"Поскольку аз есмь церемониймейстер, мне этот утренник вести, молчи, не спрашивай - куда" (с)
что бы ни было у нас, все не слава богуВ раздевалке для преподавателей уже никого не было – остальные закончили занятия вовремя, переоделись и разошлись по домам и на другие уроки. Синди залез под душ и просто стоял минут пятнадцать под горячими струями, ловя губами отдельные капли. Он чувствовал себя эмоционально выхолощенным, а на языке по ощущениям протерлась дырка от объяснений. На ум приходили воспоминания о временах Красотки Мерилин, когда Синди проводил на сцене часы. И это всего одно занятие у маленькой группы!
Синди нехотя выбрался из-под душа, выволок распаренное тело в раздевалку, натянул трусы и растекся по скамье, вытянув ноги в проход. После напряжения наступило приятное безмыслие, хотелось качаться на его волнах и ничего не делать.
Осуществить это ему не дали. Зазвенел комм, и если любого другого Синди мог послать подальше, то звонок Квентина Вульфа он не мог проигнорировать как минимум по трем причинам.
- Жив? – поинтересовался маэстро, глядя на красную после горячей воды физиономию Синди. – Тогда зайди ко мне, поделишься впечатлениями.
Делать было нечего, Синди оделся и заставил себя подняться до кабинета начальства. Квентин улыбнулся:
- Вижу, занятие прошло плодотворно.
- О да, - отозвался Синди и упал в кресло. – Кажется, что они впятером на мне ездили. Как вы можете учить сразу пятьдесят человек?
- Все приходит с опытом, как бы банально это ни звучало. Ты еще посмеешься над своими переживаниями. Итак, тебя можно поздравлять с успехом?
- Если никто не придет орать и расторгать договор, можно. Сейчас я и сам не знаю.
- Не замечал за тобой стремления прибедняться, - заметил Квентин. – Что это за внезапное кокетство?
- Это не кокетство, - вздохнул Синди. – Просто такое чувство, будто я копался в чужих мозгах без наркоза.
- А как ты думал, - пожал плечами Квентин. – Привыкай, что теперь ты кого-то учишь. Они еще начнут ходить к тебе за советом, в печалях и с распущенными соплями.
- Вроде меня сейчас, да? – улыбнулся Синди.
- Вроде того, - не стал спорить Квентин. - Кстати, за своими переживаниями ты обратил внимание на зал или тебе было не до того?
- Обратил, - кивнул Синди. – Отличный зал. Очень… никакой.
- Ага, - маэстро явно был доволен, - заметил.
- Конечно. Еще в первый раз. Не нужно мешать лишними декорациями, да? Во всей школе только этот кабинет походит на вас. Все остальное – пустое.
- Разумеется. Зачем ставить преграды чужому воображению? Кроме того, такой подход помогает избежать лишних трат на обстановку.
- Ни за что не поверю, что вам это было важно! – расхохотался Синди.
- Слишком уж ты сообразителен, - заметил Квентин, разливая кофе. – Если бы ты уже не подписал контракт, пришлось бы тебя убить. Ты будешь кофе с корицей?
- Я буду воздух без кофе. Скоро лекция, а если я ее прогуляю, то вы первый меня отчитаете.
- Конечно, - кивнул маэстро и убрал вторую чашку. – Тебя, красавец, вообще стоит иногда бить палкой. У каждого человека свой предел, так вот если тебя периодически не подталкивать в спину, ты встанешь и сделаешь вид, что уже достиг своего и твой лимит возможностей уже исчерпан. Это будет даже выглядеть правдоподобно – на уровне обывателя. Однако стоит пнуть тебя хорошенько, как обнаружится, что ты вполне способен расти. Но я тебя раскусил, так что можешь не надеяться на легкую жизнь.
- Все хотят меня избить ради моего же блага, - вздохнул Синди. – Моя ближайшая подруга говорит, что меня нужно пороть.
- Что и требовалось доказать. Поэтому освободи кресло и поезжай в Академию. Если кто-то придет расторгать договор, я возьму его на себя.
Скандалить и расторгать договор никто не явился, и теперь три дня в неделю Синди пытался чему-то научить свою «великолепную пятерку», как он вскоре начал называть учеников.
«Пятерка» сопротивлялась. Ленилась. Не желала понимать элементарных вещей. Отбивалась от рук. Иногда позволяла себе – о ужас! – пропускать занятия.
- Не понимаю, зачем платить такие деньги за уроки, чтобы потом на них не ходить, - от раздражения Синди размешивал сахар в кофе вдвое энергичнее.
- Они могут себе это позволить, - отзывался Рэй. – Тысячей больше, тысячей меньше… Кроме того, представь, но не все считают танцы делом всей жизни.
- Не может быть! – округлил глаза Синди. – Никогда бы не подумал!
Оба расхохотались.
Рэй тоже преподавал в школе Квентина Вульфа. Когда Синди увидел его впервые, то подумал: «Этому парню не хватает пистолетов на поясе и травинки в зубах». Загорелый, мускулистый, белозубый, с вечной щетиной Рэй напоминал сошедший с экрана девичий идеал. На его занятия рвались девушки от двенадцати до шестидесяти. Синди сначала решил, что успех Рэя объясняется скорее его внешностью и обаянием, чем талантом, тем более что тот, обладая прекрасной мускулатурой, на первый взгляд был тяжеловат для танцора. Потом Синди увидел, как Рэй работает, и выкинул эту мысль из головы как самую большую глупость, пришедшую ему на ум за все время пребывания на Гайе.
Если они и не стали близкими друзьями, то приятелями – точно. Совершенно разные стили на сцене и в работе исключали конкуренцию, а абсолютная и непоколебимая гетеросексуальность Рэя лишала их общение сексуального подтекста, что полностью устраивало обоих. Зато у них было похожее чувство юмора, уважение к Квентину и твердая уверенность, что без танцев жизнь теряет всякую прелесть. В таких условиях Синди и Рэй были обречены на хорошие отношения. В частности на совместное распивание кофе в кафе напротив школы, когда у Рэя был перерыв между уроками, а работа Синди уже заканчивалась, ведь он вел занятия всего у одной группы.
- И все равно не понимаю, - продолжил Синди, отхлебнув из чашки, - на словах все рвутся и мечтают танцевать. И все равно каждое занятие кого-то нет! У кого насморк, у кого собачка болеет, у кого депрессия, у кого прыщ на заднице, кто увидел страшный сон и побоялся на улицу выйти…
- Врешь, не каждое! – Рэй веселился, наблюдая его недовольство. – Тебе дай волю, ты их с переломами обеих в зал приволочешь, экспериментаторрррр!
- А экспериментатор почему?
- Ну, как же! Это мы, простые смертные, учим по старинке, а ты у нас колдуешь по супер-пупер-экспериментальным методикам, как сообщает наш уважаемый директор.
- Пошутил, да?
- А ты не знал? Упс, кажется, я случайно выдал тайну Квентина Вульфа. Теперь он снимет с меня кожу и растянет ее меж двух агав.
- Трепло…
- Я регулярно гоняю по залу табуны девиц разной степени юности, язык мой – друг мой и единственное оружие, которым можно бить женщин.
- Вот они к тебе и несутся табунами. По расписанию. А мои…
- Брось, - махнул рукой Рэй. – Ты просто не привык, что люди хотят что-то делать в совершенстве, но не хотят этому учиться. Мои дамы еще как прогуливают, просто их больше и в их рядах не так заметны бреши. А ты трясешься над каждым. Хоть поделись, что ты с ними, несчастными, делаешь!
- Все, - вздохнул Синди.
И они правда делали «все».
Подолгу слушали самую разную музыку, а потом обсуждали ее по кругу, чтобы после показать услышанное уже без слов. Иногда Синди заставлял каждого подобрать не менее двадцати подходящих определений к воображаемой картине или ее деталям, прежде чем приступить к танцу. «Широкий, длинный, острый, сухой, прозрачный, легкий…» - неслось над залом нестройное бормотание. Если бы кто-нибудь зашел в класс в этот момент, у него были все шансы принять группу Синди за секту. Закрытые глаза и сосредоточенные лица усиливали впечатление.
Танцевали перед зеркалами. Когда ученики начали делать успехи и уже не напоминали шарнирных кукол, Синди иногда становился «живым зеркалом», специально утрируя некоторые жесты «отражаемого». На него не обижались. Танцевали в темноте, чтобы никто не видел. При свете, чтобы видели все – и чтобы на это было наплевать. Поодиночке. Все вместе. Иногда парами, когда не было кого-нибудь из мужчин. Синди знал, что Лиу был бы не против встать в пару с ним самим, но не собирался потакать этому желанию.
Синди в ультимативной форме велел каждому следить за своим телом. Синди проводил растяжку так, что даже Влада ворчала, что он хочет из нее «жилы вытянуть», а Лиу хмыкал, что выражение «порвать задницу за что-то» приобретает новый смысл.
Синди отобрал у Люси и выбросил шоколад, после того как она в третий раз пожаловалась на занятии, что хочет быть ласточкой, а из нее получается только утка.
- Хочешь быть ласточкой – отучайся крякать, - отрезал он в ответ на ее обиженный взгляд. – И, кстати, делай это вне зала. Тут ты учишься летать, а кем – пофиг.
Синди заставлял спортсменку Владу, помешанную на соревнованиях, танцевать с закрытыми глазами, чтобы она не могла сравнивать себя с другими. Он упорно выводил на диалог Гро, который имел привычку выдавливать из себя по слову в час. Его отговорки о том, что он представляет любой сюжет и без обсуждения, Синди игнорировал.
- Пока ты не откроешь рот, мы не узнаем, что ты придумал. Ты думаешь, в танце как-то иначе, что ли?
Если бы кто-нибудь сказал Синди: «Твоя методика уникальна», - он хохотал бы уже после слова «методика». Он сам не мог сформулировать, что он делает и как это должно работать. Порой Синди казалось, что он идет на ощупь в темноте и тянет за собой пятерых доверившихся ему людей. Иногда после занятий он был готов поверить в мозоли на языке. Он действовал интуитивно, даже не пытаясь подвести под свой способ учить теоретическую базу, тыкал наугад и импровизировал. Синди напоминал себе взломщика, подбирающего ключи, только вместо закрытых дверей перед ним были люди, к каждому из которых нужно было найти подход.
Проще всего было с Конрадом. Салли оказался человеком легким и жизнерадостным. Ему все хотелось попробовать, он соглашался на любые эксперименты, так что в итоге Синди приходилось его останавливать, потому что Конрад границ не видел. Это было не плохо, но зачастую атлета заносило в самом буквальном смысле, он метался по залу. В итоге Синди вспомнил их первое занятие и объяснил Конраду, что берега не мешают реке быть ни полноводной, ни бурной, ни быстрой, а всего лишь обозначают ее контуры. С этого дня они вдвоем старательно искали «берега» и дело пошло на лад.
Сложнее всего было с Лиу.
В отличие от большинства живущих в Парнасе, Лиу здесь родился и вырос. Его родителям принадлежал особняк из числа тех, что заинтересовали Синди, когда он въезжал в город. Однако Лиу мало было роли любимого сына, и он готовился героически преодолевать трудности восхождения к вершинам шоу-бизнеса. Его амбиции были чудовищны, и Лиу, не привыкший получать отказа ни в чем, относился к будущей славе как к делу решенному.
Все это Синди узнал из рассказов самого Лиу после занятий и невольно подслушанных обрывков разговоров. Синди не удивился бы, если бы узнал, что эти рассказы рассчитаны на то, чтобы произвести на него впечатление. Вот только Лиу добивался противоположного эффекта.
Все люди, с которыми Синди был связан, за исключением случайных любовников, добились всего сами. Фредди, которая предпочла бы испортить зрение, просиживая ночами за работой, чем делать долги. Майк, получивший свою должность за исключительный профессионализм. Саймон, которого в момент создания группы не поддерживал никто, кроме таких же нищих и безвестных друзей. Квентин и Рэй, поднявшиеся благодаря таланту и упорству. На этом фоне Лиу, который готовился бороться с жизненными невзгодами, имея за спиной мощную поддержку родителей с их деньгами и знакомствами, выглядел смешно, и Синди ничего не мог с собой поделать – он не воспринимал Лиу всерьез.
Все это было бы сносно, если бы Лиу не старался произвести впечатление так отчаянно, не делал фривольных намеков, не пытался вывести свои отношения с Синди за рамки «преподаватель – ученик». Синди не отвечал на его подначки, не поддавался на провокации, за пределами зала разговоры сворачивал быстро.
То, что в зале лучше и не пытаться флиртовать, Лиу понял быстро. Дураком он не был, да и заниматься хотел всерьез. При всей своей любви к хвастовству и поступкам напоказ, учился Лиу старательно, схватывал быстро, занятий не пропускал – видимо, и правда готовился покорять вершины.
Лиу не понимал причин сопротивления Синди, и оно доводило его, избалованного мальчика из хорошей семьи, до белого каления. Однажды он, доведенный до точки, схватил Синди за рукав в коридоре.
- Я всегда получаю то, что хочу, - заявил он.
Синди уже слышал эту фразу, но в исполнении другого человека. Тогда, произнесенная с усмешкой, хрипловатым голосом, она производила магическое действие. Теперь, в исполнении едва достигшего совершеннолетия парня она звучала смешно.
- Что, охрана твоих родителей посадит меня в мешок и оставит у твоей кровати? – поинтересовался он.
Для своего старательно поддерживаемого образа крутого парня держать удар Лиу не умел совершенно. Пока он подыскивал слова, Синди без труда высвободил руку.
- А что, ты предпочитаешь победнее? – наконец, выдавил Лиу.
- Занятие послезавтра в семь, - сказал Синди. – Тебе нужно поработать над началом. В такую музыку можно входить плавно, а ты каждый раз в нее плашмя падаешь…
Развернулся и пошел на выход.
Синди легко сдерживал порывы Лиу, но проклятый альбинос постоянно раздражал и провоцировал его. Кроме того, он своими притязаниями напоминал Синди о том, что господин Блэк является не только преподавателем, бесполым существом без возраста, но и молодым здоровым парнем с естественными потребностями тела. У Синди уже давно никого не было. Нельзя сказать, что он страдал от этого – помимо занятий с учениками, он изматывал себя на собственных тренировках, чтобы не терять форму, а еще существовали лекции в Академии и индивидуальные уроки Квентина. И самый строгий наблюдатель, если бы ему довелось присутствовать на этих уроках, не назвал бы маэстро снисходительным. Метод кнута и пряника Квентин реализовывал виртуозно, после занятий Синди иногда казалось, что в его теле нет ни одной мышцы, которая не ныла бы, и ни одного не оголенного нерва. Это могло бы стать пыткой, если бы к усталости не примешивалось бы чувство удовлетворения.
С такой нагрузкой Синди хватало вечерами только на то, чтобы прийти домой и упасть носом в подушку. В подобные дни пустая постель представлялась ему желаннее самых искусных любовников. Но когда выдавался день посвободнее, и вечерами Синди был способен думать не только о подушке и одеяле и мечтать не только о сне, он невольно задумывался о том, что был бы не против провести вечер не в одиночестве и даже не в компании друзей.
Пару раз он выбирался в ночные клубы, чтобы найти себе кого-то на ночь, однако быстро убедился, что невесть когда приобрел брезгливость, не позволяющую получать удовольствие от такого времяпровождения. Впрочем, ответ на вопрос «когда» нашелся быстро. И было бы странно, если бы и здесь не оказался замешан Саймон. В самом деле, Саймон Блик приучил Синди к регулярному, а главное, качественному сексу, так что теперь Синди не мог не сравнивать посетителей клубов со своим бывшим любовником, и сравнение постоянно оказывалось в пользу последнего.
Было бы вдвойне странно, если бы Блик после этого не был назван сволочью.
Итак, случайными связями Синди пресытился, постоянные ему некогда было заводить, и временами, ложась в постель, перебирая в памяти события дня, он невольно вспоминал Лиу с его хищным взглядом, настойчивостью и изящными жестами. «Л-л-л-лиу» - имя было странным, от него зудело небо и сводило зубы, как от стакана холодной воды. Еще никто не преследовал Синди так настойчиво. Пусть даже Лиу решил добиться своего из принципа, раззадоренный отказом, чтобы успокоиться сразу после достижения цели; пусть он утратил зыбкое сходство с Саймоном, его упрямство все равно задевало Синди. «Лиу», - вечерами танцор пробовал это имя на вкус, чтобы на следующий день ничем не показывать своего сомнения.
В заботах время пролетало стремительно, и в один теплый осенний день, покупая чай и фрукты, Синди вдруг со всей четкостью осознал: он теперь свой на Парнасе. Он приезжий, ему никогда стать кем-то вроде родителей Лиу, у него нет шансов разбогатеть, обучая всего одну группу, но Парнас теперь – часть его обыденности, а он сам – частичка – Парнаса, житель Гайи. Раньше он невольно воспринимал квартиру в Парнасе временным пристанищем, как будто был туристом, которому нужно через неделю-две вернуться в Анатар. Теперь же Синди увидел: вот она, его жизнь – уроки, лекции, Квентин и Рэй, «великолепная пятерка», сквер у дома, оранжевый фонарь, местные фрукты, неон реклам и проездной на все виды транспорта, продленный на следующий год. С одной стороны, Синди был рад этому – значит, он сумел устроиться, пустить корни, его жизнь приобрела шаткое равновесие, обросла бытовыми мелочами. С другой, было жалко сказки, в которой жизнь на Парнасе представлялась ему яркой и сладкой, как леденец. Он почти привык к местным красотам, и краски жизни поблекли, и его больше не заливало восторгом при каждом посещении центра, как раньше. Ему хватало впечатлений от впечатляющих шоу, показов и выставок, но теперь лишь по-настоящему сильным вещам удавалось пронять его, тогда как раньше любая мелочь казалась восхитительной, а в любой стекляшке виделся бриллиант.
Квентин, узнав об этом, сказал бы, что у Синди появился вкус.
С третьей стороны, он не мог сказать, подобно тем, кто кутил в центре, что покорил Парнас. Он встроился в жизнь Гайи, стал для нее своим, приноровился к местному темпу жизни и другому количеству часов в сутках, изменился даже внешне – и все равно чего-то не хватало. Что-то мешало ему сказать: да, я на своем месте и я счастлив. Другой, быть может, отдал бы пять лет жизни, чтобы оказаться на его месте.
Но другому не снились бы сны Синди Блэка. Те, что приходили, когда он был недостаточно вымотан, чтобы проваливаться в сон без видений.
Он видел сцену. Всегда разную – это мог быть знакомый зал Анатара, любая площадка Парнаса, а то и вовсе неизвестное помещение, созданное его воображением. Неизменным всегда было одно: за границей сцены, толпа, которую не получалось разглядеть из-за бьющего в лицо света, скандировала: «Син-ди Блэк! Син-ди Блэк!» И Синди выходил к ним, он выступал – и казалось, что его несет поток энергии, источником которой были тысячи зрителей. Он почти летал тогда, он плакал от счастья и уверенности в том, что теперь-то он там, где должен быть.
Синди никому не рассказывал о своих снах. Больше того, он стыдился их. Синди казалось, что, раз уж он не смог стать известным артистом, знаменитым танцором и получить наяву все то, что он пережил во сне, то и упоминать о своих мечтах не стоит. В конце концов, ему было бы странно жаловаться: он жил на Гайе, связывал свою жизнь с танцами, как всегда хотел, - и лишь нюансы вроде отсутствия славы и тысяч зрителей отличали его повседневность от выстроенных когда-то воздушных замков. Сущие пустяки.
Иногда по утрам, выдираясь из очередного сна по звонку будильника, Синди хотелось выть в голос из-за этих мелочей.
Синди нехотя выбрался из-под душа, выволок распаренное тело в раздевалку, натянул трусы и растекся по скамье, вытянув ноги в проход. После напряжения наступило приятное безмыслие, хотелось качаться на его волнах и ничего не делать.
Осуществить это ему не дали. Зазвенел комм, и если любого другого Синди мог послать подальше, то звонок Квентина Вульфа он не мог проигнорировать как минимум по трем причинам.
- Жив? – поинтересовался маэстро, глядя на красную после горячей воды физиономию Синди. – Тогда зайди ко мне, поделишься впечатлениями.
Делать было нечего, Синди оделся и заставил себя подняться до кабинета начальства. Квентин улыбнулся:
- Вижу, занятие прошло плодотворно.
- О да, - отозвался Синди и упал в кресло. – Кажется, что они впятером на мне ездили. Как вы можете учить сразу пятьдесят человек?
- Все приходит с опытом, как бы банально это ни звучало. Ты еще посмеешься над своими переживаниями. Итак, тебя можно поздравлять с успехом?
- Если никто не придет орать и расторгать договор, можно. Сейчас я и сам не знаю.
- Не замечал за тобой стремления прибедняться, - заметил Квентин. – Что это за внезапное кокетство?
- Это не кокетство, - вздохнул Синди. – Просто такое чувство, будто я копался в чужих мозгах без наркоза.
- А как ты думал, - пожал плечами Квентин. – Привыкай, что теперь ты кого-то учишь. Они еще начнут ходить к тебе за советом, в печалях и с распущенными соплями.
- Вроде меня сейчас, да? – улыбнулся Синди.
- Вроде того, - не стал спорить Квентин. - Кстати, за своими переживаниями ты обратил внимание на зал или тебе было не до того?
- Обратил, - кивнул Синди. – Отличный зал. Очень… никакой.
- Ага, - маэстро явно был доволен, - заметил.
- Конечно. Еще в первый раз. Не нужно мешать лишними декорациями, да? Во всей школе только этот кабинет походит на вас. Все остальное – пустое.
- Разумеется. Зачем ставить преграды чужому воображению? Кроме того, такой подход помогает избежать лишних трат на обстановку.
- Ни за что не поверю, что вам это было важно! – расхохотался Синди.
- Слишком уж ты сообразителен, - заметил Квентин, разливая кофе. – Если бы ты уже не подписал контракт, пришлось бы тебя убить. Ты будешь кофе с корицей?
- Я буду воздух без кофе. Скоро лекция, а если я ее прогуляю, то вы первый меня отчитаете.
- Конечно, - кивнул маэстро и убрал вторую чашку. – Тебя, красавец, вообще стоит иногда бить палкой. У каждого человека свой предел, так вот если тебя периодически не подталкивать в спину, ты встанешь и сделаешь вид, что уже достиг своего и твой лимит возможностей уже исчерпан. Это будет даже выглядеть правдоподобно – на уровне обывателя. Однако стоит пнуть тебя хорошенько, как обнаружится, что ты вполне способен расти. Но я тебя раскусил, так что можешь не надеяться на легкую жизнь.
- Все хотят меня избить ради моего же блага, - вздохнул Синди. – Моя ближайшая подруга говорит, что меня нужно пороть.
- Что и требовалось доказать. Поэтому освободи кресло и поезжай в Академию. Если кто-то придет расторгать договор, я возьму его на себя.
Скандалить и расторгать договор никто не явился, и теперь три дня в неделю Синди пытался чему-то научить свою «великолепную пятерку», как он вскоре начал называть учеников.
«Пятерка» сопротивлялась. Ленилась. Не желала понимать элементарных вещей. Отбивалась от рук. Иногда позволяла себе – о ужас! – пропускать занятия.
- Не понимаю, зачем платить такие деньги за уроки, чтобы потом на них не ходить, - от раздражения Синди размешивал сахар в кофе вдвое энергичнее.
- Они могут себе это позволить, - отзывался Рэй. – Тысячей больше, тысячей меньше… Кроме того, представь, но не все считают танцы делом всей жизни.
- Не может быть! – округлил глаза Синди. – Никогда бы не подумал!
Оба расхохотались.
Рэй тоже преподавал в школе Квентина Вульфа. Когда Синди увидел его впервые, то подумал: «Этому парню не хватает пистолетов на поясе и травинки в зубах». Загорелый, мускулистый, белозубый, с вечной щетиной Рэй напоминал сошедший с экрана девичий идеал. На его занятия рвались девушки от двенадцати до шестидесяти. Синди сначала решил, что успех Рэя объясняется скорее его внешностью и обаянием, чем талантом, тем более что тот, обладая прекрасной мускулатурой, на первый взгляд был тяжеловат для танцора. Потом Синди увидел, как Рэй работает, и выкинул эту мысль из головы как самую большую глупость, пришедшую ему на ум за все время пребывания на Гайе.
Если они и не стали близкими друзьями, то приятелями – точно. Совершенно разные стили на сцене и в работе исключали конкуренцию, а абсолютная и непоколебимая гетеросексуальность Рэя лишала их общение сексуального подтекста, что полностью устраивало обоих. Зато у них было похожее чувство юмора, уважение к Квентину и твердая уверенность, что без танцев жизнь теряет всякую прелесть. В таких условиях Синди и Рэй были обречены на хорошие отношения. В частности на совместное распивание кофе в кафе напротив школы, когда у Рэя был перерыв между уроками, а работа Синди уже заканчивалась, ведь он вел занятия всего у одной группы.
- И все равно не понимаю, - продолжил Синди, отхлебнув из чашки, - на словах все рвутся и мечтают танцевать. И все равно каждое занятие кого-то нет! У кого насморк, у кого собачка болеет, у кого депрессия, у кого прыщ на заднице, кто увидел страшный сон и побоялся на улицу выйти…
- Врешь, не каждое! – Рэй веселился, наблюдая его недовольство. – Тебе дай волю, ты их с переломами обеих в зал приволочешь, экспериментаторрррр!
- А экспериментатор почему?
- Ну, как же! Это мы, простые смертные, учим по старинке, а ты у нас колдуешь по супер-пупер-экспериментальным методикам, как сообщает наш уважаемый директор.
- Пошутил, да?
- А ты не знал? Упс, кажется, я случайно выдал тайну Квентина Вульфа. Теперь он снимет с меня кожу и растянет ее меж двух агав.
- Трепло…
- Я регулярно гоняю по залу табуны девиц разной степени юности, язык мой – друг мой и единственное оружие, которым можно бить женщин.
- Вот они к тебе и несутся табунами. По расписанию. А мои…
- Брось, - махнул рукой Рэй. – Ты просто не привык, что люди хотят что-то делать в совершенстве, но не хотят этому учиться. Мои дамы еще как прогуливают, просто их больше и в их рядах не так заметны бреши. А ты трясешься над каждым. Хоть поделись, что ты с ними, несчастными, делаешь!
- Все, - вздохнул Синди.
И они правда делали «все».
Подолгу слушали самую разную музыку, а потом обсуждали ее по кругу, чтобы после показать услышанное уже без слов. Иногда Синди заставлял каждого подобрать не менее двадцати подходящих определений к воображаемой картине или ее деталям, прежде чем приступить к танцу. «Широкий, длинный, острый, сухой, прозрачный, легкий…» - неслось над залом нестройное бормотание. Если бы кто-нибудь зашел в класс в этот момент, у него были все шансы принять группу Синди за секту. Закрытые глаза и сосредоточенные лица усиливали впечатление.
Танцевали перед зеркалами. Когда ученики начали делать успехи и уже не напоминали шарнирных кукол, Синди иногда становился «живым зеркалом», специально утрируя некоторые жесты «отражаемого». На него не обижались. Танцевали в темноте, чтобы никто не видел. При свете, чтобы видели все – и чтобы на это было наплевать. Поодиночке. Все вместе. Иногда парами, когда не было кого-нибудь из мужчин. Синди знал, что Лиу был бы не против встать в пару с ним самим, но не собирался потакать этому желанию.
Синди в ультимативной форме велел каждому следить за своим телом. Синди проводил растяжку так, что даже Влада ворчала, что он хочет из нее «жилы вытянуть», а Лиу хмыкал, что выражение «порвать задницу за что-то» приобретает новый смысл.
Синди отобрал у Люси и выбросил шоколад, после того как она в третий раз пожаловалась на занятии, что хочет быть ласточкой, а из нее получается только утка.
- Хочешь быть ласточкой – отучайся крякать, - отрезал он в ответ на ее обиженный взгляд. – И, кстати, делай это вне зала. Тут ты учишься летать, а кем – пофиг.
Синди заставлял спортсменку Владу, помешанную на соревнованиях, танцевать с закрытыми глазами, чтобы она не могла сравнивать себя с другими. Он упорно выводил на диалог Гро, который имел привычку выдавливать из себя по слову в час. Его отговорки о том, что он представляет любой сюжет и без обсуждения, Синди игнорировал.
- Пока ты не откроешь рот, мы не узнаем, что ты придумал. Ты думаешь, в танце как-то иначе, что ли?
Если бы кто-нибудь сказал Синди: «Твоя методика уникальна», - он хохотал бы уже после слова «методика». Он сам не мог сформулировать, что он делает и как это должно работать. Порой Синди казалось, что он идет на ощупь в темноте и тянет за собой пятерых доверившихся ему людей. Иногда после занятий он был готов поверить в мозоли на языке. Он действовал интуитивно, даже не пытаясь подвести под свой способ учить теоретическую базу, тыкал наугад и импровизировал. Синди напоминал себе взломщика, подбирающего ключи, только вместо закрытых дверей перед ним были люди, к каждому из которых нужно было найти подход.
Проще всего было с Конрадом. Салли оказался человеком легким и жизнерадостным. Ему все хотелось попробовать, он соглашался на любые эксперименты, так что в итоге Синди приходилось его останавливать, потому что Конрад границ не видел. Это было не плохо, но зачастую атлета заносило в самом буквальном смысле, он метался по залу. В итоге Синди вспомнил их первое занятие и объяснил Конраду, что берега не мешают реке быть ни полноводной, ни бурной, ни быстрой, а всего лишь обозначают ее контуры. С этого дня они вдвоем старательно искали «берега» и дело пошло на лад.
Сложнее всего было с Лиу.
В отличие от большинства живущих в Парнасе, Лиу здесь родился и вырос. Его родителям принадлежал особняк из числа тех, что заинтересовали Синди, когда он въезжал в город. Однако Лиу мало было роли любимого сына, и он готовился героически преодолевать трудности восхождения к вершинам шоу-бизнеса. Его амбиции были чудовищны, и Лиу, не привыкший получать отказа ни в чем, относился к будущей славе как к делу решенному.
Все это Синди узнал из рассказов самого Лиу после занятий и невольно подслушанных обрывков разговоров. Синди не удивился бы, если бы узнал, что эти рассказы рассчитаны на то, чтобы произвести на него впечатление. Вот только Лиу добивался противоположного эффекта.
Все люди, с которыми Синди был связан, за исключением случайных любовников, добились всего сами. Фредди, которая предпочла бы испортить зрение, просиживая ночами за работой, чем делать долги. Майк, получивший свою должность за исключительный профессионализм. Саймон, которого в момент создания группы не поддерживал никто, кроме таких же нищих и безвестных друзей. Квентин и Рэй, поднявшиеся благодаря таланту и упорству. На этом фоне Лиу, который готовился бороться с жизненными невзгодами, имея за спиной мощную поддержку родителей с их деньгами и знакомствами, выглядел смешно, и Синди ничего не мог с собой поделать – он не воспринимал Лиу всерьез.
Все это было бы сносно, если бы Лиу не старался произвести впечатление так отчаянно, не делал фривольных намеков, не пытался вывести свои отношения с Синди за рамки «преподаватель – ученик». Синди не отвечал на его подначки, не поддавался на провокации, за пределами зала разговоры сворачивал быстро.
То, что в зале лучше и не пытаться флиртовать, Лиу понял быстро. Дураком он не был, да и заниматься хотел всерьез. При всей своей любви к хвастовству и поступкам напоказ, учился Лиу старательно, схватывал быстро, занятий не пропускал – видимо, и правда готовился покорять вершины.
Лиу не понимал причин сопротивления Синди, и оно доводило его, избалованного мальчика из хорошей семьи, до белого каления. Однажды он, доведенный до точки, схватил Синди за рукав в коридоре.
- Я всегда получаю то, что хочу, - заявил он.
Синди уже слышал эту фразу, но в исполнении другого человека. Тогда, произнесенная с усмешкой, хрипловатым голосом, она производила магическое действие. Теперь, в исполнении едва достигшего совершеннолетия парня она звучала смешно.
- Что, охрана твоих родителей посадит меня в мешок и оставит у твоей кровати? – поинтересовался он.
Для своего старательно поддерживаемого образа крутого парня держать удар Лиу не умел совершенно. Пока он подыскивал слова, Синди без труда высвободил руку.
- А что, ты предпочитаешь победнее? – наконец, выдавил Лиу.
- Занятие послезавтра в семь, - сказал Синди. – Тебе нужно поработать над началом. В такую музыку можно входить плавно, а ты каждый раз в нее плашмя падаешь…
Развернулся и пошел на выход.
Синди легко сдерживал порывы Лиу, но проклятый альбинос постоянно раздражал и провоцировал его. Кроме того, он своими притязаниями напоминал Синди о том, что господин Блэк является не только преподавателем, бесполым существом без возраста, но и молодым здоровым парнем с естественными потребностями тела. У Синди уже давно никого не было. Нельзя сказать, что он страдал от этого – помимо занятий с учениками, он изматывал себя на собственных тренировках, чтобы не терять форму, а еще существовали лекции в Академии и индивидуальные уроки Квентина. И самый строгий наблюдатель, если бы ему довелось присутствовать на этих уроках, не назвал бы маэстро снисходительным. Метод кнута и пряника Квентин реализовывал виртуозно, после занятий Синди иногда казалось, что в его теле нет ни одной мышцы, которая не ныла бы, и ни одного не оголенного нерва. Это могло бы стать пыткой, если бы к усталости не примешивалось бы чувство удовлетворения.
С такой нагрузкой Синди хватало вечерами только на то, чтобы прийти домой и упасть носом в подушку. В подобные дни пустая постель представлялась ему желаннее самых искусных любовников. Но когда выдавался день посвободнее, и вечерами Синди был способен думать не только о подушке и одеяле и мечтать не только о сне, он невольно задумывался о том, что был бы не против провести вечер не в одиночестве и даже не в компании друзей.
Пару раз он выбирался в ночные клубы, чтобы найти себе кого-то на ночь, однако быстро убедился, что невесть когда приобрел брезгливость, не позволяющую получать удовольствие от такого времяпровождения. Впрочем, ответ на вопрос «когда» нашелся быстро. И было бы странно, если бы и здесь не оказался замешан Саймон. В самом деле, Саймон Блик приучил Синди к регулярному, а главное, качественному сексу, так что теперь Синди не мог не сравнивать посетителей клубов со своим бывшим любовником, и сравнение постоянно оказывалось в пользу последнего.
Было бы вдвойне странно, если бы Блик после этого не был назван сволочью.
Итак, случайными связями Синди пресытился, постоянные ему некогда было заводить, и временами, ложась в постель, перебирая в памяти события дня, он невольно вспоминал Лиу с его хищным взглядом, настойчивостью и изящными жестами. «Л-л-л-лиу» - имя было странным, от него зудело небо и сводило зубы, как от стакана холодной воды. Еще никто не преследовал Синди так настойчиво. Пусть даже Лиу решил добиться своего из принципа, раззадоренный отказом, чтобы успокоиться сразу после достижения цели; пусть он утратил зыбкое сходство с Саймоном, его упрямство все равно задевало Синди. «Лиу», - вечерами танцор пробовал это имя на вкус, чтобы на следующий день ничем не показывать своего сомнения.
В заботах время пролетало стремительно, и в один теплый осенний день, покупая чай и фрукты, Синди вдруг со всей четкостью осознал: он теперь свой на Парнасе. Он приезжий, ему никогда стать кем-то вроде родителей Лиу, у него нет шансов разбогатеть, обучая всего одну группу, но Парнас теперь – часть его обыденности, а он сам – частичка – Парнаса, житель Гайи. Раньше он невольно воспринимал квартиру в Парнасе временным пристанищем, как будто был туристом, которому нужно через неделю-две вернуться в Анатар. Теперь же Синди увидел: вот она, его жизнь – уроки, лекции, Квентин и Рэй, «великолепная пятерка», сквер у дома, оранжевый фонарь, местные фрукты, неон реклам и проездной на все виды транспорта, продленный на следующий год. С одной стороны, Синди был рад этому – значит, он сумел устроиться, пустить корни, его жизнь приобрела шаткое равновесие, обросла бытовыми мелочами. С другой, было жалко сказки, в которой жизнь на Парнасе представлялась ему яркой и сладкой, как леденец. Он почти привык к местным красотам, и краски жизни поблекли, и его больше не заливало восторгом при каждом посещении центра, как раньше. Ему хватало впечатлений от впечатляющих шоу, показов и выставок, но теперь лишь по-настоящему сильным вещам удавалось пронять его, тогда как раньше любая мелочь казалась восхитительной, а в любой стекляшке виделся бриллиант.
Квентин, узнав об этом, сказал бы, что у Синди появился вкус.
С третьей стороны, он не мог сказать, подобно тем, кто кутил в центре, что покорил Парнас. Он встроился в жизнь Гайи, стал для нее своим, приноровился к местному темпу жизни и другому количеству часов в сутках, изменился даже внешне – и все равно чего-то не хватало. Что-то мешало ему сказать: да, я на своем месте и я счастлив. Другой, быть может, отдал бы пять лет жизни, чтобы оказаться на его месте.
Но другому не снились бы сны Синди Блэка. Те, что приходили, когда он был недостаточно вымотан, чтобы проваливаться в сон без видений.
Он видел сцену. Всегда разную – это мог быть знакомый зал Анатара, любая площадка Парнаса, а то и вовсе неизвестное помещение, созданное его воображением. Неизменным всегда было одно: за границей сцены, толпа, которую не получалось разглядеть из-за бьющего в лицо света, скандировала: «Син-ди Блэк! Син-ди Блэк!» И Синди выходил к ним, он выступал – и казалось, что его несет поток энергии, источником которой были тысячи зрителей. Он почти летал тогда, он плакал от счастья и уверенности в том, что теперь-то он там, где должен быть.
Синди никому не рассказывал о своих снах. Больше того, он стыдился их. Синди казалось, что, раз уж он не смог стать известным артистом, знаменитым танцором и получить наяву все то, что он пережил во сне, то и упоминать о своих мечтах не стоит. В конце концов, ему было бы странно жаловаться: он жил на Гайе, связывал свою жизнь с танцами, как всегда хотел, - и лишь нюансы вроде отсутствия славы и тысяч зрителей отличали его повседневность от выстроенных когда-то воздушных замков. Сущие пустяки.
Иногда по утрам, выдираясь из очередного сна по звонку будильника, Синди хотелось выть в голос из-за этих мелочей.
@темы: Синди
-
-
27.06.2012 в 15:47Синди, нет! Брось гадость!
И с этими снами. Уффф, как же интересно, куда ты его выведешь! *грызет ногти*
-
-
27.06.2012 в 17:09-
-
28.06.2012 в 13:18Janusz Cienkowski, ну, елы-палы, текст пишется два года, если бы я не набил руку, это было бы жуткое позорище. Спасибо ))) А прода уже!
-
-
28.06.2012 в 14:15-
-
04.07.2012 в 15:28-
-
04.07.2012 в 18:16-
-
04.07.2012 в 18:20