служителей Анну на самом деле карты были, но видевшие их ничего не могли понять, потому что на желтоватых листах не было обозначено никаких троп и дорог, а что-то вроде плотной зеленой сети, похожей на паутину, сплетенную сумасшедшим пауком. По такой карте нельзя было разобрать решительно ничего, тем более что вместо поселений на ней были указаны деревья. Что за блажь – рисовать на карте леса деревья! Так что в распоряжении Горгоха был лист, на который нанесли обозначения храма и ближайшей деревни те, кто торговал с Альдалиром и ездил в леса по своим делам. Поговаривали, что некоторые несознательные торговцы не сразу согласились рассказать все, что знают, для нужд армии. Пришлось даже припугнуть их именем Морога. Горгох оскалился. Вот ведь тупые свиньи, думающие только о своем брюхе и кошельке! Но в итоге они сломались, конечно, и теперь у «хамелеонов» была пусть неточная, но карта, а уж их делом было проверить, насколько дурно она нарисована. Оказалось, что не так уж и дурно – на храм их отряд вышел беспрепятственно…

В числе тех, кто пошел с Горгохом к деревне, была и Харра. Она опасалась, что командир отправит ее назад или вовсе оставит у храма, за которым грудой лежали тела служителей – о лесняках никто не собирался заботиться. Но нет, Горгох велел ей выступать вперед с остальными, и Харра почувствовала гордость за него. Ее командир был настоящим воином. Он умел сдерживать свои чувства и не позволять им застилать его разум. Харра была слишком хороша, чтобы оставлять ее в тылу.

Харра скользила вперед, ровно дыша без всяких признаков усталости. Она могла подолгу бежать по степи, лишь слегка вспотев. В лесу было труднее – приходилось перепрыгивать через толстые корни и бурелом, уклоняться от веток, норовивших хлестнуть по лицу или по обнаженным плечам, но все равно этого было недостаточно, чтобы измотать ее. Грудь Харры мерно вздымалась, под разноцветной кожей перекатывались мышцы. Она уже притерпелась к остро пахнувшему лесному воздуху и чувствовала себя лучше, чем в начале ночи, когда «хамелеоны» только вошли под густую сень деревьев. Удачное начало придавало ей сил и наполняло азартом сродни охотничьему. Им нужно было найти деревню до того, как опустится луна, и Харра неутомимо мчалась вперед, зная, что где-то справа и слева должны бежать ее товарищи, такие же невидимки.

Ей послышался короткий вскрик, и Харра остановилась. Над лесом висела ночная тишина, даже ветер не шелестел в кронах и не кричали ночные птицы. Но Харра была уверена, что ей не послышался этот звук, и что его издал не зверь и не птица. Она прижалась спиной к дереву и замерла. И вовремя, потому что совсем рядом она вдруг увидела человека.

Откуда он вынырнул, что Харра его заметила так поздно, она так и не поняла. Впору было подумать о магии или о «хамелеоньей» окраске, но Харра одернула себя – таких, как они, не было нигде, кроме Харрадона. Морог бы не оделил силой какого-то лесовика. К тому же, он был одет. Просто вывернул откуда-то из-за деревьев, вот и все.

Харра застыла, прижавшись к древесному стволу. Руку с ножом она держала за спиной. Она глубоко и беззвучно дышала, как ее учили, и не позволяла нетерпению взять над собой верх. Образ убитого Варраха ясно вставал перед глазами. Человек не мог ее заметить – никто не мог. Харра напряженно следила, как он идет в ее сторону. Все, что ей нужно было сделать – дождаться, пока он пройдет мимо, и без помех убить его ударом в спину или, если он окажется слишком близко, всадить нож в бок. Она уже могла различить узор, вышитый на воротнике его рубахи, и накладки на луке, который он держал в руках, наложив стрелу на тетиву. Лицо его было раскрашено зелеными и бурыми полосами – маскировка грубая, но лучшей лесовикам неоткуда было взять. Вдруг он остановился, и у Харры пересохло во рту. Лесняк смотрел прямо на нее. Сердце Харры забилось быстрее, и она только усилием воли заставила себя не сорваться с места, но тревога заставляла поджиматься живот и расползалась по телу, как яд. Мысли так и кипели.
Почему он оказался здесь со стрелой на тетиве? Он не мог ждать незваных гостей, ему неоткуда было узнать о них… или все-таки мог? Никто не мог различить застывшего маскирующегося «хамелеона», почему же альдарец так безошибочно направился к ней? Харра невольно бросила взгляд вниз и чуть не закричала от ужаса: ее собственное тело почему-то перестало сливаться цветом с корой и листвой, и теперь белело в темноте. Самое обычное, пусть даже и сильное, беззащитное в своей открытости человеческое тело.

Харра так и умерла перепуганной. Даже нож не успела достать из-за спины.

***

- Офицер третьей ступени Ойнерат для доклада прибыл!

Образ Байхрата мерцал и расплывался перед глазами, но волнение офицера третьей ступени и пресловутый «ореол славы», любимый поэтами, тут были ни при чем. Изобретение Аламата – кристаллы связи – было доставлено в крепость Хорог четыре дня назад и, хотя маги и заставили его работать, полностью избавиться от помех они до сих пор не смогли. Изображение в золотистой раме с вставленными по углам тускло светящимися камнями дрожало, и Ойнерату невольно казалось, что это сам генерал дрожит – несомненно, от ярости. Лицо Байхрата было, как всегда, непроницаемо, но по блеску его темных глаз офицер догадывался, что не так уж и далек от истины в своем предположении. К тому же устанавливающие кристаллы маги что-то перемудрили, и изображение занимало всю раму, из-за чего и без того высокий Байхрат нависал над Ойнератом, как сам Морог карающий. От того, что сам генерал не присутствовал рядом во плоти, легче не становилось.

- Почему докладываете вы, а не офицер второй ступени?

- Офицер второй ступени Азалат мертв, мой генерал.

Байхрат еле заметно сжал челюсти, но тут изображение снова мигнуло, а когда восстановилось, Ойнерат уже не мог поручиться, что ему не показалось.

- Докладывайте, офицер.

Ойнерат неслышно вдохнул глубже, прежде чем приступить к сути.

- Мой генерал, наступление на Альдалир началось по вашему приказу. Отряд «хамелеонов» проник в лес и уничтожил храм богини Анну. Об этом сообщили вернувшиеся по приказу командира отряда «хамелеоны». Командир Горгох сообщал, что храм уничтожен, его служители убиты, потери с нашей стороны – один человек. «Хамелеоны» намеревались углубиться в лес и разведать обстановку у деревни Приозерье. Офицер второй ступени Азалат дал команду «быкам» выступать…

Ойнерат почувствовал, что в комнате слишком жарко. Покойный Азалат был теплолюбив. На лбу офицера третьей ступени выступил пот, а в горле пересохло. Но это было из-за жары, несомненно, не из-за чего-то еще.

- «Быки», возглавляемые офицером второй ступени, должны были пройти по тому же пути, что и отряд Горгоха, объединиться с «хамелеонами» и занять Приозерье. Через два с половиной часа в крепость Хорог был доставлен раненый из отряда Горгоха. Его раны были смертельны, и вскоре он скончался.

- Что он успел рассказать? – резко спросил Байхрат.

[Советник Аламат]

Ойнерат подавил желание зажмуриться. Он все представлял совершенно не так. В своих мечтах он докладывал генералу о героических действиях своего отряда, разумеется, скромно умалчивая о своих личных заслугах. И Байхрат, конечно, должен был улыбнуться… ладно, ладно, просто кивнуть! – и сказать, что Ойнерат и его люди достойно отличились в великой войне во славу Морога и что такими сыновьями Харрадон может гордиться. Иногда Ойнерат втайне воображал, как подхватывает знамя из рук убитого или раненого Азалата (почему, кстати, у него? И что вообще делать в лесу со знаменем?!) и ведет «быков» в битву, воодушевляя своим примером. В одной руке знамя, в другой меч, в третьей… так, ладно, можно и без сгустка огня в ладони.

Реальность оказалась куда более сумбурной и куда менее располагала к подвигам. Офицер не мог выхватить у Азалата несуществующее знамя, потому что тело Азалата теперь гнило где-то в лесу, и Ойнерат сомневался, что его оттуда можно достать. В руки Ойнерата внезапно свалилось командование крепостью Хорог и войсками, которые, с одной стороны, уже все узнали и жаждали мести, а с другой… начинали бояться. Угораздило же Ойнерата выслушать рассказ умирающего «хамелеона» при посторонних! Доклад больше напоминал страшную сказку для детей, но истерзанное тело бойца было наглядным доказательством того, что все произошло на самом деле. Если, конечно, «хамелеон» не повредился рассудком перед смертью, но на сумасшедшего он не походил.

- «Хамелеон» Сог доложил, - продолжил Ойнерат, собравшись с мыслями, - что он исполнил приказ своего командира Горгоха и вернулся к крепости Хорог. Он должен был стать провожатым для отряда «быков» к Приозерью. Вместе с отрядом офицера второго ранга Азалата он направился вглубь леса. По словам Сога, ничего необычного он не заметил, не считая того, что они пересекли полосу «очень зеленой травы»…

На этом месте Ойнерат сбился. Он понимал, что докладывает плохо, косноязычно, и генерал имел полное право подумать, что офицер третьего ранга скрывает свои и чужие ошибки за чушью о «зеленой траве» и прочим бредом умирающего. На месте Байхрата Ойнерат наверняка так и подумал бы. И разнес бы доклад, как королевские войска – мятежников под Белваром.

За окном стояла чернота, густая и недружелюбная. Ойнерату казалось, что утро не наступит никогда и он так и останется в темной северной ночи, полной неразберихи, стонов раненого, шуршания озерного тростника и перешептываний. К счастью, он не имел достаточно времени, чтобы упиваться этими мыслями, разрываясь между готовыми выступать войсками, госпиталем и магами-связными, которые непозволительно долго устанавливали связь со столицей. На последних Ойнерат уже орал на одной ноте, оскорбительно, недостойно офицера, игнорируя возражения о «перегруженности каналов» и «невозможности соединения» и обещая беднягам веселую будущность в поселении Малые Рога у Заплюйской речки. Первый связной, офицер шестой ступени, краснел, бледнел и, не прекращая орать, Ойнерат равнодушно подумал: не довести бы до разрыва сердца. Человеколюбие здесь было ни при чем – от него у Ойнерата к предрассветным часам не осталось уже ничего, но других связных в окрестностях Хорога взять было негде.

Сейчас первый связной находился в зале, поддерживая работу кристаллов, и не без удовольствия слушал беканье и меканье офицера третьей ступени перед Байхратом. И наверняка с любопытством ждал развязки. Ойнерат свернул наступление на свой страх и риск, и теперь обязан был объяснить генералу, что причиной стала не трусость офицера, побоявшегося схватиться с какими-то лесными охотниками, а более веские причины…

Разумеется, Байхрат не мог растереть его в порошок из столицы. Это обнадеживало.

- После прохождения этой «зеленой травы», - продолжил Ойнерат, собравшись с мыслями, - офицер второй ступени Азалат схватился за голову и закричал что-то вроде «Оставьте меня, оставьте, прочь из моей головы!»

- Что-то вроде, - повторил Байхрат. Связной, постукивавший по вспыхивавшему зеленым камню спиралевидным когтем, задрал острый нос к потолку, обнаружив там что-то крайне интересное. Ойнерату хотелось его убить.

- Я передаю слова «хамелеона» Сога, - сдержанно ответил он Байхрату, - а он находился при смерти, когда докладывал мне. Кроме того, в лесу он мог не расслышать дословно крик Азалата, поскольку весь отряд находился в смятении.

Ойнерат вспомнил лицо Сога – белое от потери крови, с бегающими глазами, с искусанными от боли губами.

«Там все как с ума посходили… - голос у «хамелеона» был тихий, но говорил он быстро, горячо, нервно комкая в пальцах простыню. – «Быки» за рога свои похватались, как будто выдернуть их хотели из черепов, орут, какая уж тут скрытность… Хрор так вообще стал рогом в дерево тыкать… визжит, щепки летят, рогу-то, понятно, хоть бы хны, а он все визжит… как башку не расшиб… Я боялся, что они меня затопчут, не заметив. Глядь – а я весь виден, как муха на скатерти…Аззи… то есть, офицер, все кричал, кричал, а потом замолк… Я гляжу… а у него стрела в горле… лесняки… а мне в плечо и в грудь… крутануло, да об дерево. Потом не помню… очнулся, а рядом Хрор мертвый, стрела в глазу… и остальные… остальные… и Хрор… дерево в щепки рогом…»

Дальше Сог начал бредить и уже не очнулся до самой смерти. Ойнерат понял так, что его приняли за мертвого и не добили.
Очнувшийся Сог еще мог ползти и выбрался из леса. Его нашли без сознания у озера трое «крылатых», которых Ойнерат послал на разведку. Если бы Сог был замаскирован, он так бы и умер в тростниках, но он полз без защиты…

- По словам Сога, - Ойнерат с усилием вернул свой доклад в прежнее русло, - отряд впал в безумие вместе со своим командиром. «Быки» пытались сломать собственные рога. Офицер второй ступени Азалат не контролировал себя, как и его бойцы, и не остановил происходившее…

Ойнерат снова запнулся, не находя подходящего слова для того, что творилось в лесу. Безумие? Паника? Так и не подобрав определения, он продолжил.

- Почти сразу после того как бойцы начали наносить себе повреждения, на них напала из-за деревьев группа альдарцев. Сог был ранен и оглушен. Когда он очнулся, то увидел всех своих товарищей вместе с командиром мертвыми. Судя по всему, боя как такового не было. «Быков» расстреляли из-за деревьев, пока они лишены были возможности сопротивляться. Возможно…

Ойнерат оборвал себя. Это было не занятие в Школе Войны, чтобы он делал выводы и строил предположения. Однако Байхрат, сверлящий его глазами, так что Ойнерат невольно вытягивался в струну еще сильнее, велел:

- Продолжайте, офицер.

[Советник Аламат]

- Есть. Возможно, Азалат и «быки» не были безумны в прямом смысле этого слова. Точнее, помутнение рассудка было следствием, а не первопричиной происходящего. Это не было одержимостью или наведенными видениями…

- Чем же это было? – Ойнерату почудился интерес в глазах Байхрата, но непонятно, были ли причиной слова офицера или он сам.

- Болью, - коротко ответил Ойнерат. – «Быки» испытывали очень сильную боль и пытались избавиться от нее любым способом. Насколько я помню, их рога, в отличие от рогов животных, не полностью нечувствительны, и металлом их оковывают не только для лучшей атаки, но и для защиты. Офицер второй ступени Азалат чувствовал такую головную боль, что оказался неспособен не только на воспроизведение заклинаний, но даже на отдачу приказов.

- А как же ваш «хамелеон»? – спросил генерал. Ойнерат понял, что ступил на зыбкую почву. У него не было ничего, кроме предположений, ничем не подкрепленных, построенных на догадках, интуиции и словах человека в предсмертной горячке.

- «Хамелеон» не испытывал боли, потому что у врага не было в этом необходимости. Без своей маскировки он был беззащитен, и никому не нужно было доводить его до умопомешательства. Чему бы ни подвергли отряд Азалата, это что-то было направлено на лишение бойцов их дарованных Морогом способностей.

Это уже смахивало на кощунство, и Ойнерат поспешно сделал священный знак. Благословения Морога нельзя было лишить так просто, даже если бы у альдарцев на границе оказался по-настоящему сильный маг. Однако Байхрат, казалось, не заметил промаха офицера. Он в задумчивости тронул фибулу в виде черного круга с тремя самоцветами, скрепляющую его плащ. Выводы Ойнерата не произвели на него видимого впечатления. То ли генерал за долгие годы своей жизни на самом деле разучился удивляться и стал полубогом… то ли это был не первый подобный доклад, который он выслушал за ночь.

Голова Ойнерата показалась ему самому котлом, в котором мысли кипели и грозили перелиться через край. Невозможность быстро связаться со столицей… две крепости южнее Хорога… альдарцы, которые оказались возле отряда Азалата, словно ждали вторжения…
- Что вы предприняли? – голос Байхрата прервал эти лихорадочные размышления.

Однажды Ойнерат на спор стоял у обрыва над морем, опираясь только на пятки и выставив носки наружу. Он был босиком, и ветер холодил его пальцы и голую кожу ступней. Море шипело внизу, и в этом шипении Ойнерату чудился зов; желание наклониться и упасть вперед, навстречу скалам, было почти нестерпимым. Казалось, что ветер, леденящий кожу, вымывает камень и песок из под его ног, делая и без того не слишком надежную опору хрупкой. Когда он выстоял достаточно, чтобы никто не мог обвинить его в поспешном бегстве, он очень осторожно отступил назад, и в гуле внизу ему почудилось разочарование. Он заслуженно гордился своей выдержкой тогда. Никто не способен был повторить его поступок, кроме Аррина, но Аррин, казалось, не был знаком со страхом вообще.

Когда Байхрат задал свой вопрос, Ойнерат почувствовал, как холодный ветер снова разрушает почву под его ногами.

- Я отдал приказ остановить наступление и велел войскам разместиться в Хороге. К «очень зеленой траве» отправил разведчиков за образцами.

Ойнерат был готов объяснить свое решение. По рассказу Сога было ясно, что альдарцы уже готовы к появлению харратов, а первоначально операция строилась на неожиданном вторжении. Но если вступить в битву, пусть даже и на незнакомой территории, можно было, то отправляться за «зеленую траву», чтобы обезуметь от головной боли и оказаться расстрелянным из-за деревьев вместе со своими людьми… это походило не на героизм, а на редкостную глупость. Ойнерат не рискнул. И если бы сейчас выяснилось, что из-за его приказа отступить в Хорог харратские войска проиграли сражение где-то в лесу… Ойнерат набрал воздуха в грудь для объяснений, но слова Байхрата остановили его.

- Вы поступили разумно, офицер.

Ойнерат почувствовал, что стоит не на опасном обрыве, а на твердом полу, и никакой ветер не может столкнуть его с места. Сухожилия под коленями предательски дрожали.

- Раз офицер второй ступени Азалат мертв, вы принимаете командование Хорогом. Это приказ. В лес до особого приказа не вступать, но образцы этой «зеленой травы» достать непременно. Любыми средствами.

- Есть, - откликнулся Ойнерат. В голове у него гудело от усталости и облегчения одновременно. Он надеялся только, что лицо Байхрата расплывается по-прежнему из-за помех связи, а не из-за его слабости.

- Крепость Хорог держать. Если Альдалир решит перейти в ответное наступление, стоять насмерть, но Хорог не сдавать.

- Есть, генерал.

- На связь выходить каждый вечер. Время я назначу, - уголки губ Байхрата дрогнули в намеке на улыбку. – Не нужно каждый раз с боем подключаться к моему каналу.

Связной маг, который стоял сбоку от рамы и был недоступен взгляду генерала, выше задрал свой острый нос.

- Но, если нужно, шли вызов немедленно! – продолжил Байхрат, и лицо несчастного связного вытянулось, и даже кончик носа, казалось, искривился вниз. – О любом необычном происшествии докладывать! Пусть поработает изобретение советника, не сломается.

- Есть, - в третий раз отозвался Ойнерат не без злорадства в голосе. Темные глаза Байхрата еле заметно прищурились, и офицеру впервые почудилось в них что-то человеческое.

- Вы хорошо потрудились сегодня, офицер второй ступени. Враг оказался хитрее и лучше подготовлен, чем мы рассчитывали, но это ничего не значит. Если будет нужно, войско Харрадона спалит эти леса под корень. Но Харрадон требует вашего мужества и силы – и умения думать, которое вы сегодня уже проявили.

- Служу Морогу и королеве! – гаркнул Ойнерат, чувствуя, что превращается в одного из крылатых и готов воспарить к потолку. Байхрат еще раз скупо улыбнулся.

- Вольно, офицер. Конец связи.

Камни в углах рамы погасли, превратившись в простые булыжники, какими только мостовые в Белваре мостить. Байхрат исчез. Связной слез с табурета, на который забрался, когда настраивал соединение и поморщился – то ли оттого, что рука затекла, то ли потому что результат разговора не оправдал его надежд. При взгляде на его недовольное лицо Ойнерат вдруг почувствовал прилив благодушия.

- Спасибо за работу, Роднат! Вы отлично справились.

- Служу Харрадону, - буркнул Роднат, и Ойнерат вдруг вспомнил, что связные маги официально подчинялись не генералу, а первому советнику Аламату. Почему-то, когда офицер тогда еще третьего ранга осыпал Родната и его людей проклятиями, этот факт вылетел у него из головы.

- В следующий раз велю вам тут поставить подставку повыше, - заметил он, отходя к окну. – Замучаетесь же каждый раз руки задирать.

За окном занимался серенький северный рассвет. Сумасшедшая ночь прошла. Ойнерат подумал, что сейчас ему неплохо бы сесть. А еще лучше лечь. Упасть в постель с чистым бельем, с грелкой в ногах – в Хороге было холодно, и даже он, умеющий управляться с огненной стихией, испытывал неудобства. И проспать до обеда, чтобы мысли, которые жужжали в голове, как стая мошкары, притихли и пришли в подобие порядка.

Ойнерат развернулся на каблуках и пошел к двери. Нужно было еще приказать, чтобы никто не приближался к лесу без команды, убедиться, что Согу готовят достойные похороны, узнать, не подошел ли обоз с провиантом, и велеть вернувшихся разведчиков сразу отправить к нему, в какое бы время они не явились. Что-то еще… Ах, да.

- Оставить здесь одного из ваших людей, - велел он, обернувшись к связному. – При вызове сообщать мне немедленно. Если эти ваши кристаллы опять начнут дурить – сообщать мне. Чтобы не оказалось, что Хорог без связи, а я не в курсе! Без присмотра не оставлять ни на миг!

- Да, офицер Ойнерат, - отозвался после короткой паузы Роднат.

Ойнерат распахнул дверь и шагнул в коридор. Холод тут же ущипнул его за щеки и обнаженную кожу в вороте рубашки. Со двора донеслись голоса и скрип колес – похоже, обоз как раз прибыл. Ойнерат туже затянул хвост на затылке и чеканным шагом отправился к лестнице, пересекая бледные полоски света, падающего из окон-бойниц. Предстояло еще много дел.

[Советник Аламат]

Старший целитель храма Анну в Фридъерге, столице Альдалира, Асфрид сбросил белую накидку на скальный выступ, стянул просторную рубаху, штаны и ступил под водопад. Холодные струи ударили по его мускулистому телу, больше подходящему для охотника, чем для жреца, намочили длинные волосы, из льняных тут же ставших пшеничными. Асфрид запрокинул лицо навстречу бегущей воде и прикрыл глаза. Нужно было перетерпеть несколько мгновений, а дальше на смену обжигающему холоду приходили приятные ощущения и бодрость духа и тела.

Немногие знали о существовании пещер под самым храмом – даже не каждый из служителей Анну был посвящен в это знание, и еще меньше людей знало расположение подземных залов и переходов между ними. Асфрид любил это место – здесь было приятно работать, и удобно упражняться в сосредоточении. Порой короткое пребывание в пещерах заменяло старшему целителю ночной отдых. Асфрид не спал ночью, изгоняя недуг из подхватившего лихорадку, и теперь, чтобы не утратить остроту ума, должен был подстегнуть уставшее тело. Но даже времени на сосредоточение у него сейчас не было, приходилось обходиться самыми простыми способами: холодной водой и отваром листьев сердцедрева.

Страшные новости принесли, когда Асфрид вышел от больного, наконец, забывшегося сном. Целитель и сам собирался последовать его примеру, когда один из дубов возле храма вздрогнул, его кора раскрылась и выпустила двух человек – старика и мальчика. Оба выглядели измученными. Младший поддерживал старшего под руку, но при этом сам был так бледен, что Асфрид опасался, как бы мальчик не упал без сознания.

- Приветствую вас в Фридъерге, братья, - сказал Асфрид, шагнув навстречу прибывшим, но старик перебил его, тяжело дыша и припадая на левую ногу.

- Я хотел бы пожелать тебе доброй ночи, брат, но эту ночь уже никто не назовет доброй. Враги в лесу! Приозерный храм разрушен, его служители убиты. Только Ольгрив спасся, Анну защитила его.

- Кто это сделал? – спросил Асфрид.

- Мы не знаем, брат, - ответил старик, но мальчик негромко пробормотал:

- Злые тени…

- Тени? – переспросил Асфрид и посмотрел в лицо Ольгрива. Тот был изможден и бледен, но не опускал взгляд. В его глазах старший целитель видел упорство раненого зверя, который готов бежать от охотников, истекая кровью, пока не упадет замертво.

Тревога и негодование, вспыхнувшие в сердце Асфрида после горьких новостей, требовали поторопиться, но целитель сдержал свое нетерпение, зная, что опрометчивые действия могут навредить больше, чем минута промедления. Поэтому, как ни хотелось ему немедленно расспросить обоих вестников и помчаться с докладом к королю, Асфрид заставил себя говорить мягко. Оба служителя нуждались сейчас в его покровительстве и защите не меньше, а может, и больше, чем все жители Альдалира.

- Обопрись на меня, брат, - сказал он старику, и тот привалился к его плечу, освободив от ноши мальчика, который с облегчением выпрямился. Вторую ладонь Асфрид положил на плечо Ольгрива, провел по нему ладонью, еле заметно нажал…

Страх, гнев, горе и усталость хлынули в него сплошным потоком, и целитель еле успел защитить свой разум и сердце, вспомнив, что ни одно из этих чувств не принадлежало ему. Поток был таким сильным, что даже Асфрид ощутил болезненный укол, прежде чем вернул себе равновесие духа. Что бы ни произошло в Приозерье, это потрясло мальчика настолько, что Асфрид откинул все мысли о преувеличении в словах старика о постигшем их горе.

- Идемте, - сказал он обоим, и повел их по усыпанной песком дорожке к храму – не к главному входу, украшенному резьбой в виде цветов, листьев, ветвей и плетей ползучих растений, но к неприметной серой двери, которая вела в его собственные покои.

Старший целитель жил скромно. Он давно уже не нуждался в роскоши, предпочитая богатства духа удовольствиям плоти, но в его покоях любой гость находил достойный прием. Асфрид усадил на лежанку старшего из приозерцев и мимоходом бросил на жаровню пригоршню солнцедара, чей запах должен был немного успокоить и приободрить усталых путников. Ольгрива же Асфрид усадил на табурет у стены и вложил в его руки чашку с настоем на том же солнцедаре. Целитель мог бы забрать у мальчика часть ноши, которую тот носил в своем сердце, но Асфрид знал, что стоит ему хоть немного освободить от бремени Ольгрива, как допросить того уже не получится. Сейчас разум Ольгрива был притуплен тяжестью переживаний, и только поэтому он мог сохранять видимость спокойствия. Стоило ему избавиться хотя бы от капли своего страха и ненависти, как он бы дал волю слезам и Асфриду уже куда труднее было бы добиться от него рассказа.

Пока Ольгрив пил горячий настой, хлюпая, чтобы не обжечься, Асфрид опустился на край лежанки, на которой полулежал старик, завернувшийся в свои потерявшие белизну и опрятный вид одежды.

- Расскажи мне все, что знаешь, брат, - сказал старший целитель мягко, но старик покачал головой.

- Сам я мало что знаю, а видел и того меньше. Ольгрив пришел ко мне из ясеня посреди ночи…

- Явился один? Он еще молод для такого путешествия в одиночку, - заметил Асфрид. Ольгрив, о котором шла речь, только сильнее сгорбился и уткнулся носом в чашку, над которой поднимался ароматный пар.

- Некому было сопровождать его. Ольгрив рассказал мне, что все служители Анну в Большом храме убиты…

- В Большом храме?

- Так мы называем храм, который стоит ближе к озеру. А святилище, в котором я доживаю свой скромный век, приозерцы назвали Малым. Боюсь, теперь они дадут ему имя Единственного…

- Не нужно отчаиваться, даже если судьба посылает нам испытания, - заметил Асфрид. – В человеческих силах восстановить разрушенное. Приозерье не останется без храма Анну, я, старший целитель, могу обещать это. Но продолжай, я перебил тебя.

- Мне нечего больше сказать, - покачал головой старик. Его худые пальцы все время поправляли накидку, подтягивали, укутывали в белую шерсть костлявое тело, как будто старик пытался согреться и не мог. – Я созвал деревню, и старейшина отправил людей на поиски злодеев. Ольгрив знает больше…

Асфрид повернулся к мальчику. Ольгрив застыл, сгорбившись и опустив голову, стиснул в пальцах наполовину пустую чашку, пальцы впивались в вырезанные на стенках руны. Асфриду он показался похожим на подбитую птицу.

- Ольгрив, - позвал целитель, и служка поднял на него взгляд. – Я хочу, чтобы ты показал мне, что произошло этой ночью в вашем храме.

- Там… - Ольгрив облизнул сухие губы, в темных глазах плеснула усталость и боль, словно целитель ткнул пальцем в свежую рану. – Там были тени. Они неслись по лесу. А потом кто-то закричал…

Мягкая ладонь запечатала его рот, и мальчик хлопнул глазами. Асфрид покачал головой.

- Не нужно тратить слова, брат, - сказал он серьезно, как равному, - лучше позволь мне самому увидеть все, что видел ты. Ты доверяешь мне?

Рот Ольгрива все еще был закрыт, поэтому он мог только кивнуть. В его взгляде старший целитель видел и новый страх – должно быть, приозерские служители Анну никогда не сливали его разум со своим. В первый раз это всегда пугало, но Асфрид рассчитывал, что справится с его испугом – это было легче, чем пытаться вытянуть у мальчика связный рассказ и точное описание.

- Я разделю с тобой твою память, - сказал он Ольгриву, - а потом тебе станет легче. Я побываю возле храма вместе с тобой.

[Советник Аламат]

На этот раз служка кивнул увереннее – возможность разделить свой ужас с кем-то еще его обрадовала. Асфрид вынул из его рук чашку и поставил на стол. Соприкосновения рук во время слияния разумов были не нужны, но Асфриду вовсе не хотелось, чтобы заново переживавший все Ольгрив облил его настоем, пусть даже и остывшим. Он взял лицо мальчика в ладони, средние пальцы легли на виски, легко помассировали их. Взгляд Асфрида столкнулся со взглядом Ольгрива. Несмотря на то, что мальчик доверял старшему целителю, его разум сопротивлялся вторжению, Ольгрив отвернулся бы, если бы сильные руки не держали его голову. Он бы удивился, если бы узнал, что сейчас Асфрид делал все то же самое, что и Ольгрив, когда тот упражнялся на сосне. Только дерево было мудрее и быстрее понимало, что человек не желает ему зла. Поэтому так много служителей Анну умело соприкасаться с деревьями, и так мало – с людьми…

Над верхней губой Ольгрива выступили капли пота. Не в силах отвернуться, он смотрел в светло-серые глаза напротив, и чувствовал, что его затягивает в их глубину, еле заметный шепот в сознании уговаривал его не сопротивляться. Он хотел зажмуриться – и не мог, его зрачки расширились, дыхание участилось. Прохладные пальцы Асфрида все еще поглаживали его виски, старший целитель молчал, но Ольгрив был уверен, что это его тихий голос уговаривает не противиться, как будто мысли Асфрида через пальцы проникали прямо в голову Ольгрива. Это не было больно или противно, но необычно. Серые глаза мерцали в полумраке комнаты, как серебро, заставляли смотреть прямо в них, шепот все звал и звал, и Ольгрив сдался. Он набрал воздуха в грудь, как будто перед прыжком в воду, и провалился в неведомую глубину.

Ольгрив снова сидел на сосне, обхватив руками ствол, и луна заливала светом притихший лес. Но теперь рядом с ним был Асфрид. Старший целитель непринужденно расположился на толстой ветке, свесив ноги вниз. Ветка поменьше вытянулась как раз за его спиной, украсив светловолосую голову смешными рожками. Ольгрив невольно хихикнул – и тут же одернул себя. Дело было даже не в том, что он смеялся над старшим целителем, оказавшимся совсем не таким строгим, как представлялось раньше. Но совсем рядом был Большой храм, который…

Ольгрив быстро посмотрел в сторону поляны, и его губы задрожали. Храм возвышался посреди леса, как всегда, светлый, тонкий, неповрежденный. По-прежнему целые окна были темны, служители мирно спали. Ольгриву хотелось сорваться с места, помчаться на поляну, предупредить, не дать убийству совершиться во второй раз, но ноги и руки не слушались его. Он бросил умоляющий взгляд на Асфрида, но тот покачал головой. Ольгрив закусил губу и ткнулся лбом в шершавую кору. То ли дело было в том, что это было первое дерево, которое согласилось впустить его в себя, то ли Ольгрив стал лучше понимать лес, но от прикосновения к стволу становилось немного легче.

Когда неподалеку мелькнула первая тень, Ольгрив хотел отвести глаза и не глядеть, но не выдержал. Он снова смотрел, как неясные призраки стекаются на поляну, как вламываются в храм, снова услышал крики… И только когда старший брат Орм появился на поляне, Ольгрив не выдержал и, чтобы не видеть его смерти, перевел взгляд на Асфрида.

Старший целитель поднялся на ноги и выпрямился на своей ветке, не держась за ствол, как будто позабыл, что стоит не на твердой земле. Черты его лица заострились, дружелюбие слетело с него, как сорванная ветром с дерева сухая листва, под нахмуренными бровями грозно сверкали глаза. Только теперь Ольгрив подумал, что Асфрид вовсе не так добр, каким кажется сперва, но это только его обрадовало. Чтобы расправиться с врагами, которые громили храм, мало было одной доброты, и Ольгрив надеялся, что старший целитель сможет защитить Приозерье – хотя кто может справиться с призраками?

Мир вокруг стал размываться и дрожать. Ольгрив понял, что в это время он уже уходил вглубь дерева. Ему хотелось остаться, посмотреть, что же произошло после того, как он сумел в первый раз проникнуть под кору и отправиться к Малому храму. Но Асфрид непонятным образом сумел снова оказаться прямо перед ним, посмотрел в глаза, и Ольгрив почувствовал, что его опять затягивает странный вихрь, оторвавший его от ветки и бросивший прочь.

В комнате было тепло, от жаровни тянуло солнцедаром, огонь бросал отблески на стены. Ольгрив моргнул и обнаружил, что снова оказался в покоях старшего целителя, а тот по-прежнему держал его голову сильными руками. Впрочем, как только Ольгрив пришел в себя, Асфрид немедленно его отпустил и плеснул в чашку свежего напитка.

- Пей, - приказал он и стал расхаживать из стороны в сторону, не обращая больше внимания ни на мальчика, ни на старика. Ольгрив тянул настой, не осмеливаясь ослушаться, и сидел тихо, чтобы не нарушать ход размышлений целителя. Сейчас Асфрид походил на того, который стоял на ветке и гневно глядел на прокравшихся в лес врагов. Но когда он остановился, придя к какому-то решению, его лицо снова разгладилось, и он принял прежний спокойный и безмятежный вид.

- Будьте моими гостями, - сказал он, мягко улыбнувшись. – Здесь вы найдете все для отдыха, в котором оба нуждаетесь. Я же вынужден на время покинуть вас, но не стесняйтесь быть как дома в мое отсутствие. Думаю, у меня вы сможете восстановить силы, нет нужды вам сейчас возвращаться в Приозерье либо отправляться куда-нибудь еще.

Даже Ольгрив, несмотря на неопытность, расслышал в этом приглашении прямой приказ, а старик, устроившийся поближе к жаровне, вдруг поглядел на гостеприимного хозяина и еле заметно улыбнулся. На миг Асфриду стало неловко – он совсем позабыл, что один из его гостей, чьими поступками он взялся распоряжаться, старше его и понимает лучше, чем могло показаться. Но эту мысль Асфрид отбросил как несвоевременную. В другой день, он бы с почтением мог послушать рассуждения старика, но теперь было время для действий.

- Будьте как дома, - повторил он и вышел. Тусклые рассветные лучи осветили тропу между дубами и ясенями, когда Асфрид поспешил к королевскому дворцу так, что накидка развевалась за его спиной.

***

Готовиться к совещанию не было времени, и его величество король Альдалира велел всем приглашенным явиться в его покои. Комната была жарко натоплена, огонь в камине и несколько светильников освещали панели на стенах, украшенные резьбой в виде деревьев, цветов и оленей. За тяжелым круглым столом сидели спешно вызванные из своих теплых постелей советники. Керваль, лучший воин королевства, знающий все уловки, позволяющие убить неприятеля в лесу так, что он не понял бы, откуда пришла смерть, мастер войны. Мари, мастер торговли, который без запинки мог перечислить, какие товары шли в Альдалир из-за гор, а какие – со стороны озера, что леса продавали соседям и по каким ценам, какие пошлины брали с торговцев на границах и сколько денег поступало в казну с каждой проданной соболиной шкурки. Регуин и Стейн, два брата, уже отличившиеся, несмотря на молодость, храбростью и преданностью королевской семье. Фроди, ученый книжник, оставивший юность далеко позади и вступающий в пору дряхлости, но до сих пор сохраняющий ясный ум. Унна, по прозвищу Зеленая Змея, которая могла пройти в шаге от человека по сухим листьям так, что он ничего не заметил бы, мастер скрытности. Асфрид, сохраняющий безмятежное выражение лица, несмотря на страшные новости, которые сам принес во дворец. И сидел возле камина, придавленный тяжестью этих новостей король Альдалира, Эйольв, с короной в виде свернутой ветки на светлых волосах. Игра света и теней делала резче черты его лица, почти по-девичьи нежного, из-за чего Эйольв казался младше, хотя тело короля было прекрасно развито для его пятнадцати лет.

Только замолк Асфрид, и советники обменялись тревожными и горестными взглядами, но никто не подавал голоса раньше короля. Эйольв же смотрел в огонь, и в танце языков пламени ему мерещились дурные предзнаменования. Плохо начиналось его правление, плохо и продолжилось – разве во времена его отца осмелился бы кто-то напасть на дом Анну?

- Сначала, - наконец сказал он, - давайте почтим память безвременно погибших братьев. Несчастье обрушилось сегодня на детей богини. Это общее горе Альдалира, но тебе, Асфрид, я сопереживаю особо, потому что из тех, кто несет нам слова Анну, ты – первый.

Асфрид склонил голову в знак благодарности за эти слова, и все поднялись со своих мест, чтобы оказать дань уважения погибшим приозерцам. Пламя в камине метнулось, четче обозначив морщины на лице Фроди и угрюмую складку у губ Керваля. Унна закусила губу, Регуин и Стейн опустили глаза. Эйольв посматривал в сторону Асфрида, а тот стоял, вытянувшись, как ясень, глядя поверх голов на игру теней на панелях, которая оживляла деревянных оленей в искусно вырезанном лесу.

Король сделал знак, и все опустились обратно на стулья. Асфрид положил руки на стол ладонями вниз, на темном дереве они казались высеченными из мрамора, какой добывали у гор на границе с Деокадией.

- Мальчик так и не назвал, кто напал на его братьев? – спросил Эйольв.

- Назвал, и не раз, - откликнулся Асфрид. – Он называл их тенями, призраками. Да он и не мог именовать их иначе.

- Но не могли же это быть духи на самом деле! – Стейн сделал священный знак. Он мог выйти в одиночку на любого лесного зверя, но при мысли о призраках, уничтоживших дом Анну под покровом ночи, почувствовал холодок, пробежавший по спине, словно какая-то тень уже провела по его коже бесплотной рукой.

- Конечно же, нет, - ответил старший целитель. – Ольгрив видел, но не понимал, что он видит. Я смотрел его глазами, и смог заметить немного больше, чем он.

- И кто же это был, по-твоему?

- Демоны.

[Советник Аламат]

- Я не думал, Асфрид, что даже в такой день ты способен на шутки! – вспыхнул Керваль, его темные глаза сверкнули под густыми бровями. – Что должно случиться, чтобы ты перестал зубоскалить хотя бы при короле?!

Эйольв поднял руку, призывая к тишине, а Фроди еще больше сгорбился после слов Асфрида и проскрипел:

- Демонами все чаще называют степных жителей. После того, как на трон Харрадона села Фаризе, ее подданные теряют человеческий облик.

- Не все, - возразил Мари. – Харраты по-прежнему приезжают к нам для торговли. Они отличаются от нас обычаями, но они такие же люди, как и мы. Не думал, что найду поборника суеверий в твоем лице, Фроди.

- Торговцы, быть может, и не меняются, - заметил Асфрид. – Разумеется, не мне, скромному служителю, судить о торговых делах…

Мари скривился при этих словах, потому что изготовление целебных снадобий находилось в ведении старшего целителя и приносило храму большие доходы. При этом скромный служитель железной рукой управлял продажей своих мазей как в лесах, так и за их пределами, и если бы каждый в королевстве так не разбирался в торговых делах, то Мари можно было бы уходить на покой.

- Однако торговля в Харрадоне никогда не считалась достойным уважения занятием, - продолжал Асфрид. – Там живут воины, и если они и приучились не бросаться с ножом на каждого, кто посмотрит на них недостаточно почтительно, то любовь к битвам у них в крови. А последние пятьдесят лет некоторые из них на самом деле выглядят так, что человек неподготовленный может принять их за демонов…

- Что еще ничего не доказывает, - заметил Мари.

- Разумеется, - слегка поклонился в его сторону Асфрид. – Было бы недостойно служителя Анну, да и любого мыслящего человека обвинять кого-то лишь потому, что на голове у него растут рога.

Мари налился краской. Ходили слухи, что его жена, младше своего почтенного мужа на двадцать шесть лет, заглядывалась на молодых охотников и красивых служителей. Конечно, никто не мог поручиться, что ее внимание проявлялось в чем-то, кроме долгих взглядов, но слухи ходили. Асфрид ни единым звуком не дал понять, что вложил в свои слова второй смысл, но мастер торговли в последнее время болезненно принимал намеки на рогоносцев, даже если в его присутствии говорили просто об оленях, и целитель не мог об этом не знать.

- Еще зимой мы получили тревожные известия из Белвара, - снова заговорил Асфрид. – Айольв писал, что на празднике в честь королевы жители столицы получили мрачные предзнаменования о грядущей войне. Мрачные для всех, кроме самих харратов, которые были пьяны от одной мысли о войне…

- Предзнаменования, - покачал головой Фроди. – Они называют это голосом своего бога, который сам говорит с ними устами своей королевы.

- Все может быть, - безмятежно отозвался Асфрид, и сразу несколько острых взглядов укололо его. – В любом случае, Айольв был обеспокоен настроением харратов, а он не из тех, кто будет волноваться напрасно. Я показал его сообщение его величеству и почтенному Кервалю…

- И оно не было забыто, - отрезал Керваль. – Я усилил охрану на границах, хотя, видит Анну, я не из тех, кто дрожит от слов какого-то степного бога. Отряды находятся на границе постоянно, и там собраны лучшие наши люди. Мимо них не пробежала бы и мышь.

- А тень? – без улыбки спросил Асфрид. И, прежде чем мастер войны подыскал для него подходящее слово, добавил, - Харратские войска за последние пятьдесят лет сильно изменились. Кто знает, не научились ли они становиться прозрачными, как призраки?

- Невозможно, - покачала головой Унна. – Можно быть великим мастером маскировки, но нельзя превратить свою плоть в воду или воздух.

- Невозможно, но храм в Приозерье разрушен, и служители убиты, - Асфрид впервые выказал признаки гнева. – Или почтенные собеседники скажут, что он обвалился от ветра?

- Целитель, - позвал Эйольв, и лицо Асфрида снова стало спокойным.

- Прошу прощения, мой король. Но я всегда удивляюсь, когда люди говорят мне, что очевидного не существует.

- Никто не говорит, что храм обвалился сам, - Керваль хлопнул по столу тяжелой ладонью. – Но кто может подтвердить, что убийцы – на самом деле харраты? Ты понимаешь, Асфрид, что речь идет о войне? А что за повод? Слова напуганного мальчика? И почему его нет здесь? Разве он не может рассказать все своему королю без посредников?

- Он измучен случившимся, - ровно ответил Асфрид. – Я отправил его отдохнуть. Он все равно не смог бы рассказать больше, чем я увидел в его памяти.

- Конечно, - с усмешкой ответил Керваль. – Впрочем, не удивлюсь, если теперь он повторит твои слова кому угодно.

- Достаточно, мастер, - остановил его король. – Сейчас не время для того, чтобы мои советники ссорились между собой, когда в нашем лесу рыщет неизвестный враг.

- Да, мой король, - склонил голову Керваль. – Я не меньше целителя скорблю о погибших – и не хочу, чтобы их стало больше. Я готов мстить за смерть сыновей Анну, и сам повел бы всех, способных держать оружие, чтобы восстановить справедливость. Но я не хочу подставлять своих людей под рога и когти харратских демонов только потому, что в темном лесу мальчик увидел кого-то похожего.
Асфрид встал, его белая накидка колыхнулась от резкого движения. Старший целитель свел светлые брови, серые глаза блеснули сталью.

- Мой король, - сказал он, - я прошу позволения отправиться на границу самому. Мой долг – утешить родственников погибших и отдать последнюю дань разрушенному храму. Я хотел просить об этом с самого начала. Но теперь я хочу сам узнать природу этих «злых теней». И поговорить со стражами на границах… если мне еще будет, с кем говорить.

- Ты думаешь… - начал молчавший до сих пор Регуин. – Что, если не один только храм нам придется оплакивать?

- Видит Анну, у меня больше причин желать, чтобы здесь я ошибся, чем у любого другого, - с неожиданной горечью сказал Асфрид.

- Отправляйся, Асфрид, - кивнул Эйольв, и пламя позолотило искусно выкованные листья на его короне. – Передай друзьям и родным погибших слова сочувствия от их короля. Узнай все, что сможешь, и если на самом деле харраты решили перейти от дружбы ко вражде…

Эйольв стиснул пальцы на подлокотнике кресла и твердо закончил:

- Тогда они узнают, как могут защищать свои земли дети леса.

Асфрид поклонился, прижав ладонь к сердцу.

- Благодарю, мой король. Я хотел бы отправиться сейчас же.

- Ступай.

Накидка взметнулась и опала, целитель скользящим шагом направился к дверям. Даже ради этикета Асфрид не замедлял шага. «Если ты не погружен в созерцание, какой смысл идти медленно, если можно идти быстро?» - говорил он.

- Король Эйольв, я тоже прошу позволения отправиться в Приозерье, - Керваль поднялся на ноги и бросил взгляд на удалявшегося целителя. – Если нападение произошло из-за моего недосмотра, я должен об этом знать. Если же мои люди ни при чем… я должен быть рядом, чтобы никому не пришло в голову обвинить их.

- Хорошо, мастер, - произнес Эйольв. – Чем больше мы узнаем о том, что случилось, тем лучше. Но не допускай, чтобы предубеждение или неприязнь мешали тебе истолковывать то, что видишь. Асфрид не враг тебе… как и любому мирному созданию в Альдалире.

- Как я могу обвинять наставника, рассказывающего королю об учении Анну, - у мастера войны дернулись губы, словно он хотел добавить что-то еще, но не смел. – Но хотел бы я, чтобы целитель оставался целителем и не выдергивал лук у привычного к стрельбе.

Эйольв кивнул, не столько соглашаясь со смыслом этих слов, сколько показывая, что он услышал мастера. В висках зашумело – это приближалась головная боль, его личное проклятье, каким никто в их семье не страдал. Эта боль вгрызалась в его виски, опаляла изнутри череп, делала голову тяжелой, как камень, и тогда хотелось захлопнуть окна в опочивальне, зарыться в подушки и одеяла, и если не спать, то хотя бы лежать в тишине, долго, покойно…

- Вы все можете идти, - сказал он советникам. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что произошло, до возвращения Асфрида. Фроди, ты расскажешь мне о харратских демонах.

На самом деле Фроди уже рассказывал будущему королю когда-то о Харрадоне, о правящей там вторую сотню лет королеве, о ее людях, которые как люди не выглядели, и о других, обычных с виду, но наделенных почти божественной силой… Эйольв слушал тогда урок как сказку, и не слишком пытался запомнить ее или обдумать. Что могло случиться, когда его отец держал Альдалир под своей рукой? Когда его народ испокон веков в лесу был неуловим и не боялся чужаков? И вот, отец мертв, а чужаки оказались у самого порога, и ему, Эйольву, нужно было что-то делать с этим…

- Когда, мой король? – спросил Фроди.

Эйольв хотел сказать «сейчас», но боль ткнулась зубастой пастью в затылок, и король не выдержал.

- После обеда. Найди… найди какие-нибудь книги, если у тебя есть. И пришлите… - Эйольв чуть не сказал «Асфрида», но вспомнил, что сам отпустил старшего целителя в Приозерье. – Кого-нибудь из храма, пусть принесут мазь из шерстяницы. Ступайте.

[Советник Аламат]

Керваль догнал Асфрида уже во дворе. Зашагал рядом, уже не удивляясь, что хотя шаг целителя не выглядел ни широким, ни торопливым, двигался тот на удивление быстро, как паук-водомерка, скользящий по озерной глади.

- Я направляюсь в Приозерье, - сказал мастер войны без предисловий. – Поэтому трижды подумай, прежде чем обвинить моих людей в чем-либо.

- Я рад, - отозвался Асфрид, не сбавляя шага. Ветер тряхнул его широкий рукав и бросил его на локоть Керваля. Тот поморщился и стряхнул белую ткань.

- Рад?

- Конечно, - кивнул Асфрид и подобрал рукав. – Если я окажусь прав, то мастер войны нужен будет на границе сразу же, так что чем раньше ты отправишься за мной, тем лучше. Думаю, я все проверю, когда ты доберешься до Приозерья, - он позволил себе небольшое удовольствие, когда легко улыбнулся и посмотрел, наконец, на собеседника. – Ты ведь не думал, мастер Керваль, что из вежливости я соглашусь тебя подождать?

Керваль сжал кулаки.

- Сколько раз я говорил, - процедил он, - сколько раз я просил короля, чтобы он заставил тебя обучать моих охотников вашей ходьбе по деревьям. Ты ведь отказываешься раз за разом.

- Я готов учить всех, - улыбка Асфрида была безмятежна, словно эта беседа доставляла ему удовольствие.

- Не увиливай, - рявкнул Керваль, обходя лужу, которая напоминала грязное зеркало в белой раме из гальки, - ты готов учить всех, кто останется потом в твоем храме! Ни одного охотника!

Асфрид подобрал одежды и одним прыжком перелетел через лужу. Из-под ступней брызнула галька, пара камешков ударилась о сапоги Керваля.

- Ты ведь тоже не дашь пятилетнему малышу боевой лук и стрелы, - по-прежнему легко сказал он. – Почему же ты хочешь, чтобы я поступал так неосмотрительно? До встречи в Приозерье, мастер.

***

Асфрид стоял возле одного из дубов, растущих около храма Анну. Эти дубы помнили многих служителей, и задолго до того, как Асфрид принял узорчатый пояс старшего целителя, он любил в свободные часы лежать в тени их могучих крон, читать вынесенные из храмовой библиотеки свитки, размышлять или просто дремать. Почему-то именно здесь ему снились самые приятные сны в жаркие летние дни. Здесь же он любил практиковаться в сосредоточении, здесь же учился искусству перемещения. Дуб стал первым деревом, в которое молодому Асфриду удалось шагнуть, и он до сих пор предпочитал отправляться в путь именно отсюда, хотя его опыт позволял уйти в любое дерево, кроме самых молодых и тонких. Каждый раз, проникая под темную дубовую кору, он чувствовал себя, словно в объятиях старого друга.

Во рту еще горчило от листьев сердцедрева, но верное средство не подвело и на этот раз – Асфрид, настой подстегнул его разум, а холодная вода помогла прогнать сон. Перед дальним путешествием нужно было собрать силы. Старший целитель не мог вывалиться из древесного ствола, как неопытный мальчик или дряхлый старец. Асфрид глубоко вдохнул, отсчитал три удара сердца и втек под дубовую кору.

Как всегда, его сознание изменилось, стоило только слиться с древесными соками. Внутри Асфрид чувствовал себя юным, очень юным, но вместе с этим он ощущал свое единение со всем лесом, со всеми этими дубами, вязами, соснами и кленами. Он чувствовал, как медленно растут иголки и листья, как удлиняются корни и становится толще кора; прикосновения зверей или людей он ощущал так же ясно, как если бы кто-то взял его за руку. Но они были очень короткими, эти прикосновения, потому что через мгновение Асфрид уже перебирался к следующему дереву, дальше, дальше, и быстрее его были, пожалуй, только солнечные лучи, пробивающиеся сквозь кроны. Он тек под землей, пробираясь по корням, в чьих переплетениях было легко запутаться с непривычки, пролетал на высоте в четыре человеческих роста, от темных еловых лап до еще голых и дрожащих на ветру ветвей ясеней. Там, где он перескакивал от одного дерева к другому, мелькали вспышки: на концах веток, в узлах корней или трещинах коры, возле набухающих почек и жестких игл, на миг становившихся нежно-зелеными в сиянии духа Асфрида.

Другого эта бешеная гонка могла бы свести с ума, так быстро менялись деревья, каждое из которых было неповторимо и давало только ему свойственные ощущения. Кто-то опытнее выдержал бы мелькание вокруг, но мог бы потеряться в этом лесном царстве, свернуть не туда, и пропасть вдали от людского жилья. Но Асфрид знал лес, как никто другой, хотя многие охотники и попытались бы это оспорить.

Дорога, занявшая у приозерских служителей половину ночи, отняла у Асфрида два часа. Он был готов оказаться в гуще сражения, и вышел из-под коры ясеня у Большого храма осторожно, готовый в любой момент шагнуть обратно, однако открывшаяся ему картина была настолько мирной, что Асфрид засомневался, не свернул ли он, в самом деле, не туда.

Косые лучи утреннего солнца падали на лес, пронизывая кроны деревьев, у корней которых уже были рассыпаны первые цветы, похожие на ладошки с растопыренными пальцами-лепестками. В ветвях ясеня прямо над головой Асфрида щебетала какая-то птица, бесхитростно прославлявшая весну. Покрытая нежной молодой листвой ветка щекотала ему шею.

Его появление не осталось незамеченным. К Асфриду обернулись сразу двое. Первого из них Асфрид никогда не видел, но по одежде понял, что это должен быть приозерский старейшина. Второй заметил движение у дерева и схватился за кинжал у пояса, но, завидев белую накидку, не сделал попытки приколоть целителя к стволу. Этот кинжал с рукоятью, отделанной костью и драгоценным деревом, Асфрид прекрасно знал – он сам подарил его обладателю.

- Эйлейв! – воскликнул он, шагая навстречу и широко разведя руки.

- Дядя, - отозвался Эйлейв, по традиции прикладывая одну руку к сердцу, а другую ко лбу.

Иногда Асфриду казалось забавным, что его родной племянник служил у мастера войны, который старшего целителя переносил с трудом, и не просто служил, а был на хорошем счету. В отличие от большинства охотников, которые проводили на границе два года, а потом возвращались домой, Эйлейв сделал границу своим домом, и вскоре уже был командиром стрелков. Он даже походил больше на Керваля, чем на Асфрида, не унаследовав ни дядиного красноречия, ни изворотливости. В поступках и суждениях Эйлейв был прям, как стрела. Но если мастер войны был вспыльчив, хотя с годами и научился усмирять свои чувства, то Эйлейв с юных лет был хладнокровен и спокоен. Асфрид не знал, что так приморозило племянника: пока были живы родители Эйлейва, дядя не интересовался им, а после время для задушевных бесед было упущено. Хотя нельзя сказать, что Асфриду не было интересно, что у родича на сердце, редкие попытки разговорить его походили на старания ветра сокрушить скалу.

- Я не ожидал увидеть тебя здесь, дядя, - как всегда сдержанно заметил Эйлейв.

- Как и всегда, - ответил Асфрид, - но на этот раз могу ответить тем же, хотя это и приятная неожиданность.

[Советник Аламат]

Асфрид не лукавил. Он думал найти командира стрелков вместе со своими людьми прочесывающим лес частым гребнем в поисках убийц, но никак не спокойно беседующим со старейшиной Приозерья. Асфрид усмехнулся: вечно подозрительный и все проверяющий на несколько раз Эйлейв сейчас куда лучше вписывался в мирную обстановку кругом, чем он сам со своими догадками и готовностью к войне.

- А куда вы дели тела харратов? – спросил он наобум. Брови Эйлейва поднялись, и Асфрид уже подумал, что и в самом деле понапрасну созывал совет, но ответные слова племянника опровергли это.

- В черный овраг. Откуда ты знаешь, дядя? Или… - Эйлейв помедлил. – Или в столице все знали заранее?

На его шее билась голубая жилка, и Асфрид вздохнул про себя: мальчик так старается не поддаваться своим чувствам, а читается при этом легко, как раскрытый свиток!

- Разумеется, нет, - ответил он. – Я здесь как раз для того, чтобы узнать о произошедшем.

- Понимаю, - кивнул Эйлейв. – Конечно, ты должен быть первым, кто увидит защиту. Но если ты передашь мой доклад мастеру Кервалю, я буду благодарен.

- Передашь сам, - отмахнулся Асфрид. – Как раз сейчас Керваль должен нестись сюда, сбивая макушкой еловые лапы. Он и проверит готовность твоего отряда, да и остальных тоже. Зная тебя, я могу даже не тратить на это время…

Асфрид наткнулся на два удивленных взгляда и понял, что опять что-то упустил. Чувство было непривычным и неприятным – обычно сам Асфрид опережал своих собеседников на шаг, а теперь ему все время казалось, что он безнадежно отставал.

- Разве ты ничего не знаешь, дядя? – спросил Эйлейв, и Асфрид понял, что должен взять разговор в свои руки. Он подхватил племянника под локоть.

- Мой дорогой мальчик, я надеюсь, что ты проводишь сейчас меня к оврагу, а по пути все объяснишь. Нам, старикам, часто нужно опереться на чье-то плечо, да и разум наш уже не так быстр, как у вас, молодых…

У Эйлейва при этих словах дернулась щека, но он промолчал, и Асфрид уже потянул его прочь с поляны, когда подал голос приозерский старейшина.

- Целитель, - сказал он, - увидев тебя, я думал, что ты прибыл проводить наших убитых и провести над ними последний обряд. Наш служитель Анну из Малого храма так и не вернулся, займешь ли ты его место сегодня?

Асфрид обернулся. Старейшина напоминал лесного быка: мощный, приземистый, на первый взгляд медлительный – он и говорил неторопливо, словно взвешивал каждое слово, - но под рыжими бровями горели ясные умные глаза. Он уже закрасил веки углем, готовясь к похоронам. Сейчас он смотрел на целителя исподлобья, будто прикидывал: а не забодать ли?

- Конечно, - кивнул Асфрид. – Когда я вернусь сюда, я проведу обряд.

Черный овраг лежал к югу от храма. Чтобы пройти к нему, Асфриду и его спутнику нужно было спуститься в низину. Здесь было холоднее, чем на прогреваемой солнцем поляне, кое-где еще лежал снег, ноздреватый, как корка хлеба, извивались ручьи. Цветов и молодой травы было меньше, и там, где не было снега, виднелись спутанные желтые стебли прошлогодней травы и палая листва.
Асфрид молчал, уйдя в размышления. Само присутствие Эйлейва было знаком того, что нигде на границе не кипела ожесточенная битва, а убийц настигла справедливая кара – иначе командир стрелков не разгуливал бы со старшим родичем по лесу. Но тогда все, что Асфрид успел придумать, теряло смысл. Получалось, что харраты ворвались в лес, невзирая на защиту, разрушили приозерский храм, жестоко убили служителей… дали себя найти и убить, и на этом все закончилось. Асфрид никогда не считал себя знатоком военного дела, но был уверен, что войну так не начинают и, тем более, не заканчивают. Не проникла ли в лес, в самом деле, банда грабителей, которые не видят различия между несчастными, попадающимися на пути?

На белый рукав опустилась бабочка, одна из первых этой весной. Асфрид посмотрел, как она качает пестрыми крыльями с большими «глазами» и цепляется лапками за ткань.

- Может, и ты лучше меня понимаешь, что тут происходит? – пробормотал Асфрид.

- Что такое, дядя? – переспросил Эйлейв.

- Далеко ли еще до черного оврага?

- Мы уже пришли.

Одного взгляда хватило Асфриду, чтобы понять, что в овраге лежали тела харратов, но он все же спрыгнул ниже, чтобы осмотреть их. Под подошвами что-то хрупнуло, влажно чмокнула земля. Здесь было холодно и сыро, тонкая лента ручья тянулась по дну, и черные волосы мертвых, уложенные по степному обычаю, тянулись по течению, как длинные водоросли.

Некоторые из харратов походили на обычных людей, и от альдарцев отличались разве что широкими скулами, которые часто встречались у жителей степей, да разрезом глаз. Почему-то многие из них были обнажены, и Асфрид удивился: на что они надеялись, явившись в лес нагишом? Другие же были из тех, кого иногда называли демонами. Асфрид видел окованные металлом рога на темноволосых головах – чаще по два, изредка по одному посреди лба. Почему-то у многих металл на рогах был жестоко исцарапан, а то и смят. У одного из мертвецов Асфрид заметил в волосах щепку. Это был высокий воин, широкоплечий и широкогрудый, его лицо было искажено, желтоватые зубы оскалены. Кончика длинного витого рога не хватало, лицо и шея были исцарапаны, в щеке тоже торчала тонкая щепка, и Асфрид нахмурился: какая сила заставила «демона» бросаться на дерево так яростно?

Асфрид шагнул дальше, и увиденное зрелище заставило его сердце дрогнуть. Теперь уже нельзя было рассчитывать на то, что храм разрушили разбойники – точнее, это были разбойники, не только не ставшие в своей стране вне закона, но и получившие награду, если бы остались в живых. Поперек оврага лицом вниз лежал человек в черном мундире. Его волосы были спутаны и падали на плечи какими-то клочьями, но в этих клочьях были заметны несколько тонких кос, которые часто заплетали себе харратские воины. Рукав мундира был надорван, за обшлаг набилась трава. Асфрид знал, кто в армии Харрадона имел право носить такие мундиры.

Эйлейв не стал спускаться ближе к телам и стоял на краю оврага, поджидая родича. Асфрид поднял голову и спросил у него:

- Многие пострадали от этого? – он кивнул на тело в черном мундире.

- Никто, - коротко отозвался Эйлейв. Асфрид не сумел скрыть своего удивления.

- Никто? Но как?

- Анну защитила, - прозвучал ответ, и Асфрид подумал, что племянник все-таки унаследовал умение пошутить, вот только проснулось оно на редкость не вовремя. Однако, взглянув в лицо Эйлейва, он переменил свое мнение – настолько неподвижным и спокойным оставалось это лицо, и взгляд серых глаз не выдавал и намека на веселье. Эйлейв говорил о божественном вмешательстве, как если бы сообщал о том, что вода мокрая, а трава зеленая. Асфрид ощутил, как вдоль хребта пробежал ручеек холодных колких искр.
- Мальчик мой, - сказал он очень ласково, - помоги мне подняться и расскажи обо всем, что случилось, с самого начала.
Эйлейв протянул руку, и Асфрид ухватился за нее, чтобы выбраться из оврага. Уже оказавшись наверху, он оперся на плечо племянника, чтобы отдышаться, нажал чуть сильнее…

Читать чувства Эйлейва было легко – в них не было поверхностности, но не было и сумбура и сумятицы. Если бы Асфрид взялся описывать их, то он назвал бы радугу, где цвета плавно переходили один в другой, и у каждого было свое место. Скорбь по павшим. Гнев и готовность защищать Альдалир. Мрачное удовлетворение. Беспокойство за оставшихся без его присмотра. Легкое раздражение от близости родича. И дальше, под слоями этих ровных, привычных чувств Асфрид различил что-то вроде светлого пятна, которое сияло, но не слепило. Что-то, похожее на неразумную, не поддающуюся объяснениям уверенность, что все будет хорошо, несмотря на нападение, несмотря на грядущие похороны и возможную войну…

Вера, - понял старший целитель Анну, - это вера.

[Советник Аламат]

- Ты в порядке, дядя? – спросил Эйлейв, и Асфрид спохватился, что замер, так и держась за плечо племянника.

- Все хорошо, - ответил он и убрал руку. Худое лицо Эйлейва не изменилось, взгляд серых глаз оставался строгим, как и всегда, из-за чего многим казалось, что командир стрелков никогда не бывает доволен. Но теперь Асфрид знал о том, о чем сам Эйлейв, быть может, и не догадывался, и он знал, что проникнув в чувства племянника, снова найдет этот скрытый, теплый свет, тем более странный, потому что Эйлейв никогда не проявлял большого усердия в восхвалениях богини…

- Я слушаю тебя, - сказал Асфрид и пошел к видневшемуся неподалеку валуну, подставившему серый бок солнечным лучам. Асфриду не хотелось говорить с Эйлейвом, пока мертвецы глядели на них со дна оврага остановившимися глазами.

Потом он сидел на камне, опустив веки, и слушал, как племянник ровным голосом рассказывает о случившемся чуде. По словам Эйлейва, Анну оградила их лес, и любой из харратов, дерзнувший пройти сквозь ее защиту, впадал в безумие, и их можно было брать голыми руками. Так погибли те, чьи тела сейчас лежали внизу у ручья, даже маг из тех, о ком встревоженно писал из Белвара Айольв, напирая на то, что в Альдалире нет силы, чтобы противопоставить им…

- Я должен увидеть это, - сказал Асфрид, открыв глаза, когда Эйлейв закончил свой рассказ. Тщетно дядя пытался высмотреть на лице племянника хотя бы тень улыбки – тот оставался невозмутим. – Сейчас же.

По пути на границу в сопровождении Эйлейва Асфрид все еще пытался найти разумные объяснения тому, что он услышал и должен был увидеть. Однако с каждым шагом другое его знание, всегда дремавшее в сердце, подсказывало: не нужно искать причин для чуда, когда оно свершается. Пальцы Асфрида слегка дрожали, когда он увидел полосу высокой травы, выросшую там, где до тех пор не было ничего, кроме прошлогодних стеблей и молодых ростков. Он не знал, яркая ли зелень, невозможная в начале весны, заставляет его глаза слезиться, или это близость к божественному промыслу вынуждает его плакать. Он шагнул мимо нескольких стрелков из отряда Эйлейва, не обращая внимания на приветствия, и опустился на колени, коснувшись слегка влажных листьев. Ему показалось, что на него повеяло теплом – а может, просто его бросило в жар от осознания того, что предстало перед ним?
Асфрид большую часть своей жизни посвятил служению Анну. Чем старше он становился, тем больше иллюзий оставлял позади. С годами он укреплялся в мысли, что народу необходима вера и его цель – поддерживать ее в людях вместе с другими служителями. Однако сам он давно уже не испытывал того юношеского пыла, с которым молодой служка Асфрид когда-то молился богине. Вера других становилась для него способом укреплять благополучие королевства, что до его собственной, то Асфрид и сам не знал, когда детская уверенность во всемогуществе Анну пропала. Он был политиком, он был первым советником молодого короля, под его рукой храм Анну процветал, обряды проводились… и этого было довольно, чтобы не сомневаться в том, что он действует правильно. Кто бы посмел усомниться в вере старшего целителя?

Здесь же, рядом с узкой зеленой полосой травы, подставляющей тонкие стебли солнцу и ветру, не было ни политика, ни советника, ни даже старшего целителя – был только сын Анну, который вдруг понял – а вернее, вспомнил давно забытую им истину. Асфриду снова было пятнадцать, он снова смотрел на мир, открыв ему сердце. Он чувствовал, как жизнь пронизывает все вокруг – нежные листья травы, жучков, снующих на земле, деревья и кусты, людей рядом, его самого, и он знал, что одно перетекает в другое, и поэтому ничто не исчезает бесследно, и ничто не заканчивается навсегда. И все они, все леса Альдалира были под защитой богини, и он сам – тоже.

- Прости мои сомнения, - шепнул он. И в лицо ему дунул ветер, взъерошил светлые волосы, словно теплая ладонь коснулась головы – что ты терзаешься, что коришь себя. Все иногда ошибаются, что уж теперь…

Асфрид долго стоял на коленях у зеленой полосы, которая убегала вправо и влево от него, очерчивая границы земли, хранимой Анну. Стрелки не мешали ему – кому как не старшему целителю было возносить хвалы богине. Когда, наконец, он поднялся на ноги, его накидка была испачкана в земле и травяном соке, волосы в беспорядке, но глаза сияли.

- Проводи меня в деревню, мальчик мой, - сказал он Эйлейву, который стоял неподалеку и негромко давал какие-то указания стрелку с разрисованным зеленой и коричневой краской лицом. – Нехорошо заставлять людей ждать начала обряда.

На самом деле Асфриду не нужен был провожатый. Он нашел бы дорогу обратно, а от утомления не осталось и следа, поэтому он мог бы перенестись по деревьям прямо в Приозерье. Но проникшее в него в этот день чувство было слишком большим, чтобы оставаться в одиночестве. Асфриду хотелось разделить с кем-то обратную дорогу и новое ощущение защищенности, которое пришло к нему на границе. Его наблюдательность обострилась – по глазам и еле заметным жестам Эйлейва Асфрид видел, что его племянник недоволен – он предпочел бы остаться в лагере и укреплять оборону, но не возразил из почтения перед старшим родичем.

Асфрид улыбнулся: Эйлейв привык полагаться только на себя и своих людей, а между тем в нем тоже жило знание о защите свыше, просто Эйлейв был слишком недоверчив по своей природе, чтобы слушать не свой разум, а сердце. Разгром харратов успокоил его настолько, чтобы он отлучился в деревню и успокоил старейшину, но теперь он снова стал цепляться за свои опасения и подозрения. Днем раньше Асфрид, быть может, испытал бы раздражение из-за такого упрямства племянника, но теперь он опирался на руку Эйлейва и улыбался про себя. Не стоило торопить события. Эйлейву требовалось время, чтобы принять ту часть мироздания, которая не могла быть объяснена привычными для командира стрелков доводами рассудка, но при этом оставалась настолько цельной и правильной, что осознание ее могло подарить человеку подлинное счастье. Асфрид шел и чувствовал, как медленно растут вековые деревья и как пробивается к свету трава, которая должна была умереть к зиме, но перед этим уронить в землю новые семена… Всему свое время, и какая разница, откроет ли Эйлейв свое сердце сейчас, или через двадцать лет, или в новой жизни, когда он уже не будет полностью собой? Осознание разнообразия жизни и ее красоты распирало грудь Асфрида изнутри и болезненно отзывалось в сердце. Солнечный луч, пробившийся между ветвей, согрел его щеку. Асфрид медленно выдохнул – иначе еще немного, и он пустился бы в пляс, а Эйлейв, несущий на себе груз общего горя, этого не понял бы.

[Советник Аламат]

Его оживления не поняли бы и приозерцы, поэтому, щадя их чувства, Асфрид не улыбался, когда подходил к Большому храму. Старейшина оглядел его испачканную одежду и с плохо скрытым удивлением спросил:

- Ты нашел то, что искал, старший целитель?

- Я нашел намного больше, - отозвался Асфрид, и при этих словах его черты осветились, как будто сама мысль об его находке стирала с его лица признаки возраста и усталости. Старейшина нахмурился – он не мог понять, что могло так осчастливить старшего целителя в преддверии войны, но Асфрид мягко добавил: - Если все готово, то я могу начать.

Если сомнения старейшины и не развеялись после этих слов, то они были вытеснены мыслями о насущных делах. Он склонил голову в знак согласия и отправился к храму, пригласив Асфрида следовать за ним.

Большой приозерский храм напоминал мертвое тело, как будто вместе со смертью его служителей, само здание покинула душа. Глядя на разломанные проемы окон, вывернутую дверь и потускневшие стены, Асфрид подумал, что зря надеялся отстроить храм заново. Проще было найти другую подходящую поляну и возвести новое строение, оставив это место, пока не успокоилась бы память и человеческая скорбь, связанная с событиями прошлой ночи, не истончилась. Пока же сам воздух здесь, казалось, был пропитан горем, и шедший рядом с Асфридом Эйлейв поневоле замедлил шаг, но тут же поравнялся с дядей.

Тела были уложены в два ряда возле храмовой стены. Служители Анну были обряжены в белое, но, когда Асфрид подошел, то увидел, что вместо положенных накидок тела были просто обернуты в отрезы ткани.

- Эти-то… - пожалуй, только близость мертвых помешала старейшине выругаться, - все разнесли здесь. Что не сломали и не порвали, то в грязь втоптали. Мы бы никак не успели сшить им новые одежды, целитель, а старые были разодраны в клочья. Мы подумали, что лучше уж так…

- Вы все правильно сделали, старейшина, - отозвался Асфрид.

На телах во втором ряду не было белых тканей – их заменяли просторные рубахи и грубые штаны, а поверх этой простой одежды каждый покойник был закутан в зеленый плащ. Под левой рукой у каждого лежала стрела с серым оперением.

- Отряд Дари, - впервые с границы подал голос Эйлейв. – Харраты прорвали оборону там, где нес стражу он.

Асфрид почувствовал укол острой жалости – не к мертвым, но к живым. Потому что если семьей служителей Анну были такие же, как они сами, то у погибших стрелков были жены и дети. Многие из них жили в Приозерье или неподалеку от него, и теперь были здесь, чтобы попрощаться со своими любимыми навсегда. Эйлейв сильнее сжал тонкие губы и шагнул вперед, туда, где над телом высокого бородатого стрелка покачивалась вперед-назад женщина с сухими, воспаленными глазами. Она не издавала ни звука, но, когда Эйлейв приблизился и коснулся ее плеча, она схватила его руку в свои и сильно сжала.

К старшему целителю подошла девочка и молча с поклоном протянула ему пузатую чашку из обожженной глины без всякой росписи. Асфрид разулся, так же молча принял ношу из ее рук и сделал шаг к первому в ряду у стены храма. Им оказался незнакомый Асфриду служитель, уже немолодой, но еще крепкий. Приозерцы укутали его в холст и расчесали длинную светлую бороду и волосы, но они все равно не смогли скрыть длинную рану на его шее. Кто-то из «демонов» перерезал ему артерию, и мертвое лицо было бледнее, чем беленый холст.

Асфрид не глядя запустил руку в чашку и достал оттуда сосновое семечко. Опустив его на губы мертвого, он сказал:

- Прощай, брат наш. Твоя жизнь прервалась раньше, чем мы все могли ждать этого, и теперь тебе пора уходить, а нам оставаться. Но где бы ты ни был сейчас, и как бы ни горько было бы любящим тебя здесь, мы будем верить, что там, куда ты шагнул этой ночью, ты будешь счастлив. Потому что как солнце всегда побеждает мрак, так жизнь всегда побеждает смерть, и ты – часть этой жизни, пусть даже тело твое мертво.

Асфрид немного изменил речь, которую обычно произносили при обряде, но он чувствовал, что поступил правильно. Он не раз присутствовал на похоронах, и несколько раз сам проводил их, придерживаясь положенной церемонии. Однако обретенное сегодня знание пронизывало его и позволяло немного нарушить традицию. Чувства Асфрида сложно переплетались: здесь было и сожаление о том, что ушедшие уже не смогут вернуться обратно в точно таком виде, как раньше; и уверенность в могуществе жизни, которая все равно сохранит его братьев по храму и стрелков, пусть даже в траве и листве, в молодых деревьях, которые поднимутся над могилами; и сопереживание тем, кто прощался в этот день с близкими.

Он шагнул дальше, вынимая из чашки новое семечко.

Целитель медленно шел босиком вдоль ряда тел, останавливаясь у каждого, произнося над каждым короткую речь и опуская на холодные губы семена: сосновые, кленовые, ясеневые, еловые… Он никогда не смотрел в чашку, прежде чем достать новое семя. По поверью, семечко само выбирало, к кому присоединиться, чувствуя родственную душу. И человек, которого выбирал ясень, никогда не походил на того, кому досталось семя кедра. Асфрид иногда думал: что ляжет на его губы, когда придет его срок?

- Жизнь всегда побеждает смерть, - говорил он, склоняясь над каждым. На третий раз несколько приозерцев подхватило его слова, на пятый вся поляна отозвалась согласным хором.

Асфрид не делал различий между детьми Анну, были они служителями храма или стрелками. Опустил он кленовое семя и на губы Дари, рядом с которым сидела жена и все еще стоял мрачный Эйлейв.

- Как солнце всегда побеждает мрак…

К концу речи что-то изменилось в воспаленном взгляде вдовы, ранее глядящей в одну точку – на лицо мертвого мужа. Бледные губы дрогнули, и Асфрид почти что мог видеть, как ломается скорлупа, окружившая ее и оставившая наедине с горем. И теперь это горе прорвалось наружу, сквозь трещины, и вдова вдруг задышала часто и коротко, и на ее глазах выступили слезы. Асфрид знал – это к лучшему. Если человек не способен в несчастье даже плакать, значит, у него внутри выжженная пустыня, пепелище, где не найти и капли воды. Если же есть слезы, тогда не все еще потеряно.

Последним из погибших был юноша, почти еще мальчик, слишком молодой, чтобы нести службу на границе, но и белого холста на нем тоже не было. Над его телом стояла на коленях девушка примерно тех же лет, с волосами цвета соломы и нежным лицом. В отличие от замкнувшихся в своем горе жен стрелков, она рыдала взахлеб, утираясь то расшитым рукавом, то ладонью. Нос и веки у нее опухли от слез, но Асфрид все равно заметил, что она была очень хорошенькой, и в скором будущем обещала вырасти в красивую женщину – и ему даже было видно, какую. Такая женщина, круглолицая и светловолосая, стояла у нее за спиной и иногда касалась плеча, но та стряхивала ласковую руку и не прекращала плакать. Когда Асфрид закончил обряд, и на губы юноши опустилось семечко из чашки, девушка зарыдала так, что казалось – еще чуть-чуть и у нее разорвется сердце.

[Советник Аламат]

- Он не похож на стрелка, - заметил Асфрид, опускаясь на траву рядом.

Девушка подавилась новым всхлипом и удивленно посмотрела на служителя Анну. Асфрид уже думал, что она отвернется, но та все-таки ответила.

- Он и не был… это Горлив…

И вдруг она уткнулась лицом в рукав Асфрида, орошая его новым потоком слез, как будто внутри у нее было целое озеро боли, и она все текла и текла наружу, превращаясь в слезы. И. как будто этого было мало, к реке слез добавился ливень слов, иногда неразборчивых, потому что девушка говорила куда-то в складки ткани, быстро и горячо.

- Это все я, я… Горлив звал меня к озеру… говорил, туда мы можем ходить, сколько угодно, мы же не чужаки… и я не пошла, а его убили… мама говорит, что я не должна плакать, ему уже не нужно… что нужно сдерживаться… но я не могу, не могу…

Дальнейших слов уже невозможно было разобрать за всхлипами. Асфрид не вмешивался, не пытался ее успокоить, не забирал измочаленный рукав, а просто ждал, когда слезы иссякнут. Спутница девушки поглядывала на нее, но не решалась увести, видя, что целитель не делает попыток отстранить несчастную. Всхлипы стали реже, потом умолкли, и только плечи девушки тряслись, словно ее сразил приступ лихорадки, только тогда Асфрид заговорил.

- Как твое имя?

- Трод, - приглушенно донеслось из складок.

- Плачь, Трод, - сказал Асфрид. Мать подалась к ней, но Асфрид остановил ее жестом свободной руки. – Плачь, если плачется. Твоя мать права: слезы не нужны умершим. Но они нужны нам самим.

Трод приподнялась, подняв на него взгляд. Нос и подбородок у нее оказались по-прежнему закрыты рукавом целителя, и Асфриду были видны только два влажно блестящих голубых глаза, которые не портили даже припухшие и покрасневшие веки.

- Нет ничего дурного в том, чтобы плакать, расставаясь с другом надолго. Сегодня ты расстаешься с Горливом, так кто может тебя осудить?

- Друзья возвращаются, - Трод вздохнула, и от этого вздоха по всему ее телу пробежала дрожь.

- Мертвые тоже, - серьезно сказал Асфрид. – Просто другими. Вот увидишь, какой клен получится из Горлива, если он решит вернуться в лес.

- Это другое, - Трод мотнула головой, но у нее уже не бежали сплошным потоком слезы.

- Быть деревом ничуть не хуже, чем кем-нибудь еще, - пожал плечами Асфрид. – А то и лучше.

- Ты говоришь так, будто ты пробовал, целитель, - возразила Трод. Асфрид с удовольствием отметил, что голос у нее немного окреп.

- Кто знает, - на его лице появилась одна из тех улыбок, которые не терпели его собеседники, потому что никогда не могли разгадать, что же они означали. Трод фыркнула, но спохватилась и вспомнила, с кем разговаривает и где находится, и отпустила измочаленный рукав. Ее мать, с которой сошло оцепенение, бросилась к дочери и что-то зашептала на ухо, и на этот раз Трод не стала сбрасывать руки и отворачиваться и поднялась с колен. Поднялся и Асфрид – и вовремя, потому что похороны продолжались, и приозерцы относили тела на край поляны, где уже выкопаны были могилы.

Асфриду уже не нужно было проводить никаких обрядов, и он слился с толпой тех, кто провожал мертвых, стоя у черных сырых провалов в земле. Веки его соседей были выкрашены в черный – и когда двое мужчин засыпали могилы, остальные опускали веки, и казалось, что они смотрят на мир большими глазами без белков, тоже похожими на провалы. Считалось, что так живые могут ненадолго заглянуть на другую сторону и посмотреть вслед уходящим. Три женщины немного в стороне пели прощальную песню, словно сам лес оплакивал погибших журчанием ручьев и свистом ветра. Асфриду некогда было накрасить глаза, да и нужды в этом он не почувствовал. Он даже не опускал ресниц, и ему чудилось, что души мертвых переходят в крошечные семена под землей и наполнившая их жизнь заставляет их прорасти.

Когда все закончилось, Асфриду в лицо дохнуло теплым западным ветром. Он все-таки ненадолго прикрыл глаза, а когда поднял веки, то увидел спину Эйлейва, отправляющегося в сторону своего лагеря. Теперь, когда похороны закончились, и стрелок был свободен от долга перед мертвыми, он шел исполнять свой долг перед живыми.

Цепкие длинные пальцы легли ему на локоть и пристали не хуже репейных колючек. Асфрид готов был ручаться, что по лицу племянника пробежала судорога, но вряд ли ее заметил кто-нибудь еще, потому что в следующий миг Эйлейв снова выглядел бесстрастным.

- Я надеялся, что ты проводишь меня, - заметил Асфрид. Взгляд Эйлейва скользнул по его испачканным травой и землей коленям, поспешно поднялся выше, но тут же уперся в рукав, который выглядел так, словно его жевал лось. Эйлейв отвел глаза и, наконец, посмотрел родичу в лицо. Асфрид искренне забавлялся. Его племянник, разумеется, не смел выражать свое неодобрение дяде, но пятна на одежде, да еще и такой, которая надевается для проведения обрядов, возмущали его. Однако в голос Эйлейва это возмущение не успело пробраться, и он по-прежнему был спокойным и ровным – шум ветра в листве и то был выразительнее.

- Я думал, дядя, что целителям не может потребоваться сопровождающий в дальней дороге. Сомневаюсь, что я смогу за тобой угнаться, если ты уйдешь в дерево.

- А кто говорит о дальней дороге? – поднял брови Асфрид. – Здесь не так уж далеко. Твои ноги устанут значительно позже моих старых костей.

На лице Эйлейва проступило было удивление – и тут же пропало. Порой воля Эйлейва напоминала его дяде сказочное чудовище, которое пожирало всех своих соперников – прочие чувства, которые только смели посетить это верное сердце.

- Разве ты не собираешься возвращаться в столицу?

Солнце, спрятавшееся было за облаком, выглянуло снова и ярко осветило Асфрида, заставив того щуриться. В золотом свете уходящего дня его лицо походило на вырезанную из дерева маску хитрого духа.

Если бы Асфрид был тем же человеком, который покинул столицу рано поутру, он бы несомненно поступил так, как сказал Эйлейв: вернулся как можно скорее. Он бы даже не остался на похороны, отделавшись обещанием прислать другого служителя, которому не нужно было бы решать судьбу королевства. Он погрузился бы в предстоящую войну сразу с головой, опередив даже Керваля. И он не стал бы слушать тихий внутренний голос, подсказывающий своему обладателю задержаться неподалеку от границы еще на ночь, когда на это не было никаких причин.

Новое облако набежало на солнце, и Асфрид открыл глаза.

- Собираюсь, - ответил он племяннику. – Завтра утром. Надеюсь, в Драконьем урочище для старого целителя найдется кружка воды, кусок хлеба и плащ, чтобы укрыться.

[Советник Аламат]

На лице Эйлейва мелькнула тень понимания.

Драконье урочище лежало к югу от Приозерья. Именно здесь Анну ушла в скалу – первая, кто рискнул шагнуть в камень, а не в дерево. И последняя, потому что из камня она уже не вернулась. Священные тексты и предания говорили, что богиня пожертвовала собой, чтобы оставить Альдалиру защиту на темные времена. Только никто не знал, какой именно должна была стать эта защита и почему Анну избрала именно камень, хотя всегда любила деревья. Иногда Асфрид допускал кощунственную мысль о том, что Анну на самом деле хотела просто испытать новый способ передвижения – и не справилась. Сейчас сама эта мысль казалась целителю отвратительной. После того, как Альдалир опоясала защитная полоса, было глупо сомневаться в божественной силе, пусть даже яркая трава на границе не имела на первый взгляд ничего общего со скалами урочища.

Урочище лежало в низине, но из-за того, что деревья в нем не росли, снег там уже сошел. Солнце обнажило серые валуны, сложенные так, что на самом деле напоминали спящих драконов. Асфриду сверху было видно трех: сунувшего голову под крыло, положившего мощную челюсть на собственный хвост и, самого большого, припавшего грудью к земле и вытянувшего длинную шею. Эти скалы были здесь еще до того, как жители лесов стали поклоняться Анну, и урочище назвали Драконьим в незапамятные времена… но раньше Асфриду казалось, что скалы и валуны не походили на громадных ящеров так сильно. Или, может, он не давал себе труда присмотреться хорошенько.

Место считалось необыкновенным с незапамятных времен, а после ухода богини и вовсе стало священным, и паломники являлись в урочище, чтобы увидеть камень, ставший последним прибежищем смертного тела Анну. Больше всего их приходило летом, но и сейчас среди камней виднелось несколько шалашей. Кое-где мелькали белые одежды – весной почти все паломники были служителями храма, простые люди предпочитали приходить к урочищу, когда теплело.

Асфрид нахмурился. Что-то в одном из шалашей показалось ему неправильным. Но, присмотревшись, Асфрид не нашел ни единого признака того, что шалаш построен небрежно и ровные стенки готовы обвалиться. Откуда же тогда взялось чувство, что еще немного – и во все стороны разлетятся ветки, и шалаш сложится, словно на него наступила гигантская нога?

Или лапа.

Стоило перестать вглядываться в стенки и немного отвести взгляд, как становилось понятным, что привлекло внимание Асфрида. Шалаш стоял очень близко к «голове» одного из «драконов», почти щекотал веткой каменную «ноздрю». Еще немного – и дракон чихнул бы, рассыпав сноп искр, недовольно взревел, дыхнул огнем…

За прошедший день Асфрид изрядно улучшил свое умение слушать внутренний голос.

- Эйлейв, - сказал он, - нужно сейчас же вывести отсюда всех паломников.

В его голосе звучала такая убежденность в собственной правоте, что племянник даже не пытался спорить.

- Что мне сказать им? – только и спросил он. – Все же это священное место…

- Сошлись на волю Анну, - нетерпеливо отмахнулся Асфрид. И, не дожидаясь, пока Эйлейв выполнит его распоряжение, поспешил вниз, и камешки с осыпи летели из-под его подошв.

Паломники в Драконье урочище должны были надолго запомнить этот день. Они уже заканчивали те обряды, которые стоило выполнить до захода солнца, и готовились приступить к вечерней трапезе, которую готовили тут же, на кострах, когда по склону вниз спустился человек, больше похожий на ураган, завернутый в белые одежды целителя. Правда, одежды эти были в пятнах от травы и земли и изрядно помяты, а один из рукавов выглядел так, словно его выкручивали и мяли отдельно от всего остального платья. Рукав этот плескался на ветру и развевался, как знамя, потому что его обладатель размахивал руками, подобно флюгеру, но, в отличие от флюгера, не был таким молчаливым.

- Всем нужно покинуть урочище, скорее! – кричал он, и рукава хлопали, как два гигантских крыла. – Уходите! Оставьте вещи, не тушите костров, поднимайтесь и уходите!

Паломники в недоумении покидали свои шалаши, отрывались от похлебки, которая кипела над кострами, один от неожиданности вывернул в котелок все содержимое своего мешочка с травами, и над урочищем пополз пряный дух, такой густой, что еще немного – и его можно было бы увидеть. Асфриду заступила дорогу невысокая женщина в сером платье – сестра Анну. Женщины не служили в храмах Анну, но некоторые выбирали путь странствующих целительниц и ходили по городам и деревням с неизменными холщовыми сумками, за кров и пищу помогая больным и страждущим. Одна из них сейчас и стояла перед Асфридом.

- Это не место для криков, почтенный брат, - сказала она мягко, но с легкой укоризной в голосе. – Если ты хочешь поклониться Анну, присоединяйся к нам. Если же тебе нужно одиночество для своих обрядов, мы не будем препятствовать тебе.

- А я вынужден вам препятствовать, - ответил Асфрид, обходя сестру Анну и спеша дальше, в лабиринт из скал. – Я не шучу: вы должны уйти немедленно!

[Советник Аламат]

- А не шел бы ты сам! – говоривший был одет в одежды целителя, и Асфрид поразился причудам судьбы, которая приводила в храм будущих братьев. Стоило поглядеть на сломанный нос этого служителя, глубокий шрам на щеке, из-за которого борода в этом месте росла неровно, клочками, и промежуток между зубами, чтобы усомниться в прошлом его миролюбии. – Долгой дорогой…

- Непременно, - ответил Асфрид, - но после вас всех. Особенно тебя, почтенный брат. Мне не хотелось бы потерять для храма человека, так заботящегося о ближних, не покладая ни рук своих… ни зубов.

Почтенный брат покраснел, и Асфрид мог бы числом зубов сравниться с ним, но уже занесенную руку перехватили за запястье и вывернули железные пальцы.

- Я бы этого не делал, - сказал Эйлейв, заводя руку противника за спину, пока тот ухал и отдувался. – Драка – не лучший способ решить спор с главным целителем храма.

- Первым целителем? – переспросил бородач, позабыв вырываться и глядя на Асфрида снизу вверх в попытках высмотреть в нем признаки столь высокого положения.

- Ах да, - сказал Асфрид, - совсем забыл. Спасибо, племянник. Как первый целитель храма Анну я говорю вам: немедленно покиньте это место! Не мои желания ведут меня сейчас, но воля богини!

Эйлейв разжал пальцы, и бородач рухнул на колени на траву, обзаводясь такими же пятнами на одежде, как и первый целитель. «Не всякий пример стоит брать со старших», - подумал Асфрид, глядя, как служитель поднимается и отступает к другим паломникам, которые успели окружить их с Эйлейвом плотным кольцом. На их лицах было написано недоверие и возмущение тем, как бесцеремонно был нарушен их покой и поклонение святыне, но под пронзительным светлым взглядом Асфрида терялись даже люди сильной воли. Эйлейв стоял рядом – не опускал руку на оружие, не сверлил взглядом собравшихся, но почему-то никто не сомневался, что в его присутствии лучше не пытаться причинить его спутнику вред.

- Уходите, - повторил Асфрид, глядя в каждое лицо по очереди. – Сейчас же.

***

- Скажи, дядя, - проговорил Эйлейв, глядя, как последние паломники взбираются наверх по каменистому склону и серое платье сестры Анну сливается цветом с лесными сумерками, - зачем ты это сделал? Я помог тебе, следуя долгу родича и долгу солдата, но теперь я хотел бы знать, чего ты ждешь.

- Это очень хороший вопрос, мой мальчик, - кивнул Асфрид, - настолько хороший, что я даже не могу ответить.

Он подобрал полы накидки и пошел к центру урочища мимо каменных голов, лап и шипастых хвостов. Эйлейв шел на шаг позади.

- Ты хочешь сказать, что сам не знаешь, чего ждать? – напряжение в голосе Эйлейва подсказало Асфриду, что еще немного – и племянник захочет сам совершить то, чему помешал немного раньше. – Дядя, я никогда не пытался вмешиваться в дела твои и храма…

- Вот и не начинай, - перебил его Асфрид. – Некоторые вещи не нужно объяснять словами, и не все в этом мире так просто, как свод правил мастера Керваля.

Он свернул за серый камень с красными прожилками и пятнами лишайника и вышел на открытое пространство. В центре урочища камней было меньше – только посередине лежала громадная скала, та самая, в которую ушла Анну по легенде. Асфрид видел ее не раз и не два до этого, но в этот день, только завидев покрытый мхом каменный бок, почувствовал, что сердце у него бьется где-то в горле и хочет вырваться на свободу. Сквозь трещины в камне прорастала трава. Молодая, зеленая, очень яркая зеленая трава…

- Я всего лишь беспокоюсь о тебе, дядя, - холодно сказал Эйлейв. – Я знаю, что король благоволит тебе, но…

- Тише,- сказал Асфрид, подняв руку вверх. Ему казалось, что воздух вокруг них стал темным и вязким, и пришлось приложить усилия, чтобы подойти ближе к последнему приюту Анну. – Слышишь?

Эйлейв поднял брови. Для него вечер оставался прежним.

- Ничего не слышу.

Словно в полусне, Асфрид подошел к валуну и приложил ладони к его шершавому боку. Он был теплым. Конечно, нагрелся за день и еще не успел остыть, но это не объясняло, почему Асфриду казалось, что он чувствует биение жизни под пальцами, в глубине твердого камня, почему ему чудилось, что не сам он пришел сюда, а зов скалы привел его и заставил прогнать остальных.

- Зачем я понадобился здесь? – спросил он шепотом, оглаживая камень и водя пальцами вдоль трещин. – Что тебе нужно было открыть мне после того, что поведала этим днем?

Камень вздрогнул. И открыл глаза.