"Поскольку аз есмь церемониймейстер, мне этот утренник вести, молчи, не спрашивай - куда" (с)
Вместо эпиграфа:
Cкачать Альфред Шнитке Эпилог бесплатно на pleer.com
Войско Харрадона стояло под АльвомВойско Харрадона стояло под Альвом.
Вернее, напротив Альва. Даже чуть-чуть выше. Командующий Дахрат с высоты холма осматривал открывшуюся картину. Ночь готовилась вступить в свои права, горизонт стыдливо розовел, над морем не было ни облачка, волны переливались, как золотой шелк. Но командующему было не до красот. Вот он, Альв белостенный, магическое сердце Деокадии, близок – да не укусишь. А укусишь – зубы обломаешь. Альв вырос на холме, пустил корни; чтобы подойти к нему, харратам сначала надо было выйти из укрывшего их леса и спуститься вниз, в ложбину между холмами… а значит, подставиться под стрелы с городской стены, и хорошо если только под стрелы, а не под дружный залп из посохов магической братии. Наверняка по случаю войны маги вылезли из своей башни, которая одиноким клыком торчала посреди города (солдаты сравнивали ее не с зубом, а с иной частью тела), и вышли защищать родной город. Это если к главным воротам подступать. Если ко вторым – дело не лучше, попробуй, подведи быстро людей к ним по береговой полосе, открытой всем ветрам, по песку… Тут бы с моря ударить… но что об этом говорить, что могли, то сказали. И висело над стенами Альва зарево, которое ничего общего с вечерней зарей не имело. Нет, не спала Альвийская Башня, бдела… Не зря отступала армия Деокадии до самого Альва, почти беспрепятственно позволив харратам пройти по своим землям через опустевшие поселения. Магические ловушки и уничтоженные, чтобы не достались харратам, припасы – чушь, мелочь после вынимающего душу похода через болота. Нет, решающая битва должна была состояться здесь, у магического оплота Деокадии.
Могли харраты взять Альв?
Могли, - говорил себе командующий.
А удержать?
Вряд ли.
Но не это смущало Дахрата. На то и был он солдатом, чтобы драться и исполнять приказы. Прикажут – возьмет Альв. Прикажут – будет держать, сколько сможет. Не сможет – умрет здесь, у моря, вдали от дома. Судьба военная, судьба солдатская… Дело известное. Другое грызло харрадонского командующего.
Последний разговор с генералом встревожил его, посеял зерно сомнения. Байхрат говорил скупо, держался строго, начальственно – не так он обычно разговаривал с Дахратом. И волнение вряд ли было тому виной – генерал перевидал за свою жизнь столько сражений, что не могло еще одно заставить его говорить чужими словами. А слова были именно что чужие, да еще затертые, поношенные – такие ученику перед генеральным сражением говорить-то было стыдно. Дахрату даже показалось, что его командиру и наставнику и правда стыдно. Лицо деревянное, глаза оловянные, да еще в сторону косят, за левое плечо, словно за этим плечом стоял кто-то чужой, но Дахрат никого не видел. Только раз генерал посмотрел на командующего южным фронтом прямо, как всегда, глаза живым блеском полыхнули.
- Помни, что я говорил тебе, - сказал Байхрат. – В бою командующий за все в ответе. Тяжесть решения на его плечах.
Странный был разговор. Бессмысленный, а потому подозрительный. Не было у Байхрата никогда тяги к словоблудию. Ко второму веку прорезалась, к старости?! Зачем было напоминать о том, что Дахрат и без того помнил? О решениях, об ответственности? О чем хотел на самом деле сказать генерал? О чем предупредить?
Вот они, те, за кого командующий в ответе, выстроились в лесу. «Быки» ближе всех. Рога наточены, ноздри раздуваются, из ноздрей пар – не лето уже… Некоторые дрожат, не от холода, не от страха, от возбуждения. Ждут. Приказа ждут, когда командующий решит, что пора наступать. И они, и «берсерки», и отряд Ойнерата, который не здесь, а в ближайшей роще. Те и вовсе смертники, им отвлекать на себя защитников города, а лучше и вовсе выманить из-за стен, да не выйдут, не дураки… Если десяток из первого отряда выживет – уже хорошо, но Ойнерат – офицер железный, он свое дело сделает. На совете вечером держался беркутом, глазами сверкал, клялся всех положить, но отвлечь огонь магов-защитников на себя. Он, если и помнит что-то там об ответственности командира, то с легким сердцем отдает ее Дахрату. Пусть командующий думает, у него шлем больше…
***
Море меняло будничную синюю одежду на праздничное золото, закат щедро одаривал землю своими драгоценностями, а Дахрат все не давал сигнала наступать. Ойнерат сначала стоял в гордой позе, глядя на город из-за старого кедра. Потом утомился стоять, стал расхаживать из стороны в сторону, сам не замечая, как вызывает на ладони сгусток огня. Вызовет – погасит, вызовет – погасит…
Страха не было – откуда бы ему взяться у офицера Харрадона. Даже волнения почти не было. С ними бог, а значит, все – те, кто выживет и кто будет убит, получат то, что заслужили. Вот предчувствие чего-то великого – было. Не зря ему, Ойнерату, досталась честь первому выступить в атаку на Альв. Не от волнения, а от осознания чести заходилось сердце, распирало грудь, зато шаг получался чеканным, лучше, чем на параде. С умилением старшего брата он смотрел на свой отряд – с отцовским пока не получалось. Орлы! Хорошо, пусть еще не все орлы, но орлята. Оперятся в битве. Кто знает, может, и на стены взлетят. Нет, Ойнерат хорошо помнил свою задачу, но все же, все же…
От избытка чувств он похлопал по плечу здорового детину, на лбу у которого наподобие рогов выпирали две шишки. Шишки были раскрашены перед боем в цвета отряда Ойнерата, синий и черный. Откуда-то Ойнерат знал этого «недобыка», но вспоминать, откуда именно, было недосуг.
- Рад? – спросил строго. – Что битва скоро?
- Рад, господин офицер второй ступени! – выпалил шишколобый на одном дыхании, уставив вдаль отсутствующий взгляд.
Ойнерат не знал, что сказать, еще раз похлопал здоровяка по плечу и отошел. Рад… Хорошо, что рад. Правильно. Орлята его, орлята…
«Но почему же Дахрат не подает сигнала?» – думал он и всматривался в позолоченный зарей лес на соседнем холме.
За спинами отряда офицера второй ступени Ойнерата бывший офицер четвертой ступени Эррин, а ныне бродячий лютнист Тэйгу едва удерживался от того, чтобы тоже расхаживать из стороны в сторону. На месте его держал только страх выдать себя. Сколько усилий ему стоило остаться с армией и не привлечь внимания Ойнерата, знал только сам Эррин. Но теперь один вопрос мучил его, не давал покоя: зачем он, Эррин, пришел сюда? Зачем было его возвращение, зачем он сказал Асфриду отпустить его, зачем бросил раненого Рауга, зачем варил кашу и отскребал солдатский котел, зачем были все его песни, если ровным счетом ничего не изменилось? Некому было посвящать Эррина в план наступления, но главное он видел сам: еще немного – и армия Харрадона пойдет в наступление на Альв. И что тогда? Победа, и алтари Морога, как грибы, вырастут по всей Деокадии? Или поражение, смерть харратов, смерть от стрел, самая легкая, или от магии, от огненных дождей, в разверзшихся под ногами пропастях, от внезапного удушья? Вернутся его спутники в Харрадон с богатой добычей, с сорванными с деокадийских красавиц драгоценностями в сумках, гоня перед собой награбленную скотину, или останутся навсегда в этой земле, раздавленные старой магией Альва? Положа руку на сердце, Эррин не знал, какого исхода боится больше. Страх и отчаяние смешивались и пенились в его душе жгучей отравой, хотелось кричать, стучать кулаками по древесному стволу, до боли, до крови… И странный голос нашептывал ему: попробуй, поддайся чувствам, отдайся хаосу, если все равно больше ничего не поделать. Но Эррин молчал и только кусал губы.
Струны лютни низко и тревожно гудели, хотя их никто не трогал.
***
За поворотом раздались шаги, и Перо быстро вжался в стену, осторожно выглянул из-за балки – нет, по улице спешили не жрецы Морога, а две женщины, несущие на плечах скатанный ковер. Из ковра высовывалось что-то деревянное с пушистой золотой кистью. Перо вынырнул из-за угла и побежал дальше.
Когда мороговы братья пришли за ними, Перу несказанно повезло. Ему разрешено было присутствовать при обряде, который проводила сама верховная жрица. Правда, обряд был не из самых важных, да и Перу ничего не надо было делать, только стоять и слушать эхо видений – провидицы часто не помнили, что говорили во время бесед с огнем. Потому Перо и позвали – память у него была хорошая, а еще он мог быстро записывать за говорящим, вот и вся заслуга. Но все равно он счел это удачей. И, как оказалось, не зря.
Почтенная Арзиэ только развела огонь и поставила на него жаровню, на которую надо было высыпать душистые листья, когда дверь распахнулась без стука, и внутрь ворвалось пятеро мороговых братьев. У Пера привычным уже ледком сковало хребет, он испуганно застыл рядом с еще двумя огнепоклонниками, которых жрица взяла себе в помощники.
- Воля Морога! – бухнуло от двери. – И приказ королевы: родовым магам явиться в храм!
- Вот как? – спросила госпожа Арзиэ, которая единственная не изменилась в лице. – А вас, добрых молодцев, проводить прислали?
- Проводить, проводить, - хохотнули. – С почетом!
- Я могу хотя бы собраться?
- И так устроишься! Пошевеливайся, старуха!
- На все воля божья, - согласилась Арзиэ. И пошевелилась.
Потом Перо спрашивал себя: как умудрилась верховная жрица швырнуть в мороговых братьев тяжеленную жаровню?! Грохот, угли во все стороны… Не голой же рукой она ее из огня выхватила?!
Получалось, что и голой рукой, и из огня, а только неудобств Арзиэ, похоже, не испытала. Пока ошеломленные жрицы с криками хватались за обожженные места и стряхивали огонь с мантий – мантии занялись не хуже сухих дров! – Арзиэ с девической легкостью подобрала подол и выскочила в окно. Перо и остальные не стали медлить и последовали за ней.
- Бежать надо! – совет веснушчатой Хильзе слегка запоздал, потому что все они и так бежали со всех ног. – За город! Там схорониться…
Перо не спорил: во-первых, дыхания не хватало, во-вторых, он был согласен и на ухоронку вне Белвара. Если Хильзе сказала, значит, было там, где затеряться. Появление мороговых братьев всколыхнуло в нем прежний ужас, и Перо был не против жить в хижине и питаться кореньями, лишь бы поблизости никто не носил красное.
Однако новая мысль заставила его сначала споткнуться, а потом и вовсе остановиться посреди дороги.
- А Адшат? – крикнул он. – А что будет с Адшатом?
Огнепоклонники даже не замедлили бега, только Хильзе обернулась и нетерпеливо махнула ему: не отставай! – и помощники Арзиэ скрылись за поворотом. Но Перо не мог теперь к ним присоединиться. Он вздохнул, закусил губу и отправился к дому, где жил последние недели.
Он надеялся успеть раньше мороговых братьев и предупредить Адшата и остальных, но опоздал. Ему пришлось пробираться к дому переулками, на каждом углу ему мерещились красные мантии, а два раза мимо него в самом деле проходили жрецы, и оба раза Перо ждал, пока даже шаги их не стихнут, и только потом двигался дальше.
В доме побывали краснорясые – это Перо понял, как только переступил порог. На полу валялись осколки горшка, стол был перевернут, два стула сломаны – огнепоклонники сопротивлялись, да и Адшат был не из тех, кто сдается без боя. Несколько пестрых перьев валялось на полу, в стороне Перо нашел испачканный кровью нож – да, воин остается воином, даже если он списанный! Он поджал губы, вертя нож в руках, и задумался, что же делать теперь.
- Галват? – раздался чей-то робкий голос. И громче, увереннее: - Галват!
Перо поднял голову. Из люка в потолке свешивался вниз головой, как летучая мышь, Фаргот, любитель древней поэзии и рябиновой настойки, один из самых частых гостей Белхата. Сходство усиливалось из-за больших оттопыренных ушей, которые покраснели и, казалось, разошлись в стороны еще больше.
Убедившись, что перед ним на самом деле Перо, Фаргот скрылся в люке, откуда через мгновение показались его длинные ноги. Фаргот спрыгнул на пол, отряхнул штаны, пригладил волосы, и только уши у него по-прежнему сияли рубинами.
- Ты откуда здесь? – спросил Перо. – А остальные? Адшат? Где Адшат?
- Увели, - выдохнул Фаргот, подтвердив худшие подозрения Пера. – Мороговы братья! Я видел!
- Видел? – нахмурился Перо. – Как, как? Почему тебя не забрали?
- Спрятался я, - Фарготу вдруг показались очень интересными носки его башмаков, которые он стал рассматривать с пристальным вниманием. – На чердаке. Мне там нужно было одни старые дневники найти… Очень старые. Белхат велел. И я полез. За записями…
- А что Белхат? – нетерпеливо перебил Перо. Его вовсе не интересовало, как Фаргот оказался на чердаке, а того заело, и он повторял одно по одному. Полез и полез, повезло, значит, день счастливый. Что тут рассказывать-то?
- Убили, - Перо покачнулся от таких новостей. – Он сопротивляться стал, так ему – р-раз! – по голове прямо, по затылку. А Ад-шад-даль нож выхватил, его трое только смогли схватить, и то двоих он порезал…
Глаза Фаргота блестели, когда он рассказывал об этой схватке, он даже облизнулся, смакуя подробности того, как – р-раз! – Белхата ударили по затылку. Перо почувствовал слабость в ногах и даже не поинтересовался, как его собеседник умудрился все рассмотреть с чердака, минуя второй этаж, – через стены научился видеть, что ли?
- Ладно, - перебил он снова. – Пойду я.
- Погоди! – Фаргот вдруг схватил его за руки. Из-под мышки у него вывалился скатанный в трубку лист – наверное, те самые записи с чердака. – Куда ты теперь?
Перо пожал плечами.
- Куда-нибудь. Адшата выручать.
- И-и! – пренебрежительный взвизг Фаргота сделал бы честь армейскому «единорогу». – Это как же? Храм, что ли, штурмом пойдешь брать? Пойдем со мной лучше. Я одно местечко знаю… Посидим, подумаем. И сей оплот твердыней нашей станет… Пошли? Все равно сейчас ничем не поможешь…
В словах любителя поэзии был резон. Горький, отдающий рябиновкой. От слова «храм» веяло холодной жутью. Это Аррин с Ойнератом могли бы… что угодно могли бы. Взять штурмом, вынести двери, вывести друзей на свободу…
Хотелось уйти в безопасное место. В оплот, который станет твердыней, – это, кстати, как? Сесть в кресло у огня, выпить настойки, а там как-нибудь… сладится, что ли?
«А Адшат, когда тебя арестовали, не настойки пил, а пороги оббивал, за тебя просил», - сказал внутренний голос.
Видение кресла и стакана с божественным напитком сгинуло. Перо вздохнул и высвободил руки. Не удержался и вытер о штаны – ладони у Фаргота были холодные, липкие, перепугался парень до смерти…
- Нет, - сказал Перо. – Я лучше к храму пойду. Узнаю, где, чего… А ты иди, иди! Прячься!
Он чуть замешкался, но возражений не последовало, и Перо припустил прочь по улице. Он не знал еще, что сделает, но решил хотя бы осмотреться для начала.
Фаргот смотрел ему вслед, прищурившись, и думал: жаль, награда уплывает из рук. Но жрецов Морога поблизости не было, а хватать Галвата и крутить ему руки он не решался. Галват был тертый калач, преступник бывалый, знатного рода, переживший казнь, смутьян и выпивоха, а теперь еще доверенное лицо самой Арзиэ. Его друг на самом деле порезал двоих, пока Фаргот не дал ему, не ожидавшему нападения сзади, бутылкой по затылку, а Галват бы, наверное, сумел больше того. Пусть себе идет…
Когда вечером Фаргот узнал, что гвардия идет штурмовать храм, а вслед за гвардией на площадь стекаются горожане, среди которых был и его знакомый, он похвалил себя за верный выбор. И он нисколько не удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что преступник Галват, он же Перо, был на площади и мутил воду, а при виде дракона первым закричал: это Аррин, Аррин! это наш! слава степному дракону!
Нет, предатель и любитель древней поэзии Фаргот нисколько бы не удивился, узнай он об этом.
***
Сапоги мягко чавкнули и ушли на палец в грязь – после дождя, длившегося несколько дней, землю в лесу размыло. Асфрид потряс ногой, стряхнул прилипший листок и пошел дальше своим путем.
Своим путем значило – следом за королем, чья светлая фигура виднелась впереди, блики солнца играли на серебряных переплетениях венца. Рядом, как ручной медведь, шагал мастер Керваль и время от времени указывал Эйольву на что-нибудь в обстановке лагеря. «Должно быть, рассказывает секреты приготовления солдатского кулеша, - хмыкнул про себя Асфрид. – Потом, глядишь, стол накроет, бухнет на него этот самый кулеш, хлеб порежет неровно, чтобы разницу с дворцовой жизнью подчеркнуть. Кушай, король, ложку за маму, ложку за папу, ложку за первый военный поход против сосредоточения зла. Не обляпайся…»
Кто-то из охотников поклонился служителю Анну, прося благословить. Асфрид сотворил над ним святой знак и двинулся дальше за королем. Вот так вот. Раньше – рядом, теперь – следом. Только и оставалось, что сверлить взглядом спину мастера Войны (пусть почешется) да благодарить, что вообще разрешили явиться пред королевские очи. Очи, правда, были постоянно отвернуты от бывшего наставника, так что в лучшем случае Асфрид являлся пред королевский профиль.
После того как Эррин вместе с Раугом покинул Фридъерг, старший целитель попал в опалу.
- Ты дал слово стеречь его, Асфрид, - горько сказал тогда Эйольв, и его разочарование полоснуло Асфрида по сердцу. Но чем он мог оправдаться? Предчувствиями? Разошедшимися швами на белых накидках? Трещиной в полу и сломанной дверной ручкой?! Принял бы он сам такие объяснения?
Он-то, быть может, и принял, но он был старшим целителем, а не королем. К счастью, разумеется, но теперь Асфриду казалось иногда, что счастье повернулось к нему… в профиль. Асфрид предпочитал думать, что это профиль.
Хорошо еще, что Эйольв решил, что Асфрид просто не сумел уследить за беглецом, иначе… Смертная казнь старшего целителя вряд ли ждала бы, но вот отправить его писать мемуары и кормить комаров где-нибудь в хижине на краю болота король под горячую руку мог. Керваль во всеуслышание объявил, что Асфрид сговорился с харратами, но доказать, конечно, ничего не смог. Но сверкать глазами и гневно фыркать ему ничто не мешало.
Вообще после бегства Эррина мастер Войны как с цепи сорвался. Медведь и есть, даром, что ручной. Ревел, грозился поймать харрата и душу вытрясти. Не получилось – не успокоился. Зачастил в королевские покои. Эйольв, разочарованный в Асфриде и уязвленный его «промахом», начал находить удовольствие в обществе старого солдата. После сложных блюд захотелось сухой корочки… Керваль лизоблюдством не отличался, стоило отдать ему должное, но и нотаций и разговоров о природе вещей от него было не дождаться. Хрясь, бах, ой-ой-ой, умирает недруг злой – вот и весь рассказ.
Что от визитов Керваля тянет военным лагерем, Асфрид понял быстро. Но, отлученный от короля, мог только наблюдать издали. И лишь когда Эйольв объявил о том, что собирается двинуть войско на Харрадон, Асфрид попытался переубедить его.
Король принял его сухо. Губы кусал, отворачивался. Пытался спрятать обиду на наставника и невольную радость от того, что тот пришел, не подозревая, что из-за этих попыток Асфрид может разглядеть его чувства до мельчайшей черточки, даже читать не надо было. Но разговор не складывался.
- Мальчик мой, - сказал, наконец, в отчаянии Асфрид, - откажись от военного замысла. Не надо.
Мальчик и в самом деле оказался еще мальчиком, но отчаянно желал стать мужем. Эйольв выпятил челюсть, свел брови, сделавшись похож одновременно на своего отца и асфридова племянника – тех еще упрямцев.
- Харрадон – родина зла, - сказал он. – Дух леса мне это показал. Мы должны поразить зло. Анну дала нам для этого драконов!
Он уже видел себя героем из легенд, которыми его щедро пичкал Керваль. Из благих побуждений, что самое страшное, в этом Асфрид не сомневался. Дурак старый, - в сердцах думал целитель о мастере Войны. – Да еще и дурак с идеалами…
- Но, мой король, - попытался еще бороться Асфрид, но был остановлен в самом начале непоколебимым:
- Такова моя королевская воля, - Эйольв поджал губы, подумал и добавил: - И воля Анну.
Если бы старшего целителя Анну и его верных соратников спросили, они бы высказали большие сомнения в таком истолковании воли богини. Но, увы, их никто больше не спрашивал. А некоторые из молодых служителей и вовсе стали раздумывать: а и правда, не объявить ли поход священным? Самых громких горлопанов Асфрид навещал для беседы. Одного из них он посетил, когда тот учился сливаться с деревом.
- Крепка ли вера твоя, отрок? – торжественно спросил он стриженного в кружок юношу, который уже битый час обнимался со старым ясенем.
- Покрепче многих будет! – нахально ответил тот. Нахалы Асфриду всегда нравились, в их обществе он вспоминал юность.
- Веришь ли ты, что вера может менять мир?
Это был один из основных – и любимых Асфридом – догматов, которые служители знали назубок. Однако испытуемый ответил осторожно, не веря, что старший целитель всерьез задает такой простой вопрос.
- Верю…
- Тогда зачем же трудные пути? Зачем долгая подготовка? – Асфрид кивнул на ясень. – Вера твоя крепка и может менять мир. Почему бы не попробовать с размаху?..
Он и правда думал, что вопрос окажется риторическим, заставит юного крикуна задуматься…
Ну, в девяти шансах из десяти он был уверен.
А шанс оказался десятый.
С изумлением и легким восторгом Асфрид наблюдал, как его молодой собрат разбегается и врезается стриженой головой в ствол ясеня. Веровал он искренне – такой разбег, сомневаясь, взять бы не получилось.
Первым, что увидел очнувшийся юнец, было ласковое лицо Асфрида, который менял на разбитом за веру лбу влажную тряпочку.
- Это… это было нечестно! – вырвалось у страдальца. – Так не получается! Так нельзя войти в дерево!
- Да? – удивился старший целитель. – А мне казалось, тебе нравятся простые пути. Военные. Убивать зло снаружи, а не изнутри, нести веру не словом, а мечом… С мечом-то оно всегда проще.
Задумчивость снизошла на любителя простых путей, и Асфрид надеялся, что на сей раз пища для размышлений пойдет ему впрок.
К сожалению, короля нельзя было заставить бодаться с ясенем.
А с Керваля бы и вовсе сталось повалить дерево лбом.
Вот и вышло – военный лагерь у границы, шлепай, целитель, по грязи и радуйся, что пинком не погнали. Глядишь, потом удастся вставить слово, а там и два. К концу войны на предложение наберется…
Если к концу войны будет, кому слушать.
Длинный рукав накидки скользнул вниз шаловливым зверьком и, не пойманный, зачерпнул воду из лужи. Ну да не беда, тем более что вода тут же вылилась через дырку в том же рукаве – угораздило зацепиться за куст, когда из дерева выходил. Эйлейва бы удар хватил, если бы он увидел. А может, и увидит еще, когда вернется с другой стоянки, где наездники со своими драконами возятся.
Асфрид всерьез опасался, что его опала скажется на племяннике, но нет, обошлось. Мастер Войны не умел ни доверять врагам, бывшим или настоящим, ни подозревать друзей. Вот, и с южной границы, с перевала выдернул Эйлейва в этот безумный поход. И сразу к драконам отправил, племянник любящего дядю и не видел почти, а когда видел, разговаривал мало…
Нет, не ужаснулся бы Эйлейв неподобающему виду дяди. У него теперь были свои печали, которые Асфрид и задевать боялся, даром что хороший служитель Анну не только тело лечит, но и душу… Но стоило Асфриду подумать о природе недуга, который терзал племянника, как смутное чувство вины являлось за этой мыслью.
Когда Эйлейв повадился ходить в храмовый сад, Асфрид, дурак старый, радовался – сердце племянника оттаивать начало! Вот и оттаяло. Да так, что теперь только коснись ожившего, нежного – в кровь порвешь. К добру ли, к худу ли?
Может, ему стоило незримо пресекать разговоры Эйлейва с Эррином.
Может, ему стоило раз за разом пытаться переубедить Эйольва, а не тащиться за ним, словно на привязи, в поход.
Может, ему стоило принять такую волю Анну… нет. Вот в священную войну Асфрид не верил ни капли. Достаточно было полюбоваться на красочный пример соседей. Которые развязали войну во имя бога, а теперь король двинулся на них в поход. Во имя богини.
Сомнения, сомнения, сомнения…
***
Труднее всего Зиэ приходилось без света.
Дверь в ее тюрьму была глухой, плотно прилегающей к косяку, окон не было вовсе, и даже крошечной свечи ей не оставили. Боялись, что огнепоклонница раздует пожар из искры? Вряд ли. Скорее хотели показать свою власть и то, что положение генеральской жены в подвалах храма не значит ничего. Отсюда и отвратительная пища – Зиэ была уверена, что жидкое пресное месиво из овощей варится специально для нее, жрецы не могли питаться так скудно – и влажная солома на полу вместо постели, и вот, ни лампы, ни огарка…
В темноте Зиэ потеряла чувство времени. Сколько она уже провела в этом каменном мешке? Час? День? Неделю?! Вскоре ей начал мерещиться крысиный писк, и Зиэ похолодела, представив, как серые жирные зверьки перегрызут ей горло, стоит ей заснуть. Хуже всего, что она не могла понять, на самом деле она слышит писк и топоток маленьких лап или собственный страх обманывает ее. Один раз она не выдержала.
- Прочь!
Зиэ сорвала с ноги туфлю и швырнула в темноту, туда, где ей мерещилась крыса. Тишина была ей ответом. Ни шороха, ни писка.
Теперь крысы, если они на самом деле здесь были, могли кусать пленницу за босую ногу.
С приглушенным стоном Зиэ метнулась в угол, упала на колени и шарила руками по холодному полу, пока не наткнулась, наконец, на свою туфлю и, дрожа, натянула ее.
Да, нужно было выбираться отсюда, пока она еще оставалась в своем уме. Но как? Во всем здании у нее не было своего человека. Раньше был верный Ирхат, который даже смог провести ее однажды к Аррину. Но его схватили вместе с другими. Его не могли раскрыть случайно, значит, среди огнепоклонников нашелся предатель…
Зиэ вздохнула, села на солому и обняла руками колени. Плохая пища, сон на холодном жестком полу, темнота… Хотелось бы ей гордо сказать, что ничего из этого не сможет сломить ее дух. Но врать себе Зиэ не умела. Сможет. Не сегодня, так завтра; не завтра, так через неделю. Если уже сейчас она бросается туфлями в призрачных крыс…
Мать всегда говорила: родовой маг должен быть готов к опале и лишениям. Нужно быть сильной, чтобы выжить в мире, где правит Морог. Зиэ слушала, соглашалась. Но одно дело – соглашаться, зная, что скоро тебя ждет дом, горячее вино, хорошая книга и теплая постель. И совсем другое – в темнице без окон, и ждет тебя…
Неизвестность.
Может, казнь.
Может, дальнейшее заключение.
Может, и свобода, если Байхрат сможет вытащить ее отсюда.
Разум подсказывал Зиэ, что это будет не так просто. Она вообще понимала куда больше, чем думал ее суровый муж, а о чем не знала наверняка, догадывалась. Например, что Байхрат в немилости у королевы, уже давно, а теперь они с Аламатом и вовсе гуляют над бездной… И все-таки, когда жрецы Морога ворвались в ее дом, Зиэ еще надеялась на то, что все можно обернуть вспять и уладить. Нет, не положение генеральской жены должно было ее защитить. А сам генерал…
Арзиэ в разговорах с дочерью всегда называла Байхрата просто «твой муж», не скрывая неприязни и не считаясь с мыслями самой дочери. Иногда Зиэ думала: согласилась бы мать на ее брак, если бы не увидела знамение в огне? Или верховная жрица решила, что ее дочь согласилась пожертвовать собой, чтобы исполнилось предначертанное свыше, и потому смирилась?
Сама Зиэ твердо знала, что никакие знамения и жертвы тут ни при чем.
Когда она впервые увидела Байхрата, изнемогающего от жары, пытающегося как-то укрыть от солнца покрасневшее ухо и при этом с легкостью держащего на весу тяжелую ритуальную чашу, она ясно поняла, что видит свою судьбу, и спокойно приняла это. Этот человек должен был стать ее мужем, и это было так же неотвратимо, как восход и заход солнца и смена времен года. Он был предназначен ей с самого начала. Она еще не родилась, и даже бабка ее еще не родилась, а Байхрат уже был мужчиной и воином и понятия не имел, что в будущем у него будет жена по имени Зиэ.
Этим женским, сокровенным знанием она не стала делиться с матерью, хотя привыкла доверять ей свои переживания. Но здесь почувствовала, что понимания не найдет.
И когда верховная жрица говорила, что родовые маги однажды воспрянут, Зиэ знала, что в этом невероятном случае она последует за своим мужем. Ссылка так ссылка. Казнь так казнь, если ей не удастся спасти их обоих.
Морогов прислужник, - говорила Арзиэ и поджимала губы. Дикарь. Варвар. Солдафон. Потерпи, дочь, помни, что ты благословлена огнем, тебе открыта древняя мудрость. Величие достигается через лишения.
Сейчас Зиэ больше всего хотелось, чтобы ее муж, варвар и солдафон, пришел и унес ее отсюда вместе со всей древней мудростью.
Где-то в углу издевательски пищала крыса.
Cкачать Альфред Шнитке Эпилог бесплатно на pleer.com
Войско Харрадона стояло под АльвомВойско Харрадона стояло под Альвом.
Вернее, напротив Альва. Даже чуть-чуть выше. Командующий Дахрат с высоты холма осматривал открывшуюся картину. Ночь готовилась вступить в свои права, горизонт стыдливо розовел, над морем не было ни облачка, волны переливались, как золотой шелк. Но командующему было не до красот. Вот он, Альв белостенный, магическое сердце Деокадии, близок – да не укусишь. А укусишь – зубы обломаешь. Альв вырос на холме, пустил корни; чтобы подойти к нему, харратам сначала надо было выйти из укрывшего их леса и спуститься вниз, в ложбину между холмами… а значит, подставиться под стрелы с городской стены, и хорошо если только под стрелы, а не под дружный залп из посохов магической братии. Наверняка по случаю войны маги вылезли из своей башни, которая одиноким клыком торчала посреди города (солдаты сравнивали ее не с зубом, а с иной частью тела), и вышли защищать родной город. Это если к главным воротам подступать. Если ко вторым – дело не лучше, попробуй, подведи быстро людей к ним по береговой полосе, открытой всем ветрам, по песку… Тут бы с моря ударить… но что об этом говорить, что могли, то сказали. И висело над стенами Альва зарево, которое ничего общего с вечерней зарей не имело. Нет, не спала Альвийская Башня, бдела… Не зря отступала армия Деокадии до самого Альва, почти беспрепятственно позволив харратам пройти по своим землям через опустевшие поселения. Магические ловушки и уничтоженные, чтобы не достались харратам, припасы – чушь, мелочь после вынимающего душу похода через болота. Нет, решающая битва должна была состояться здесь, у магического оплота Деокадии.
Могли харраты взять Альв?
Могли, - говорил себе командующий.
А удержать?
Вряд ли.
Но не это смущало Дахрата. На то и был он солдатом, чтобы драться и исполнять приказы. Прикажут – возьмет Альв. Прикажут – будет держать, сколько сможет. Не сможет – умрет здесь, у моря, вдали от дома. Судьба военная, судьба солдатская… Дело известное. Другое грызло харрадонского командующего.
Последний разговор с генералом встревожил его, посеял зерно сомнения. Байхрат говорил скупо, держался строго, начальственно – не так он обычно разговаривал с Дахратом. И волнение вряд ли было тому виной – генерал перевидал за свою жизнь столько сражений, что не могло еще одно заставить его говорить чужими словами. А слова были именно что чужие, да еще затертые, поношенные – такие ученику перед генеральным сражением говорить-то было стыдно. Дахрату даже показалось, что его командиру и наставнику и правда стыдно. Лицо деревянное, глаза оловянные, да еще в сторону косят, за левое плечо, словно за этим плечом стоял кто-то чужой, но Дахрат никого не видел. Только раз генерал посмотрел на командующего южным фронтом прямо, как всегда, глаза живым блеском полыхнули.
- Помни, что я говорил тебе, - сказал Байхрат. – В бою командующий за все в ответе. Тяжесть решения на его плечах.
Странный был разговор. Бессмысленный, а потому подозрительный. Не было у Байхрата никогда тяги к словоблудию. Ко второму веку прорезалась, к старости?! Зачем было напоминать о том, что Дахрат и без того помнил? О решениях, об ответственности? О чем хотел на самом деле сказать генерал? О чем предупредить?
Вот они, те, за кого командующий в ответе, выстроились в лесу. «Быки» ближе всех. Рога наточены, ноздри раздуваются, из ноздрей пар – не лето уже… Некоторые дрожат, не от холода, не от страха, от возбуждения. Ждут. Приказа ждут, когда командующий решит, что пора наступать. И они, и «берсерки», и отряд Ойнерата, который не здесь, а в ближайшей роще. Те и вовсе смертники, им отвлекать на себя защитников города, а лучше и вовсе выманить из-за стен, да не выйдут, не дураки… Если десяток из первого отряда выживет – уже хорошо, но Ойнерат – офицер железный, он свое дело сделает. На совете вечером держался беркутом, глазами сверкал, клялся всех положить, но отвлечь огонь магов-защитников на себя. Он, если и помнит что-то там об ответственности командира, то с легким сердцем отдает ее Дахрату. Пусть командующий думает, у него шлем больше…
***
Море меняло будничную синюю одежду на праздничное золото, закат щедро одаривал землю своими драгоценностями, а Дахрат все не давал сигнала наступать. Ойнерат сначала стоял в гордой позе, глядя на город из-за старого кедра. Потом утомился стоять, стал расхаживать из стороны в сторону, сам не замечая, как вызывает на ладони сгусток огня. Вызовет – погасит, вызовет – погасит…
Страха не было – откуда бы ему взяться у офицера Харрадона. Даже волнения почти не было. С ними бог, а значит, все – те, кто выживет и кто будет убит, получат то, что заслужили. Вот предчувствие чего-то великого – было. Не зря ему, Ойнерату, досталась честь первому выступить в атаку на Альв. Не от волнения, а от осознания чести заходилось сердце, распирало грудь, зато шаг получался чеканным, лучше, чем на параде. С умилением старшего брата он смотрел на свой отряд – с отцовским пока не получалось. Орлы! Хорошо, пусть еще не все орлы, но орлята. Оперятся в битве. Кто знает, может, и на стены взлетят. Нет, Ойнерат хорошо помнил свою задачу, но все же, все же…
От избытка чувств он похлопал по плечу здорового детину, на лбу у которого наподобие рогов выпирали две шишки. Шишки были раскрашены перед боем в цвета отряда Ойнерата, синий и черный. Откуда-то Ойнерат знал этого «недобыка», но вспоминать, откуда именно, было недосуг.
- Рад? – спросил строго. – Что битва скоро?
- Рад, господин офицер второй ступени! – выпалил шишколобый на одном дыхании, уставив вдаль отсутствующий взгляд.
Ойнерат не знал, что сказать, еще раз похлопал здоровяка по плечу и отошел. Рад… Хорошо, что рад. Правильно. Орлята его, орлята…
«Но почему же Дахрат не подает сигнала?» – думал он и всматривался в позолоченный зарей лес на соседнем холме.
За спинами отряда офицера второй ступени Ойнерата бывший офицер четвертой ступени Эррин, а ныне бродячий лютнист Тэйгу едва удерживался от того, чтобы тоже расхаживать из стороны в сторону. На месте его держал только страх выдать себя. Сколько усилий ему стоило остаться с армией и не привлечь внимания Ойнерата, знал только сам Эррин. Но теперь один вопрос мучил его, не давал покоя: зачем он, Эррин, пришел сюда? Зачем было его возвращение, зачем он сказал Асфриду отпустить его, зачем бросил раненого Рауга, зачем варил кашу и отскребал солдатский котел, зачем были все его песни, если ровным счетом ничего не изменилось? Некому было посвящать Эррина в план наступления, но главное он видел сам: еще немного – и армия Харрадона пойдет в наступление на Альв. И что тогда? Победа, и алтари Морога, как грибы, вырастут по всей Деокадии? Или поражение, смерть харратов, смерть от стрел, самая легкая, или от магии, от огненных дождей, в разверзшихся под ногами пропастях, от внезапного удушья? Вернутся его спутники в Харрадон с богатой добычей, с сорванными с деокадийских красавиц драгоценностями в сумках, гоня перед собой награбленную скотину, или останутся навсегда в этой земле, раздавленные старой магией Альва? Положа руку на сердце, Эррин не знал, какого исхода боится больше. Страх и отчаяние смешивались и пенились в его душе жгучей отравой, хотелось кричать, стучать кулаками по древесному стволу, до боли, до крови… И странный голос нашептывал ему: попробуй, поддайся чувствам, отдайся хаосу, если все равно больше ничего не поделать. Но Эррин молчал и только кусал губы.
Струны лютни низко и тревожно гудели, хотя их никто не трогал.
***
За поворотом раздались шаги, и Перо быстро вжался в стену, осторожно выглянул из-за балки – нет, по улице спешили не жрецы Морога, а две женщины, несущие на плечах скатанный ковер. Из ковра высовывалось что-то деревянное с пушистой золотой кистью. Перо вынырнул из-за угла и побежал дальше.
Когда мороговы братья пришли за ними, Перу несказанно повезло. Ему разрешено было присутствовать при обряде, который проводила сама верховная жрица. Правда, обряд был не из самых важных, да и Перу ничего не надо было делать, только стоять и слушать эхо видений – провидицы часто не помнили, что говорили во время бесед с огнем. Потому Перо и позвали – память у него была хорошая, а еще он мог быстро записывать за говорящим, вот и вся заслуга. Но все равно он счел это удачей. И, как оказалось, не зря.
Почтенная Арзиэ только развела огонь и поставила на него жаровню, на которую надо было высыпать душистые листья, когда дверь распахнулась без стука, и внутрь ворвалось пятеро мороговых братьев. У Пера привычным уже ледком сковало хребет, он испуганно застыл рядом с еще двумя огнепоклонниками, которых жрица взяла себе в помощники.
- Воля Морога! – бухнуло от двери. – И приказ королевы: родовым магам явиться в храм!
- Вот как? – спросила госпожа Арзиэ, которая единственная не изменилась в лице. – А вас, добрых молодцев, проводить прислали?
- Проводить, проводить, - хохотнули. – С почетом!
- Я могу хотя бы собраться?
- И так устроишься! Пошевеливайся, старуха!
- На все воля божья, - согласилась Арзиэ. И пошевелилась.
Потом Перо спрашивал себя: как умудрилась верховная жрица швырнуть в мороговых братьев тяжеленную жаровню?! Грохот, угли во все стороны… Не голой же рукой она ее из огня выхватила?!
Получалось, что и голой рукой, и из огня, а только неудобств Арзиэ, похоже, не испытала. Пока ошеломленные жрицы с криками хватались за обожженные места и стряхивали огонь с мантий – мантии занялись не хуже сухих дров! – Арзиэ с девической легкостью подобрала подол и выскочила в окно. Перо и остальные не стали медлить и последовали за ней.
- Бежать надо! – совет веснушчатой Хильзе слегка запоздал, потому что все они и так бежали со всех ног. – За город! Там схорониться…
Перо не спорил: во-первых, дыхания не хватало, во-вторых, он был согласен и на ухоронку вне Белвара. Если Хильзе сказала, значит, было там, где затеряться. Появление мороговых братьев всколыхнуло в нем прежний ужас, и Перо был не против жить в хижине и питаться кореньями, лишь бы поблизости никто не носил красное.
Однако новая мысль заставила его сначала споткнуться, а потом и вовсе остановиться посреди дороги.
- А Адшат? – крикнул он. – А что будет с Адшатом?
Огнепоклонники даже не замедлили бега, только Хильзе обернулась и нетерпеливо махнула ему: не отставай! – и помощники Арзиэ скрылись за поворотом. Но Перо не мог теперь к ним присоединиться. Он вздохнул, закусил губу и отправился к дому, где жил последние недели.
Он надеялся успеть раньше мороговых братьев и предупредить Адшата и остальных, но опоздал. Ему пришлось пробираться к дому переулками, на каждом углу ему мерещились красные мантии, а два раза мимо него в самом деле проходили жрецы, и оба раза Перо ждал, пока даже шаги их не стихнут, и только потом двигался дальше.
В доме побывали краснорясые – это Перо понял, как только переступил порог. На полу валялись осколки горшка, стол был перевернут, два стула сломаны – огнепоклонники сопротивлялись, да и Адшат был не из тех, кто сдается без боя. Несколько пестрых перьев валялось на полу, в стороне Перо нашел испачканный кровью нож – да, воин остается воином, даже если он списанный! Он поджал губы, вертя нож в руках, и задумался, что же делать теперь.
- Галват? – раздался чей-то робкий голос. И громче, увереннее: - Галват!
Перо поднял голову. Из люка в потолке свешивался вниз головой, как летучая мышь, Фаргот, любитель древней поэзии и рябиновой настойки, один из самых частых гостей Белхата. Сходство усиливалось из-за больших оттопыренных ушей, которые покраснели и, казалось, разошлись в стороны еще больше.
Убедившись, что перед ним на самом деле Перо, Фаргот скрылся в люке, откуда через мгновение показались его длинные ноги. Фаргот спрыгнул на пол, отряхнул штаны, пригладил волосы, и только уши у него по-прежнему сияли рубинами.
- Ты откуда здесь? – спросил Перо. – А остальные? Адшат? Где Адшат?
- Увели, - выдохнул Фаргот, подтвердив худшие подозрения Пера. – Мороговы братья! Я видел!
- Видел? – нахмурился Перо. – Как, как? Почему тебя не забрали?
- Спрятался я, - Фарготу вдруг показались очень интересными носки его башмаков, которые он стал рассматривать с пристальным вниманием. – На чердаке. Мне там нужно было одни старые дневники найти… Очень старые. Белхат велел. И я полез. За записями…
- А что Белхат? – нетерпеливо перебил Перо. Его вовсе не интересовало, как Фаргот оказался на чердаке, а того заело, и он повторял одно по одному. Полез и полез, повезло, значит, день счастливый. Что тут рассказывать-то?
- Убили, - Перо покачнулся от таких новостей. – Он сопротивляться стал, так ему – р-раз! – по голове прямо, по затылку. А Ад-шад-даль нож выхватил, его трое только смогли схватить, и то двоих он порезал…
Глаза Фаргота блестели, когда он рассказывал об этой схватке, он даже облизнулся, смакуя подробности того, как – р-раз! – Белхата ударили по затылку. Перо почувствовал слабость в ногах и даже не поинтересовался, как его собеседник умудрился все рассмотреть с чердака, минуя второй этаж, – через стены научился видеть, что ли?
- Ладно, - перебил он снова. – Пойду я.
- Погоди! – Фаргот вдруг схватил его за руки. Из-под мышки у него вывалился скатанный в трубку лист – наверное, те самые записи с чердака. – Куда ты теперь?
Перо пожал плечами.
- Куда-нибудь. Адшата выручать.
- И-и! – пренебрежительный взвизг Фаргота сделал бы честь армейскому «единорогу». – Это как же? Храм, что ли, штурмом пойдешь брать? Пойдем со мной лучше. Я одно местечко знаю… Посидим, подумаем. И сей оплот твердыней нашей станет… Пошли? Все равно сейчас ничем не поможешь…
В словах любителя поэзии был резон. Горький, отдающий рябиновкой. От слова «храм» веяло холодной жутью. Это Аррин с Ойнератом могли бы… что угодно могли бы. Взять штурмом, вынести двери, вывести друзей на свободу…
Хотелось уйти в безопасное место. В оплот, который станет твердыней, – это, кстати, как? Сесть в кресло у огня, выпить настойки, а там как-нибудь… сладится, что ли?
«А Адшат, когда тебя арестовали, не настойки пил, а пороги оббивал, за тебя просил», - сказал внутренний голос.
Видение кресла и стакана с божественным напитком сгинуло. Перо вздохнул и высвободил руки. Не удержался и вытер о штаны – ладони у Фаргота были холодные, липкие, перепугался парень до смерти…
- Нет, - сказал Перо. – Я лучше к храму пойду. Узнаю, где, чего… А ты иди, иди! Прячься!
Он чуть замешкался, но возражений не последовало, и Перо припустил прочь по улице. Он не знал еще, что сделает, но решил хотя бы осмотреться для начала.
Фаргот смотрел ему вслед, прищурившись, и думал: жаль, награда уплывает из рук. Но жрецов Морога поблизости не было, а хватать Галвата и крутить ему руки он не решался. Галват был тертый калач, преступник бывалый, знатного рода, переживший казнь, смутьян и выпивоха, а теперь еще доверенное лицо самой Арзиэ. Его друг на самом деле порезал двоих, пока Фаргот не дал ему, не ожидавшему нападения сзади, бутылкой по затылку, а Галват бы, наверное, сумел больше того. Пусть себе идет…
Когда вечером Фаргот узнал, что гвардия идет штурмовать храм, а вслед за гвардией на площадь стекаются горожане, среди которых был и его знакомый, он похвалил себя за верный выбор. И он нисколько не удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что преступник Галват, он же Перо, был на площади и мутил воду, а при виде дракона первым закричал: это Аррин, Аррин! это наш! слава степному дракону!
Нет, предатель и любитель древней поэзии Фаргот нисколько бы не удивился, узнай он об этом.
***
Сапоги мягко чавкнули и ушли на палец в грязь – после дождя, длившегося несколько дней, землю в лесу размыло. Асфрид потряс ногой, стряхнул прилипший листок и пошел дальше своим путем.
Своим путем значило – следом за королем, чья светлая фигура виднелась впереди, блики солнца играли на серебряных переплетениях венца. Рядом, как ручной медведь, шагал мастер Керваль и время от времени указывал Эйольву на что-нибудь в обстановке лагеря. «Должно быть, рассказывает секреты приготовления солдатского кулеша, - хмыкнул про себя Асфрид. – Потом, глядишь, стол накроет, бухнет на него этот самый кулеш, хлеб порежет неровно, чтобы разницу с дворцовой жизнью подчеркнуть. Кушай, король, ложку за маму, ложку за папу, ложку за первый военный поход против сосредоточения зла. Не обляпайся…»
Кто-то из охотников поклонился служителю Анну, прося благословить. Асфрид сотворил над ним святой знак и двинулся дальше за королем. Вот так вот. Раньше – рядом, теперь – следом. Только и оставалось, что сверлить взглядом спину мастера Войны (пусть почешется) да благодарить, что вообще разрешили явиться пред королевские очи. Очи, правда, были постоянно отвернуты от бывшего наставника, так что в лучшем случае Асфрид являлся пред королевский профиль.
После того как Эррин вместе с Раугом покинул Фридъерг, старший целитель попал в опалу.
- Ты дал слово стеречь его, Асфрид, - горько сказал тогда Эйольв, и его разочарование полоснуло Асфрида по сердцу. Но чем он мог оправдаться? Предчувствиями? Разошедшимися швами на белых накидках? Трещиной в полу и сломанной дверной ручкой?! Принял бы он сам такие объяснения?
Он-то, быть может, и принял, но он был старшим целителем, а не королем. К счастью, разумеется, но теперь Асфриду казалось иногда, что счастье повернулось к нему… в профиль. Асфрид предпочитал думать, что это профиль.
Хорошо еще, что Эйольв решил, что Асфрид просто не сумел уследить за беглецом, иначе… Смертная казнь старшего целителя вряд ли ждала бы, но вот отправить его писать мемуары и кормить комаров где-нибудь в хижине на краю болота король под горячую руку мог. Керваль во всеуслышание объявил, что Асфрид сговорился с харратами, но доказать, конечно, ничего не смог. Но сверкать глазами и гневно фыркать ему ничто не мешало.
Вообще после бегства Эррина мастер Войны как с цепи сорвался. Медведь и есть, даром, что ручной. Ревел, грозился поймать харрата и душу вытрясти. Не получилось – не успокоился. Зачастил в королевские покои. Эйольв, разочарованный в Асфриде и уязвленный его «промахом», начал находить удовольствие в обществе старого солдата. После сложных блюд захотелось сухой корочки… Керваль лизоблюдством не отличался, стоило отдать ему должное, но и нотаций и разговоров о природе вещей от него было не дождаться. Хрясь, бах, ой-ой-ой, умирает недруг злой – вот и весь рассказ.
Что от визитов Керваля тянет военным лагерем, Асфрид понял быстро. Но, отлученный от короля, мог только наблюдать издали. И лишь когда Эйольв объявил о том, что собирается двинуть войско на Харрадон, Асфрид попытался переубедить его.
Король принял его сухо. Губы кусал, отворачивался. Пытался спрятать обиду на наставника и невольную радость от того, что тот пришел, не подозревая, что из-за этих попыток Асфрид может разглядеть его чувства до мельчайшей черточки, даже читать не надо было. Но разговор не складывался.
- Мальчик мой, - сказал, наконец, в отчаянии Асфрид, - откажись от военного замысла. Не надо.
Мальчик и в самом деле оказался еще мальчиком, но отчаянно желал стать мужем. Эйольв выпятил челюсть, свел брови, сделавшись похож одновременно на своего отца и асфридова племянника – тех еще упрямцев.
- Харрадон – родина зла, - сказал он. – Дух леса мне это показал. Мы должны поразить зло. Анну дала нам для этого драконов!
Он уже видел себя героем из легенд, которыми его щедро пичкал Керваль. Из благих побуждений, что самое страшное, в этом Асфрид не сомневался. Дурак старый, - в сердцах думал целитель о мастере Войны. – Да еще и дурак с идеалами…
- Но, мой король, - попытался еще бороться Асфрид, но был остановлен в самом начале непоколебимым:
- Такова моя королевская воля, - Эйольв поджал губы, подумал и добавил: - И воля Анну.
Если бы старшего целителя Анну и его верных соратников спросили, они бы высказали большие сомнения в таком истолковании воли богини. Но, увы, их никто больше не спрашивал. А некоторые из молодых служителей и вовсе стали раздумывать: а и правда, не объявить ли поход священным? Самых громких горлопанов Асфрид навещал для беседы. Одного из них он посетил, когда тот учился сливаться с деревом.
- Крепка ли вера твоя, отрок? – торжественно спросил он стриженного в кружок юношу, который уже битый час обнимался со старым ясенем.
- Покрепче многих будет! – нахально ответил тот. Нахалы Асфриду всегда нравились, в их обществе он вспоминал юность.
- Веришь ли ты, что вера может менять мир?
Это был один из основных – и любимых Асфридом – догматов, которые служители знали назубок. Однако испытуемый ответил осторожно, не веря, что старший целитель всерьез задает такой простой вопрос.
- Верю…
- Тогда зачем же трудные пути? Зачем долгая подготовка? – Асфрид кивнул на ясень. – Вера твоя крепка и может менять мир. Почему бы не попробовать с размаху?..
Он и правда думал, что вопрос окажется риторическим, заставит юного крикуна задуматься…
Ну, в девяти шансах из десяти он был уверен.
А шанс оказался десятый.
С изумлением и легким восторгом Асфрид наблюдал, как его молодой собрат разбегается и врезается стриженой головой в ствол ясеня. Веровал он искренне – такой разбег, сомневаясь, взять бы не получилось.
Первым, что увидел очнувшийся юнец, было ласковое лицо Асфрида, который менял на разбитом за веру лбу влажную тряпочку.
- Это… это было нечестно! – вырвалось у страдальца. – Так не получается! Так нельзя войти в дерево!
- Да? – удивился старший целитель. – А мне казалось, тебе нравятся простые пути. Военные. Убивать зло снаружи, а не изнутри, нести веру не словом, а мечом… С мечом-то оно всегда проще.
Задумчивость снизошла на любителя простых путей, и Асфрид надеялся, что на сей раз пища для размышлений пойдет ему впрок.
К сожалению, короля нельзя было заставить бодаться с ясенем.
А с Керваля бы и вовсе сталось повалить дерево лбом.
Вот и вышло – военный лагерь у границы, шлепай, целитель, по грязи и радуйся, что пинком не погнали. Глядишь, потом удастся вставить слово, а там и два. К концу войны на предложение наберется…
Если к концу войны будет, кому слушать.
Длинный рукав накидки скользнул вниз шаловливым зверьком и, не пойманный, зачерпнул воду из лужи. Ну да не беда, тем более что вода тут же вылилась через дырку в том же рукаве – угораздило зацепиться за куст, когда из дерева выходил. Эйлейва бы удар хватил, если бы он увидел. А может, и увидит еще, когда вернется с другой стоянки, где наездники со своими драконами возятся.
Асфрид всерьез опасался, что его опала скажется на племяннике, но нет, обошлось. Мастер Войны не умел ни доверять врагам, бывшим или настоящим, ни подозревать друзей. Вот, и с южной границы, с перевала выдернул Эйлейва в этот безумный поход. И сразу к драконам отправил, племянник любящего дядю и не видел почти, а когда видел, разговаривал мало…
Нет, не ужаснулся бы Эйлейв неподобающему виду дяди. У него теперь были свои печали, которые Асфрид и задевать боялся, даром что хороший служитель Анну не только тело лечит, но и душу… Но стоило Асфриду подумать о природе недуга, который терзал племянника, как смутное чувство вины являлось за этой мыслью.
Когда Эйлейв повадился ходить в храмовый сад, Асфрид, дурак старый, радовался – сердце племянника оттаивать начало! Вот и оттаяло. Да так, что теперь только коснись ожившего, нежного – в кровь порвешь. К добру ли, к худу ли?
Может, ему стоило незримо пресекать разговоры Эйлейва с Эррином.
Может, ему стоило раз за разом пытаться переубедить Эйольва, а не тащиться за ним, словно на привязи, в поход.
Может, ему стоило принять такую волю Анну… нет. Вот в священную войну Асфрид не верил ни капли. Достаточно было полюбоваться на красочный пример соседей. Которые развязали войну во имя бога, а теперь король двинулся на них в поход. Во имя богини.
Сомнения, сомнения, сомнения…
***
Труднее всего Зиэ приходилось без света.
Дверь в ее тюрьму была глухой, плотно прилегающей к косяку, окон не было вовсе, и даже крошечной свечи ей не оставили. Боялись, что огнепоклонница раздует пожар из искры? Вряд ли. Скорее хотели показать свою власть и то, что положение генеральской жены в подвалах храма не значит ничего. Отсюда и отвратительная пища – Зиэ была уверена, что жидкое пресное месиво из овощей варится специально для нее, жрецы не могли питаться так скудно – и влажная солома на полу вместо постели, и вот, ни лампы, ни огарка…
В темноте Зиэ потеряла чувство времени. Сколько она уже провела в этом каменном мешке? Час? День? Неделю?! Вскоре ей начал мерещиться крысиный писк, и Зиэ похолодела, представив, как серые жирные зверьки перегрызут ей горло, стоит ей заснуть. Хуже всего, что она не могла понять, на самом деле она слышит писк и топоток маленьких лап или собственный страх обманывает ее. Один раз она не выдержала.
- Прочь!
Зиэ сорвала с ноги туфлю и швырнула в темноту, туда, где ей мерещилась крыса. Тишина была ей ответом. Ни шороха, ни писка.
Теперь крысы, если они на самом деле здесь были, могли кусать пленницу за босую ногу.
С приглушенным стоном Зиэ метнулась в угол, упала на колени и шарила руками по холодному полу, пока не наткнулась, наконец, на свою туфлю и, дрожа, натянула ее.
Да, нужно было выбираться отсюда, пока она еще оставалась в своем уме. Но как? Во всем здании у нее не было своего человека. Раньше был верный Ирхат, который даже смог провести ее однажды к Аррину. Но его схватили вместе с другими. Его не могли раскрыть случайно, значит, среди огнепоклонников нашелся предатель…
Зиэ вздохнула, села на солому и обняла руками колени. Плохая пища, сон на холодном жестком полу, темнота… Хотелось бы ей гордо сказать, что ничего из этого не сможет сломить ее дух. Но врать себе Зиэ не умела. Сможет. Не сегодня, так завтра; не завтра, так через неделю. Если уже сейчас она бросается туфлями в призрачных крыс…
Мать всегда говорила: родовой маг должен быть готов к опале и лишениям. Нужно быть сильной, чтобы выжить в мире, где правит Морог. Зиэ слушала, соглашалась. Но одно дело – соглашаться, зная, что скоро тебя ждет дом, горячее вино, хорошая книга и теплая постель. И совсем другое – в темнице без окон, и ждет тебя…
Неизвестность.
Может, казнь.
Может, дальнейшее заключение.
Может, и свобода, если Байхрат сможет вытащить ее отсюда.
Разум подсказывал Зиэ, что это будет не так просто. Она вообще понимала куда больше, чем думал ее суровый муж, а о чем не знала наверняка, догадывалась. Например, что Байхрат в немилости у королевы, уже давно, а теперь они с Аламатом и вовсе гуляют над бездной… И все-таки, когда жрецы Морога ворвались в ее дом, Зиэ еще надеялась на то, что все можно обернуть вспять и уладить. Нет, не положение генеральской жены должно было ее защитить. А сам генерал…
Арзиэ в разговорах с дочерью всегда называла Байхрата просто «твой муж», не скрывая неприязни и не считаясь с мыслями самой дочери. Иногда Зиэ думала: согласилась бы мать на ее брак, если бы не увидела знамение в огне? Или верховная жрица решила, что ее дочь согласилась пожертвовать собой, чтобы исполнилось предначертанное свыше, и потому смирилась?
Сама Зиэ твердо знала, что никакие знамения и жертвы тут ни при чем.
Когда она впервые увидела Байхрата, изнемогающего от жары, пытающегося как-то укрыть от солнца покрасневшее ухо и при этом с легкостью держащего на весу тяжелую ритуальную чашу, она ясно поняла, что видит свою судьбу, и спокойно приняла это. Этот человек должен был стать ее мужем, и это было так же неотвратимо, как восход и заход солнца и смена времен года. Он был предназначен ей с самого начала. Она еще не родилась, и даже бабка ее еще не родилась, а Байхрат уже был мужчиной и воином и понятия не имел, что в будущем у него будет жена по имени Зиэ.
Этим женским, сокровенным знанием она не стала делиться с матерью, хотя привыкла доверять ей свои переживания. Но здесь почувствовала, что понимания не найдет.
И когда верховная жрица говорила, что родовые маги однажды воспрянут, Зиэ знала, что в этом невероятном случае она последует за своим мужем. Ссылка так ссылка. Казнь так казнь, если ей не удастся спасти их обоих.
Морогов прислужник, - говорила Арзиэ и поджимала губы. Дикарь. Варвар. Солдафон. Потерпи, дочь, помни, что ты благословлена огнем, тебе открыта древняя мудрость. Величие достигается через лишения.
Сейчас Зиэ больше всего хотелось, чтобы ее муж, варвар и солдафон, пришел и унес ее отсюда вместе со всей древней мудростью.
Где-то в углу издевательски пищала крыса.
@темы: Убей в себе бога
-
-
05.04.2015 в 18:28-
-
05.04.2015 в 18:29-
-
05.04.2015 в 18:31-
-
05.04.2015 в 18:32-
-
05.04.2015 в 18:34-
-
05.04.2015 в 18:35-
-
05.04.2015 в 18:36-
-
05.04.2015 в 18:37-
-
05.04.2015 в 18:40