Глава 13. Друг

[Советник Аламат]

Прослушать или скачать Apocalyptica Inquisition Symphony бесплатно на Простоплеер

Аламат заработался и едва не забыл о предстоящей казни

Аламат заработался и едва не забыл о предстоящей казни.

Это неприятно удивило его – он никогда не забывал о важных событиях и менял свои планы на ходу, если вдруг туда нужно было что-то добавить или, наоборот, исключить. Оставалось только думать, что это событие обещало быть настолько неприятным и бессмысленным, что память советника упорно отторгала всякое упоминание о нем.

Кроме того, он задержался у себя, потому что уже несколько дней у него не было возможности поработать спокойно. Налоги, растущее недовольство торговцев и мастеров, нехватка продовольствия, требования королевы, требования армии и Байхрата – все это свалилось на его плечи. Хорошо еще, что Варра могла заменить его в «магическом кубе». Но его мечту она исполнить не могла, а у самого Аламата оставалось слишком мало свободного времени. Он спал по пять часов – меньше становилось уже опасно, подстегивал устающий разум эликсирами, но все равно не успевал. И теперь, когда двор бурлил из-за казни, советник смог, наконец, вырваться к себе и отдаться любимому делу. Уже прошло немало времени, а его любовь к своему замыслу не остывала. Он нырял в работу, как в море, с головой, и наслаждался. Иногда ему приходилось работать руками – почти забытое ощущение, неожиданно тоже приятное. Его руки, за которыми он старательно ухаживал, огрубели, тут и там появлялись волдыри ожогов. Аламат перестал снимать перчатки на людях. Но легкая боль была пустяком по сравнению с тем, что приобретало форму в его владениях.

Казнь должна была состояться на закате. Аламат понял, что может не торопиться. Он всегда прекрасно чувствовал время, словно сам был живыми часами. Он сбросил рабочую мантию, ополоснулся, оделся с шиком столичного щеголя, пригладил волосы и пошел наверх.

Он вынырнул из темноты и увидел за столом в углу Варру. Против обыкновения та не скрипела пером, проверяя записи об экспериментах, не испытывала на прозрачность ткань для «хамелеонок» и не читала объемный фолиант. На столе стояло маленькое круглое зеркало, а Варра прикладывала к волосам заколку в виде цветка с медными лепестками, усыпанными синими камнями, которая подчеркивала ее красоту коренной харратки – черные волосы, смуглая кожа, темные, слегка раскосые глаза.

- Приобретение или подарок? – поинтересовался Аламат.

Варра тут же спрятала зеркало и сунула заколку в стол, как ученица перед строгим учителем.

- Простите, советник, я…

- Всего-навсего осталась здесь, когда все остальные уже ушли, - прервал ее Аламат и слегка поморщился – уж Варра-то могла и сообразить, что он не съест ее живьем. Варра обернулась к нему, и Аламат разглядел круги, залегшие у нее под глазами, и запавшие щеки. Только сейчас он подумал, что теперь, когда он стал уделять меньше времени всем опытам, кроме одного, на Варру свалился тяжкий груз, который был бы не по силам многим «одаренным», а она тащила его на своих плечах без капли магии. И она по-прежнему засиживалась в лаборатории, пока он не уходил. Уже мягче он добавил:

- Я не слежу за тем, на что ты тратишь свободное время.

Как ни странно, эти слова, казалось, только огорчили ее. Варра вынула руку из-под столешницы, отложила заколку в сторону и вздохнула:

- Да, советник.

- Надо было тебе идти к Байхрату, - пошутил Аламат. – Вот он бы тебя пустил маршировать до первой звезды!

Варра бледно улыбнулась и ничего не ответила. Аламат с легким раздражением подумал, что если он не поторопится, то опоздает – не на казнь, но к ее величеству, и у него совершенно нет времени, чтобы разбираться с внезапной хандрой своей помощницы. Будто других дел мало…

- Я уже не вернусь сегодня, - сказал он уже другим тоном. – Иди домой и отдохни. У нас слишком много дел, чтобы мы могли позволить себе упасть без сил.

- Да, советник, - кивнула Варра и стала немного больше походить на обычную себя.

Аламат поправил плащ, подтянул перчатки на обожженных руках и вышел на улицу.

До заката еще было время, но небо уже покраснело, словно налилось дурной кровью. Еще до того как Морог стал величайшим и единственным богом Харрадона, в степи почитался мелкий божок, отвечающий за погоду. Теперь Аламат подумал, что у этого божка, чье имя стерлось из памяти, был дурной вкус и незамысловатое чувство юмора.

Он боялся опоздать и взял одного из ездовых страусов, которых держал для своих порученцев. И не зря – он едва успел приехать, пока королева готовилась выйти к людям в особняке одного из придворных, откуда открывался вид на площадь. На площади возвели грубый помост, посередине которого приколотили громадный круглый щит с четырьмя скобами. Щека Аламата дернулась, когда он увидел этот щит и скобы. На площади уже толпился народ, счастливчики, стоявшие в передних рядах, наверняка пришли сюда за час, а то и раньше. Аламат заметил, что среди пришедших очень много «одаренных» первой волны, поразительно много, потому что большинство им подобных сейчас были на войне. Но толпа пестрела подвязанными крыльями, поцарапанной чешуей, тут и там на забинтованных головах под тряпками виднелись рога, раненые и контуженые солдаты стояли, жадно уставившись на пустой пока помост. В этой толпе сновали разносчики и карманники, первые освобождали людей от денег законным способом, вторые – наоборот. Можно было подумать, что толпа собралась на праздник, но стоило взглянуть на щит, как у Аламата вставали дыбом волоски сзади на шее. Он спешился у особняка с каменными ящерами по бокам крыльца, кинул поводья мальчишке-слуге. Ему показалось, что тот принял страуса с ленцой, заминкой, и слегка ударил слугу хлыстом, чтобы тот пошевеливался. «Успеешь насмотреться», - брезгливо подумал Аламат и взбежал по ступенькам.

Его провели на второй этаж, где устроилась в ожидании Фаризе. Ее величество сидела на крытом бархатом кресле, томно откинувшись на спинку, в белой руке лежало большое красное яблоко, от которого королева иногда лениво откусывала кусочек. Хозяин дома, отставной офицер, отличившийся во время восстания на юге, замер, пораженный свалившейся на него милостью, и, кажется, даже дышал через раз, чтобы не пропустить ничего. Истоки этой милости были в том, что он приобрел когда-то дом с окнами на место казни, он никогда не надеялся принять у себя таких важных особ и теперь тихо благоговел.

- Ты не торопился, Аламат, - заметила королева, когда советник склонился перед ней.

- Задержали дела, ваше величество, - ответил Аламат и коснулся губами милостиво протянутой ему руки.

- Хорошо, что твои дела не дали тебе опоздать, - сказала Фаризе и снова царапнула зубами яблоко. – Соймах считает, что на первой казни лучше присутствовать всем. Обещает, что зрелище будет занятным.

- Не сомневаюсь, - коротко отозвался Аламат и бросил взгляд в угол, где, незаметный в тени, стоял верховный жрец. Колец на пальцах у него было в этот раз вдвое больше обычного, круглое лицо лоснилось, волосы были тщательно приглажены – Соймах готовился, как на праздник.

- Я сомневаюсь, - проговорил Байхрат, который тоже был здесь и стоял у незатопленного камина. – Я видел казни военных преступников. Ничего интересного в их смерти нет.

- Не нужно равнять каких-нибудь жалких дезертиров и тех, кто выступает против бога! – Соймах задрал подбородок. – Казнь военных преступников – в самом деле зрелище малоприятное и не достойное взгляда ее величества. Здесь же дело иное.

- Тот, кто дезертирует из армии или крадет у своего товарища, тоже выступает против Морога, - отрезал Байхрат. - Не вижу разницы.

Аламат поморщился еле заметно – ну нельзя же действовать так прямолинейно! Он не раз задавался вопросом, почему генерал, знающий множество тактических приемов и преуспевший в науке стратегии, в разговоре предпочитал исключительно лобовые атаки. И если Байхрат не научился обходным маневрам за сто лет при королеве, надежды, что он вообще обучаем этому искусству, не было.

Соймах скрестил руки на груди.

- Какой-нибудь солдат, укравший кусок хлеба на полевой кухне, сам не ведает, что творит. Он просто хочет утолить голод. Другое дело - тот, кто открыто выступает против бога, кто поносит речи Морога и возводит хулу на его слуг! Такой человек много более виноват!

- Оставьте, - безразлично произнесла Фаризе. – Соймах, ты говорил мне, что сегодня никто не умрет.

- Верно, ваше величество, - поклонился жрец. – Осужденный преступник, этот жалкий червь, оказался «одаренным». Он презрел силу Морога, и сам бог отнимет у него этот дар руками своих скромных слуг.

В комнату проскользнул один из Мороговых братьев в красной мантии. Он осторожно пробрался вдоль стенки к верховному жрецу и что-то вполголоса сообщил ему.

- Моя королева, - сказал Соймах, и глаза его заблестели, - повозка с осужденным уже тронулась от ворот тюрьмы и скоро будет тут. Не угодно ли вам будет пройти на балкон, чтобы все рассмотреть с самого начала?

Фаризе пожала плечами и плавным движением поднялась, оставив на столике у кресла почти не поврежденное яблоко. По знаку хозяина дома слуги торопливо распахнули дверь на балкон, и королева прошествовала туда, величественная, холодная. Байхрат и Аламат прошли следом, но перед ними за Фаризе успел проскользнуть Соймах. Аламат с удивлением увидел, как жрец занял его место за левым плечом королевы.

- Вы не могли бы сделать шаг в сторону, почтенный брат? – спокойно спросил он. – Не хочу упустить ничего из предстоящего зрелища.

Соймах ответил ему взглядом, в котором советнику почудилась искра насмешки… и шагнул правее, окончательно оттеснив Аламата от Фаризе, но открыв ему превосходный обзор. Аламат дрогнул от ярости. Но тут толпа внизу загудела, зашумела, взорвалась криками, и момент отстоять свои позиции был упущен. Соймах слегка подался вперед, глаза его блеснули живым интересом. Байхрат скрестил руки на груди. Королева застыла, как изваяние, в кресле с высокой спинкой, которое специально вынесли на балкон по такому случаю, белые, обнаженные по локоть, руки лежали на подлокотниках, как куски мрамора.

На площадь медленно выезжала повозка, запряженная парой черных ящеров. «Как специально подбирали», - подумал Аламат, глядя на могучие тела в блестящей темной чешуе, крепкие лапы, словно высеченные из гагата. На телеге сидел осужденный Галват, которого завсегдатаи «Сломанных рогов» знали под именем Перо. Голову он уронил на грудь, но, когда люди на площади зашумели, закричали, заулюлюкали, он вздрогнул, как будто проснулся, поднял глаза и осмотрелся. И почти сразу комок грязи прилетел ему куда-то в скулу, растекся по щеке. И, как по команде «в атаку!», зеваки стали швырять в него припасенными объедками, гнильем, грязью, и что-то подсказывало Аламату, что и до камней недалеко. Перо сгорбился, попытался закрыться руками – руки ему оставили свободными, но эта жалкая защита ничем не могла ему помочь.

- Это тоже часть обряда? – равнодушно спросила Фаризе.

- Нет, ваше величество, - выдохнул Соймах. – Но народ так ненавидит предателя за его преступление, что не может сдержаться. Однако они могут его убить до казни, с вашего позволения, я велю прекратить это.

Аламат видел, как осужденного закидывают грязью, видел каждое пятно и каждый огрызок. Он прислушался к гулу толпы и почувствовал, как его волосы встали дыбом, а по спине провела невидимая ледяная рука. В воплях и хохоте он не услышал ничего похожего на «Смерть предателю!». «Лови, одаренный!» - кричала и улюлюкала площадь. – «Где твоя сила?! Держи еще!» Руки зачерпывали грязь снова и снова – гладкие руки торговцев, мозолистые – ремесленников, и чешуйчатые, пестрые, загорелые до черноты или покрытые мелкими перьями – солдат…

У Аламата пережало горло, он едва не схватился за балконные перила, ладони стали влажными. «Как же они нас ненавидят, - подумал он. – «Одаренных», офицеров – и нас…» Тревожные звоночки, которые раздавались раньше, когда он читал донесения из города и провинций, теперь слились в оглушающий гул. «Где мы ошиблись? – лихорадочно думал советник. – Где ошибся Морог?!» Он бросил взгляд на остальных на балконе – неужели они ничего не видят?! Королева смотрела вниз, бесстрастная, как и прежде. Соймах едва не облизывался от удовольствия, и Аламата передернуло от отвращения. Байхрат замер, как статуя, на его лице ничего не отражалось, но Аламат заметил, как горят его глаза. Генерал с трудом удерживался… от чего? Вдруг он повернул голову, и в его взгляде, направленном на советника, тот увидел отражение собственных мыслей. Это помогло Аламату собраться. Хотя бы не все, кроме него, стали слепцами. Это… обнадеживало.

Братья Морога внизу вместе со стражниками навели порядок, повозка все-таки доехала до помоста. Двое жрецов рывком подняли осужденного на ноги. Галват почти ничего не весил, он повис на руках, а Мороговы братья легко потащили его к щиту. Он не пытался сопротивляться, только глядел по сторонам, как будто до сих пор не понял, где он и что с ним собираются делать. Иногда на его губах появлялась странная слабая улыбка, которая явственно отдавала безумием. На щеке расплылось грязное пятно, с другой стороны под глаз попало брошенной костью, и теперь там наливался багрово-черный синяк. Маленькое крысиное личико выглядело лицом больного и избитого ребенка.

Руки и ноги Пера закрепили на щите, который стоял ребром к балкону, и теперь Аламат видел осужденного только в профиль. «Странно, - подумал он, - ведь жрецы наверняка знали, где будет сидеть королева». Братья Морога вышли вперед. Один из них развернул длинный свиток и громко и четко прочел, что осужденный за богоотступничество, предательство и помощь изменникам Галват приговорен к казни первой ступени для «одаренных», приговор окончательный, утвержденный ее Величеством. Аламат еле заметно нахмурился – то, что Фаризе сама подписывала этот приговор, прошло мимо него.

Второй жрец хранил молчание. Его лицо закрывал глухой капюшон, с балкона в прорезях не видно было глаз, и казалось, что под красной тканью мерцает темнота. Когда приговор был зачитан, он подошел к щиту и встал напротив осужденного, руки в красных перчатках без пальцев легли на плечи Галвата. Теперь Аламат понял, что помост построили с таким расчетом, чтобы палач не закрывал от главных зрителей преступника.

На первый взгляд, не менялось ничего. Перо поднял голову, его глаз, который не был подбит, широко открылся, взгляд скрестился с взглядом палача. Он молчал, молчали на балконе, даже толпа на площади умолкла, не понимая сути происходящего, но предчувствуя что-то страшное, явление божественной силы. Даже ветер на площади притих, словно сам город присматривался, ждал, раскрывал шире глаза окон.

Вдруг Перо выгнулся на щите, затрясся в приступе мелкой дрожи. Если бы не веревки, которыми он был привязан, палач не удержал бы его щуплое тело. А так жрец по-прежнему сжимал руки в перчатках на плечах Галвата, а тот дергался, с глухим стуком бился затылком о доски сзади, но странным образом не мог оторвать глаз от прорезей красного капюшона. На площади раздались вскрики, но теперь не было слышно единого гула, толпа раздробилась, ярость и милосердие, кровожадность и сочувствие перемешались, закипели, бессвязный ропот поднялся в воздухе. Аламат не видел, что происходило с королевой и остальными, он взглядом примерз к людям на помосте, связанным невидимой веревкой, и жгучий интерес мешался у него с крайним омерзением. От одного вида того, как из «одаренного» заживо вынимают его силу, к горлу подкатывала тошнота – советник и сам не ожидал от себя такой впечатлительности, но при этом в голове бился один, новый вопрос: как?! В этот день Аламат казался себе дураком, мимо которого прошло слишком много важных вещей, он чувствовал, что перестает владеть ситуацией, жизнь менялась стремительно – и не в лучшую сторону.

Перо выгнулся в последний раз так, что затрещали веревки, и затих, обмяк, голова упала на грудь. Палач убрал руки и отошел в сторону. Все было кончено.

- И что теперь? – разлепил губы Байхрат.

- Он останется висеть там до утра, - ответил Соймах, теребя перстень на пальце. – Снимать его со щита запрещено под страхом смерти. Все должны видеть, что ждет предателей божественной воли.

«А значит, он не жилец», - подумал Аламат. – «Если толпе вздумается забросать его камнями, никто не будет их останавливать».
- Да, в самом деле, любопытное и поучительное зрелище, - произнесла королева и поднялась, тяжелые складки платья колыхнулись и опали. Она коснулась рукой броши, скалывающей ткань у горла. – Душно… должно быть, будет гроза. Байхрат, я хочу, чтобы ты сопровождал меня во дворец.

- Слушаюсь, моя королева.

Фаризе вышла, опираясь на руку генерала, за ними выскользнул Аламат, который был искренне рад, что он для бесед этим вечером не нужен. Ему необходимо было хорошенько все обдумать. Последним удалился Соймах, кинувший последний взгляд на расходившуюся толпу. Кажется, к помосту метнулся какой-то «крылатый» с пестрым оперением. Должно быть, ему не терпелось поквитаться с «одаренным». Тем лучше.

***

@темы: Убей в себе бога

Comments

[Советник Аламат]

Аламату всегда лучше думалось в «магическом кубе», который он мог назвать не вторым, а первым своим домом. Вот и теперь он направился туда, оставив страуса на попечение отставного офицера.

Увиденное настолько потрясло его, что Аламат чувствовал, что должен разобрать свой ужас на крохотные части, повертеть, обдумать каждую мелочь, а потом собрать снова и вынести беспристрастное и твердое суждение о произошедшем.

Аламат не был настолько наивен, чтобы думать, что его, или Соймаха, или даже королеву любят в народе. Да и генерал был отделен от простых солдат двойным ореолом – своей славы и дарованной Морогом силы, перед ним преклонялись, но много ли в этом преклонении было от той незатейливой любви, которую Байхрату дарили его люди век назад? В отношении самого себя Аламат тем более не питал иллюзий. Но ненависть, обрушившаяся на безобидного пьяницу, с которым многие на площади наверняка не раз пили в тавернах, удивила советника. Если с такой яростью толпа накинулась на самого низкого из «одаренных», сброшенного с высоты своего положения, что случилось бы, если бы к щиту привязали кого-то из офицеров? Предателя Эррина? Его брата? Самого советника?! Что-то подсказывало Аламату, что комком грязи в лицо он бы не отделался. На миг он представил свое худое бледное тело на помосте, выставленным на всеобщее обозрение, и криво усмехнулся. Что-то он упустил в народных настроениях. Но насколько велика была ошибка? И как было теперь развязывать этот узел, когда с одной стороны был Соймах, с другой – война, с третьей…

Что-то отвлекало его. Аламат пошел медленнее, очнулся от размышлений и понял причину – запах. Сладковатый запах убоины стоял в воздухе, и советник дернул углом рта: неужели ночной народ настолько обнаглел, что решился кого-то прирезать неподалеку от его владений?! Или какие-то молодые дураки устроили тут дуэль? Ветер погнал ему в лицо новую волну запаха, и Аламат прижал к носу платок.

Источник обнаружился тут же – у решетки, ограждающей «куб», виднелась темная груда плоти, когда-то бывшая человеком. Аламат прибавил шагу, чтобы поскорее миновать это место, и велел себе позже распорядиться, чтобы падаль убрали от его ворот. Но тут вышедшая из-за туч луна выхватила из темноты что-то, сверкнувшее синим, и советник встал, как вкопанный, пораженный внезапной догадкой.

Он еще не желал верить, а ноги уже сами несли его к мертвому телу. Неохотно, словно его тащили на аркане, Аламат подошел к телу, которое лежало на животе, стиснул зубы и рывком перевернул его на спину.

Разбитым окровавленным ртом ему улыбалась Варра.

Она была мертва, и Аламат сразу понял, что умирала она долго и плохо. От одного взгляда на ее изувеченное тело его замутило. Он видел немало мертвецов в своей жизни, некоторые умирали при нем, других он отправил на тот свет сам. Он вскрывал трупы, он ставил на них опыты. Он считал, что видел достаточно, чтобы сохранять хладнокровие при виде смерти. Но увиденного теперь свидетельства человеческой бессмысленной жестокости оказалось достаточно, чтобы вызвать у него приступ тошноты.

Аламат еле успел сделать шаг в сторону и ухватиться руками за решетку, иначе его бы вырвало прямо на труп его помощницы. Луна снова спряталась за тучами, милосердно скрыв в темноте советника, которого сгибало пополам и выворачивало наизнанку.

Когда он сумел отдышаться и выпрямиться, то заставил себя вернуться к мертвой Варре и еще раз осмотреть тело – то, что от него осталось. Новая синяя заколка, выскочившая из волос, поблескивала рядом. Убийцы не были грабителями, даже за одни вынутые из оправы камни можно было получить неплохие деньги. Тогда кто ее убил? Кому помешала небогатая, незнатная, незамужняя женщина, вся жизнь которой свелась к работе у советника?

У советника.

Который настоял на перемирии с Альдалиром.

Который прямо заявил, что не желает пускать к себе жрецов.

Который осмеливался приближать к себе людей, не отмеченных благословением Морога.

Которого невозможно – пока невозможно! – привязать к щиту на площади, но нужно поставить на место.

Аламат стиснул зубы и с силой потер лицо ладонями. Его вдруг взяло сомнение – если уж Соймах с Халлатом решили объявить ему войну, почему они не обвинили Варру в предательстве? Она не была «одаренной», ее бы просто убили. Однако ее вину еще надо было доказать, хотя бы формально, а советник не стал бы бездействовать, когда его помощница оказалась бы в лапах жрецов. В итоге, она могла отделаться испугом, а положение Аламата и вовсе бы не изменилось.

Другое дело – убить ее. Показать взявшему много воли советнику, что и его люди не защищены от гнева пусть не бога, но Храма. Заявить ему, что его сила и положение ничем не помогут, если он начнет роптать. Убийцы ничем не рисковали – Варра была умной, расторопной, но слабой женщиной, в ней не было ни капли магической силы! А после смерти своей помощницы советник не только должен придержать язык за зубами, но и поневоле отвлечься от своих личных дел и опасных размышлений на работу, которую он переложил на Варру. Наверняка ее еще и допросили перед смертью, чтобы узнать, что она делала в лабораториях, а чем тайным занимается ее хозяин…

Варра не знала ничего опасного для него, но ее наверняка спросили не раз и не два. Пока она не смогла пережить новый вопрос…
Аламат скрипнул зубами, между стиснутыми в кулак пальцами полыхнуло голубым. Он посмотрел на свою руку, как на чужую, и заставил свечение погаснуть. Они подбросили тело ему под дверь. Для того чтобы показать, что они ни во что не ставят его возможности? Или решили разъярить его до крайности, чтобы он вне себя бросился требовать ответа у жрецов, полез в драку, а в итоге оказался привязанным к щиту и руки в красных перчатках легли на его плечи?

Если так, то они выбрали не того человека. Оружием Аламата был его разум. И он не собирался отказываться от него в трудную минуту.

Какой-то шорох послышался ему в темноте, и Аламат резко обернулся. Пожалуй, он переоценил свое хладнокровие. Если бы сейчас ему попался убийца Варры, он снял бы с него кожу заживо.

[Советник Аламат]

- Я… я опоздала? – раздалось из темноты, и Аламат потерял дар речи, узнав голос жены Байхрата.

- Что вы здесь делаете?! – процедил он, когда за пронесшимися в его голове ругательствами, которые заставили бы покраснеть опытного «быка», нашлись приличные слова.

Оказалось, Зиэ прятала под плащом горящий фонарь и теперь достала его. Огонь осветил ее хрупкую фигуру и нежное лицо в обрамлении густых рыжих волос. В свете фонаря она увидела тело Варры и содрогнулась, но Аламат вынужден был признать, что держалась она лучше него. Что ж, Варра не была ее человеком.

- Я опоздала, - повторила она. – Как жаль…

Пламя в фонаре внезапно вспыхнуло ярче, и Зиэ увидела некоторые скрытые до сих пор от ее взгляда подробности. Ее рот округлился, кровь отхлынула от щек.

- Что. Вы. Здесь. Делаете, - раздельно произнес Аламат. – Почему говорите, что опоздали? Вы что, знали, что здесь кого-то убьют?!
Не кого-то, - царапнула его мысль, - а Варру. Его помощницу, его правую руку, его ученицу, если уж на то пошло!

- Я видела, - слабым голосом ответила Зиэ, не в силах отвести взгляд от мертвого тела. – Пламя показало мне, что тут убивают женщину. Я поспешила сюда… но опоздала.

Аламат представил себе, что было бы, если бы она успела. В красках вообразил второе изувеченное тело под его забором. Потом перед его внутренним взором предстал Байхрат, который рвал и метал, а потом в приступе холодной ярости брал… нет, не Храм. Его, советника, «магический куб» он брал бы штурмом и требовал объяснений! В лучшем случае требовал. Если бы не обезумел от горя. Насчет своих шансов выстоять против первого воина Морога Аламат иллюзий не питал. Насчет возможности убедить разъяренного Байхрата – тоже.

- Вы что же, думаете, это смешно?! – спросил он сквозь зубы и схватил Зиэ за локоть, рванул к себе. Та, непривычная к подобной грубости, только ахнула. Аламат заставил ее глядеть на тело Варры вблизи, и не без злорадства отметил, как лицо Зиэ заливает восковая бледность, так что она сама становится похожа на труп. «Только бы ее не начало рвать», - равнодушно подумал он. – Нравится зрелище? Хотите стать такой же?!

«А ведь это возможно», - вдруг понял он. - «Байхрат пока еще не разгневал Морога, но Соймах его ненавидит. А Байхрат презирает Мороговых братьев. Нехорошо у него сегодня глаза сверкали… Точнее, хорошо. Но он ведь так и не научился толком скрывать свои мысли и чувства. Может, убийцы Варры были бы рады прикончить заодно и генеральскую жену. Проклятье».

- А что мне было делать? Сидеть спокойно? – Зиэ вывернулась из его рук.

- Только не бежать самой наугад, - сухо сказал Аламат, пришедший в себя. – Нужно было послать людей.

К его удивлению, Зиэ горько рассмеялась, фонарь дрогнул в ее руке, заставил плясать вокруг причудливые тени.

- Послать людей? Кого? Свою служанку? Или повара?! Вы думаете, у меня есть своя гвардия, как у ваших знатных дам? Солдаты подчиняются приказам генерала, а не его жены. А для него мои разговоры с огнем – пустяк, блажь скучающей женщины. Я растерялась.

- Ваше счастье, что вы не успели, - откровенно сказал Аламат. Он помолчал немного и велел. – Идите передо мной к дому. Посветите мне. Защита вас пропустит. Потом я найду кого-нибудь, чтобы проводить вас домой к мужу.

Зиэ послушно придержала рукой фонарь, но спросила с легким удивлением.

- А сами вы посветить не можете?

- Я буду занят, - коротко ответил Аламат.

Он наклонился и выставил вперед ладони. Между пальцами снова замерцал голубой свет, еще, сильнее, и вот он уже просвечивал руки Аламата насквозь, так что они походили на руки скелета, окруженные призрачной плотью. Свет окутал тело Варры, и оно потеряло всякое сходство с человеческим, каждая частичка теперь мерцала и переливалась, прикоснись – и оно рассыплется на тысячу голубых искр. Аламат с усилием выпрямился, и его ноша приподнялась над землей, проплыла по воздуху ближе к его раскрытым ладоням.

- Вы хотите забрать ее? – спросила Зиэ.

- Не оставлять же ее здесь, - чуть медленнее, чем обычно, ответил Аламат. – Я унесу ее домой.

- А вы не хотите позвать стражу? – Зиэ колебалась. – Может, они помогли бы найти тех, кто ее убил…

- Нет, - отрезал Аламат. В голубом сиянии его худое лицо выглядело ликом кого-то из забытых и страшных степных богов. – Это мое дело. Идите.

Зиэ помедлила и двинулась вдоль кованой решетки и за ворота. Аламат ступал следом за ней, за путеводной звездой ее фонаря, без нее он мог не разобрать дороги и упасть вместе со своей ношей. Тело Варры плыло в воздухе под его руками. На руках Аламат в жизни никого не носил, не стал и теперь.

Они медленно миновали двор по дорожке, соединяющей ворота с крыльцом, поднялись по грубым ступеням. Двери дома беззвучно распахнулись, сквозняк растрепал волосы и подолы плащей. Зиэ бесстрашно шагнула в темноту «магического куба». Хозяин прошел следом, и двери захлопнулись за его спиной.

***

[Советник Аламат]

По дороге во дворец королева оживилась. На ее щеки вернулся румянец, глаза заблестели, она даже пошутила несколько раз. Байхрат отвечал вежливо, но сдержанно, и уже в малой гостиной, куда Фаризе распорядилась подать вино, фрукты и сладости, он услышал упрек в свой адрес:

- Неужели я не заметила, и моего Байхрата подменили ожившей статуей? В чем дело? Или храбрый генерал не вынес вида казни? Не ты ли рассказывал о военных преступниках?

- Простите, ваше величество, - склонил голову Байхрат. – Меня тревожит южный фронт.

- В моем присутствии тебя должны тревожить мои слова, - отрезала Фаризе, но тут же рассмеялась. – Ах, Байхрат, не будь таким суровым хотя бы сейчас. Это был трудный день… и вечер, и сейчас мне нужно общество не генерала, но друга.

- Что поделать, ваше величество, если ваш друг еще и генерал, - улыбнулся Байхрат. Он не мог подолгу сердиться на Фаризе.

- Да, а твой друг еще и королева, и от разговора с ней так просто не улизнуть, верно? Пусть тебя утешит хотя бы хорошее вино, раз уж ты оторван сегодня от своей милой супруги.

- Я никогда не бежал ни с поля боя, ни от беседы.

- С твоей стороны очень любезно сравнить меня с противником, - несколько принужденно засмеялась Фаризе. – Ладно, шутки в сторону…

Она посерьезнела, пригубила вино и замолчала, разглядывая узор на ковре и носки собственных туфель. Байхрат заметил, что она стала немного сутулиться – и это Фаризе, у которой всегда была царственная осанка! Фаризе задумалась, взгляд ее стал темным и отсутствующим, и вот, бокал выскользнул из руки и вывалился на ковер, вино растеклось широкой лужей.

- О!.. – вздрогнула королева и очнулась. – Да что же…

Пока она звала слуг и те наводили порядок, Байхрат уже с явной тревогой смотрел на свою королеву. Она сильно похудела за последние дни, платье, раньше сидевшее, как влитое, обвисало на плечах и груди. Глаза запали, губы утратили свой яркий цвет, перед генералом сидела тень, так не похожая на прежнюю Фаризе.

- Я могу чем-то помочь? – спросил он, когда слуги ушли.

- Мой добрый Байхрат, - слабо улыбнулась Фаризе, - человек действия…

Она слегка сжала пальцами виски и выпрямилась. Байхрат заметил, что она не носила больше украшений на руках, кроме старого перстня, – наверное, кольца и браслеты не держались на истончившихся пальцах и запястьях.

- Как ваше здоровье, ваше величество? – спросил он.

- Если ты спрашиваешь сейчас, а не из вежливости при встрече, значит, все и правда плохо, - усмехнулась Фаризе. – Но не тревожься. Морог не позволит мне тяжело заболеть. Я хотела поговорить о другом.

Она помолчала, покачала ногой в узорчатой туфельке и неожиданно спросила:

- Тебе не кажется, Байхрат, что что-то идет не так?

Этот вопрос настолько же удивил Байхрата, насколько и обрадовал. Он-то прекрасно видел, что многое шло не так с самого начала войны. А то и раньше, с того дня, когда он принес королеве план атаки. В последнее время все подобные разговоры Фаризе обрывала, и теперь нужно было ковать железо, пока горячо.

- Я уверен в этом, моя королева.

Фаризе перестала глядеть на огонь, который развели в камине из-за холодного вечера, и повернула к собеседнику бледное лицо.

- В самом деле?

- Именно, - с воодушевлением начал Байхрат, пока она не передумала. – Меня беспокоит южный фронт. Разведка сообщает, что вскоре наши войска смогут выйти на твердую почву. После этого бороться с деокадийскими магами будет куда легче. Уверен, что нам по силам взять Альв. Но без открытия там второго фронта нам его не удержать. Но даже если ваш советник найдет способ прорвать оборону Альдалира, нам не хватит времени, чтобы зажать Деокадию в клещи. Если хотите, моя королева, велите принести карту, и я покажу…

Фаризе махнула рукой, прервав его, и, к удивлению генерала, засмеялась, но смех вышел сухой и отрывистый, похожий на кашель или рыдание.

- Да, - сказала она вполголоса, скорее себе, чем Байхрату, - чего еще я могла ждать от солдата… Продолжай, Байхрат. Я поняла, о чем ты говоришь. Что ты предлагаешь?

- Ваше величество, - твердо ответил генерал, - я вижу только одно решение. Облагодетельствуйте маринеров. Призовите их. Дайте аудиенцию их предводителю, Горвину, и снимите обвинения с его сына, Аррина…

- А что же не с этого… Эррина? – равнодушно спросила Фаризе. – Он же старший.

- Эррин – предатель, моя королева, - Байхрат решил ни за что не давать воли своим чувствам, чтобы довести дело до конца, и говорил спокойно, но решительно. – Здесь нам с Соймахом не о чем спорить. Я сам бы повесил его, согласись Альдалир вернуть его в наши руки. Но вину Аррина никто не доказал. Горрин сломлен тем, что лишился одного сына и все равно что лишился второго. Явите ему милосердие и справедливость, и он будет верен всей душой. А с поддержкой с моря мы не только возьмем Альв, но и сможем закрепиться в нем. А тот, кто держит Альв, держит за горло Деокадию.

Фаризе пожала плечами.

- В этом разговоре нет смысла, Байхрат. Морог не велит драться на море.

- Может, Морог тогда подсказал, как нам вести войну? – Байхрат изо всех сил сдерживался, но гнев уже поднимался в нем, закипал и заставлял голос звучать глухо, а взгляд застилал пеленой.

- Он выразил свою волю, - подняла брови королева. – Ты слышал ее и знаешь, что делать.

- Я знаю, что теряю людей каждый день, - отрезал Байхрат. – Теряю, потому что вы вяжете мне руки. Солдаты умирают ни за что, пока Соймах развлекает вас беседами и казнями! Откройте для меня море, позвольте изменить ход войны, пока еще не поздно. Я все еще главнокомандующий или вам нужен игрушечный солдатик для Соймаха?

- Не забывайся, Байхрат, - нахмурилась Фаризе. Голос ее звучал холодно, но рука на подлокотнике кресла мелко дрожала, свет свечей вспыхивал в гранях крупного рубина в перстне. – Ты говоришь со своей королевой.

- Когда я ехал за королевой в ее старый замок, - медленно произнес Байхрат, - я думал, что она будет защищать свой народ, а не бросит его ради сказок жрецов. Или…

Пощечина прервала его. Губы обожгло, Фаризе, убирая руку, задела генерала кольцом по губам. Байхрат поднес руку ко рту, наткнулся на теплое и влажное – выступила кровь. «Первая рана в этой войне», - невесело усмехнулся он про себя. Королева глядела на него широко открытыми блестящими глазами, безвольное равнодушное выражение пропало с ее лица. До сих пор она никогда не поднимала на генерала руку, как на простого слугу. Кровь на великолепном рубине не была заметна, как будто камень впитал ее.

- Позвольте мне уйти, ваше величество, - сказал Байхрат, вытянувшись в струну.

Фаризе помедлила, а потом откинулась на спинку кресла и опустила тяжелые веки.

- Иди. И знай, что я тобой недовольна. Я не желаю больше слышать от тебя изменнических речей.

Байхрат поклонился, развернулся и вышел чеканным шагом. Он не видел, как за его спиной королева уронила лицо в ладони и застыла в своем кресле, словно одна из дворцовых статуй.

***

[Советник Аламат]

На площади не горело ни одного фонаря. Ветер врывался в широкую арку, через которую привезли на казнь Перо, обдавал холодом Ад-шад-даля, а он зябко топорщил перья и обхватывал крыльями плечи, для этого перебитое крыло приходилось придерживать рукой. Во фляге у пояса плескалось вино, когда-то подогретое, а теперь давно уже остывшее, но все еще способное взбодрить усталое тело и подстегнуть разум. Но Ад-шад-даль не пил – берег. Ждал, когда можно будет пробраться к щиту, на котором все еще висел потерявший сознание Перо.

Ад-шад-даль трижды проклял себя за торопливость. Когда казнь закончилась, он рванулся к помосту, чтобы освободить друга и унести куда-нибудь в тихое место, но жрецы заметили и оттеснили его. У Ад-шад-даля хватило ума, чтобы понять, что сопротивляться нельзя – иначе и самому пропадать, и Перо не спасти. Он нахохлился и отошел, протолкался к укромному уголку и сел там, ждать, пока Мороговы братья перестанут караулить казненного.

А может, и зря он себя ругал. Ад-шад-даль заметил, что жрецы всполошились, когда заметили, что он достает из-под куртки флягу, а не камень или нож. Что-то подсказывало «крылатому», что, вздумай он швырнуть чем-нибудь в Перо, никто бы не схватил его за руку. Он вспомнил, с какой яростью его друга забрасывали грязью и огрызками. Он готов был тогда грызть себе пальцы от злости и бессилия. Кое-где он заметил в толпе людей, которые пили когда-то вместе с ним и Пером, и понял, что теперь при встрече должен будет отворачиваться, иначе не сдержится – схватит за затылок, размозжит голову о ближайшую стену…

Так или иначе, Перо остался жив – то ли рядом с Мороговыми братьями толпа оробела, то ли кто-то узнал Ад-шад-даля, а может, кто-то вспомнил, что его друг за всю свою жизнь мухи не обидел. Кровавый туман в головах рассеялся, люди разошлись. Но Ад-шад-даль все равно решил остаться на площади до утра – на всякий случай.

И теперь он мерз в углу и ждал, когда жрецу надоест сторожить его друга, а жрец ждал, когда упорному «крылатому» надоест мерзнуть. Но у Ад-шад-даля было преимущество. С рассветом судьба казненного переставала быть заботой Морогова брата. А значит, нужно было продержаться до рассвета.

Ночь выдалась на редкость холодная для лета. Крупные звезды казались снежинками, примерзшими к небесному своду. Хуже всего был ветер, пробирающий до костей, так что не спасали даже перья. Ад-шад-даль растирал пальцы и ладони, тер уши и тревожно глядел в сторону помоста. В темноте лицо и руки Пера казались белыми пятнами – эта бледность наводила на нехорошие мысли. Скорчившись на мостовой, «крылатый» переводил взгляд с друга на небо. Оно было черным, как сама тьма, и уже казалось, что на землю опустилась вечная ночь, и рассвету не суждено настать снова. Жрец у помоста тоже мерз на студеном ветру – ходил из стороны в сторону, хлопал себя по бокам и иногда прикладывался к фляге, пил, булькая и крякая. Тогда у Ад-шад-даля пересыхало во рту, его собственная фляга у пояса казалась вдвое больше, чем она была на самом деле. Что дурного, если отпить из нее немного? Но потом он переводил взгляд на три бледных пятна у щита в темноте и упрямо качал головой – нельзя. От того, что приходилось молча сидеть, клонило в сон, глаза слипались – «крылатый» ежился, встряхивался, топорщил перья.

Наконец, темнота стала прозрачнее, невидимая рука разбавила водой ночную тушь. Звезды гасли, воздух светлел, и, наконец, над крышами показалось золотое зарево – готовилось подняться солнце. До нюха Ад-шад-даля донесся запах свежего хлеба, который поставили в печь еще до света. Он сглотнул слюну – ночь была не только холодной, но и голодной. Он подумывал уже, не сбегать ли до пекаря и не купить одну на двоих с Пером булку – им обоим она бы пригодилась, но тут Морогов брат решил, что достаточно времени провел рядом с казненным. Он прошел мимо Ад-шад-даля и бросил на того цепкий взгляд, который не сулил «крылатому» ничего хорошего. Но Ад-шад-даль слишком извелся, чтобы беспокоиться сейчас о будущем. Все его тревоги собрались в настоящем, и, кроме настоящего, для «крылатого» не существовало ничего. Как только жрец скрылся за углом, Ад-шад-даль вскочил на ноги и помчался к помосту. Он оттолкнул мальчишку-посыльного, который остановился поглазеть на казненного, и одним прыжком взвился к щиту, надеясь лишь на то, что не опоздал.

Вздох облегчения вырвался из его груди, когда он убедился, что Перо жив, хотя и ослаб и лишился чувств. Быстро, пока на площади еще не было людно, Ад-шад-даль выхватил нож и принялся пилить веревки. Перо обвалился ему на руки, бледный, холодный, и на страшную минуту «крылатому» показалось, что он все-таки опоздал. Он стащил друга вниз, на брусчатку, где их обоих мог прикрыть от любопытных взглядов помост, и стал растирать Перу руки, уши, обтер его крысиное личико влажным платком. Наконец, Перо открыл мутные глаза, медленно моргнул раз, другой, разлепил сухие губы и просипел:

- Адшат… какая дрянь мне приснилась… ох, что ж мы пили…

- Ш-ш-ш, - сказал Ад-шад-даль, едва сумев скрыть слезы радости, - помолчи пока. Лучше выпей.

Он поднес ко рту друга фляжку, и тот послушно прижался губами к горлышку и стал пить вино. На его щеки медленно возвращался румянец, а может, их красило поднявшееся солнце.

- А что мы… - спросил он, когда допил, но Ад-шад-даль перебил.

- Потом, все потом. Сейчас нам бы уйти отсюда, да побыстрее. Идти сможешь?

- Не знаю, - признался Перо. – Все тело болит, и холодно так… ох, Адшат, как холодно!

- Ничего, ничего, - пробормотал «крылатый», - языком работать можешь, значит, и ногами получится, давай-ка, обопрись на меня…
Кое-как Перо смог подняться на ноги и опереться на плечо друга. Ад-шад-даль закинул его руку себе на шею, чтобы было удобнее идти, и тут их окликнули. Быстро, насколько позволял висевший на нем Перо, Ад-шад-даль развернулся, глаза его сверкнули, и он едва удержался от воинственного клекота. После казни, после бессонной ночи у помоста он ждал чего и кого угодно – жрецов, решивших добить его друга, кого-то из собутыльников, захотевших свести счеты, да хоть самого Морога карающего! Но перед ним предстал невысокий человек без оружия и в темной простой одежде, который поднял руки в мирном жесте, ладонями вперед.

- Я не враг вам обоим, - сказал он.

- А раз так, иди своей дорогой, - злобно откликнулся Ад-шад-даль. Перо тяжело дышал где-то возле уха, и друг укрыл его здоровым крылом. – Нечего тут глазеть.

- Сейчас уйду, - согласился незнакомец. – Только хочу заметить, что тем, кто привлек внимание жрецов излишним милосердием, лучше не попадаться им на глаза.

- А тебе что? - уже спокойнее буркнул «крылатый», который думал о том же. – Побежишь докладывать?

- Наоборот. Просто хочу, чтобы ты знал: на окраинах есть дома, на дверях которых нарисованы красные кружки. Там уставший от жреческой заботы может найти отдых.

- Нет у нас денег на постоялые дворы.

- Разве я говорил о постоялых дворах? Но деньги тебе и правда понадобятся – твоему другу нужны лекарства. Я должен передать тебе это, - и незнакомец вложил в руку Ад-шад-даля глухо звякнувший мешочек.

- Да кто ты такой?! – вскричал изумленный Ад-шад-даль. – Откуда?!

- Вовсе не нужно так кричать. И мое имя тебе не нужно. Лучше поторопись. Могут вернуться палачи, чтобы снять казненного со щита. И мне пора.

И незнакомец быстрым шагом пересек площадь и скрылся за поворотом. Обескураженный Ад-шад-даль проводил его взглядом, но как он ни старался, не мог найти в его словах подвох. Кому они были нужны, бедные, не принадлежащие высшему обществу, оба теперь калеки? Ад-шад-даль вздохнул, поправил повязку на крыле и повел Перо в другую сторону.

- Что это, Адшат? – просипел Перо. – Кто это был?

- Не знаю.

- Но он дал нам денег, да? Да?.. Адшат, а может, это Ойнерат его послал? Я видел его…

- Кого? Этого с деньгами?

- Нет, Ойнерата, - Перо часто сглатывал, хрипел, но говорил уже лучше и немного согрелся. – Он был на площади, когда мне снился тот сон. Может, это он его прислал? Может?

- Может, может, - проворчал Ад-шад-даль, твердо уверенный, что Ойнерат тут вовсе ни при чем. – А может, Осенний Дед теперь раздает подарки летом. Лучше молчи, побереги силы. Нам еще красный кружок искать…

***

[Советник Аламат]

Ад-шад-даль был прав – Ойнерат не имел к присланным деньгам никакого отношения.

Но и Перо был прав – он присутствовал при казни.

Ойнерат не собирался смотреть ее – слишком свежи были воспоминания о том, как силу вытягивали из него самого. Он хотел приятно провести вечер с друзьями. Знакомый, который был допущен во дворец, пригласил его к себе вместе с другими старыми приятелями. Среди них был еще только один офицер, получивший отпуск, и Ойнерат обрадовался этому.

С тех пор как он получил прощение и благословение Халлата, дела стали понемногу налаживаться. Мать повеселела, и тонкая морщинка между ее бровями разгладилась. В штабе тоже прекратили мучить его ожиданием – Ойнерата отправляли на деокадийский фронт. Можно было считать, что он дешево отделался – даже звание офицера второй ступени сохранилось за ним. Было ли это вмешательством Храма или Байхрат и прочие решили, что вины Ойнерата в предательстве Эррина нет, но все сложилось наилучшим для него образом.

Вот только… Ойнерат заметил, что ему стало труднее общаться с такими же офицерами, как он сам. Одни до сих пор разговаривали с ним натянуто, словно в их глазах он все равно был виновен в позорном перемирии с Альдалиром. Другие же были готовы раскрыть ему объятия, но Ойнерат, хотя и рад был снова увидеть старых друзей, уже не мог стать снова тем же кутилой. Он все еще был первым в выпивке и драке, но от шуток про жрецов его передергивало, от легкомыслия товарищей коробило, хотя сам он еще недавно был таким же беспечным гулякой. Его руки все еще хранили бледные следы драконьего огня, память – видение раскрытой драконьей пасти над головой и сухое прикосновение брата Халлата. Друзья говорили, что он изменился, помрачнел и, кажется, собрался в святоши. Ойнерат отшучивался, но с каждой новой шуткой ему становилось тягостнее.

Неожиданно он нашел отдохновение в обществе старых знакомых, с которыми дружил еще в детстве, когда еще никто не знал, что он станет «одаренным». Это были дети друзей его родителей, многие из влиятельных семей, теперь добившиеся положения при дворе – а во дворце теперь куда внимательнее прислушивались к словам жрецов, чем это делали солдаты. Возвышение Соймаха не осталось незамеченным. Теперь те, кто любил на карнавале повязать ленту с фальшивыми рожками или нарисовать на лице чешую, теперь в будни нередко закреплял на рукаве черно-красную ленту. Говоря о боге, Храме и братьях Морога, они с благоговением понижали голос. Рядом с ними Ойнерат чувствовал себя в обществе людей, которые разделяли его обновленные чувства и трепет перед богом.

- А вы ведь «одаренный», да, офицер? – спросила его как-то дочь отцова друга, очаровательная брюнетка. Черный и красный был ей к лицу, и она набросила на плечи широкий шарф цветов Храма. – Вы не боитесь Мороговых братьев?

- Нет, - улыбнулся Ойнерат. – Офицер ничего не должен бояться.

- Но ведь они умеют забирать вашу силу, ведь так?

- Тот, кто чист перед богом, не боится жрецов, - твердо ответил Ойнерат. – Жрецы – глаза и голос Морога, солдаты – его руки, и все мы ведем Харрадон к величию. Благословенный Морогом не знает страха.

Этой же ночью он доказал своей собеседнице, что «одаренный» выходит победителем не только в бою с драконом, но и в темноте спальни. Его доказательства были приняты благосклонно.

Ойнерат коротал время в гостях у одного из молодых придворных, где было и его ночное приключение, потягивал вино и беседовал о закалке оружия, когда один из гостей, стоящий у окна воскликнул:

- О! Кажется, начинается! Значит, казнь все-таки состоится.

- Фи, - наморщил нос сын интенданта королевской придворной музыки, - кому захочется смотреть на повешение какого-то отребья.

- Это не простая казнь, - возразил хозяин дома. – Разве вы не видели щита на площади? Сегодня братья Морога лишат силы какого-то недостойного «одаренного».

- О, как интересно! – всплеснула руками знакомая Ойнерата. – В чем же он провинился? Он напал на кого-то? Осквернил священное место?

- Мне говорили, что он пытался оправдывать изменников, - пожал плечами хозяин. – Распускал слухи по тавернам, спорил с волей Морога… На большее у него не хватило бы духу, это мелкий и недостойный человек, пьяница, не заслуживший даже той капли силы, которая ему досталась. Кажется, его зовут Галват.

При звуках этого имени Ойнерата пригвоздило к креслу. Галват? Перо?! Ойнерат сомневался, что в Белваре найдется еще один Галват, который так подходил бы под описание. Но что можно было взять с Пера?!

- Значит, он оправдывал измену? – он постарался, чтобы его голос звучал ровно.

- Вы что-то побледнели, Ойнерат, - заметил хозяин. – Если хотите, я велю открыть окна. Да, этот смешной человечек оправдывал предателей. Маринерских сыновей, Эррина и Аррина, может, вы их знаете?

В последнем вопросе Ойнерату померещилась насмешка, и он нахмурился. Конечно, спрашивающий прекрасно знал ответ.

- Я их встречал, - холодно ответил он. – А что, Аррина тоже признали предателем?

- Суда не было, - пожал плечами хозяин, - его ведь не нашли до сих пор. Но можете быть уверены, его дело гиблое.

- Я знаю, - хлопнула в ладоши любительница храбрости, - Шаннат, у вас ведь есть балкон, мы можем выйти и посмотреть на казнь.

- Отличная мысль, - поддержал сын интенданта королевской музыки, - если это не обычное наказание простого бродяги, может быть интересно.

Дверь на балкон открыли, слуги отнесли туда кресло для дамы, и вся компания отправилась за интересным зрелищем. Ойнерат остался было, но Шаннат окликнул его:

- Что же вы, офицер? Если хотите, я прикажу принести вино на балкон.

- Не стоит, - небрежно бросил Ойнерат, - на балконе и без меня слишком много людей. Я видел достаточно смертей и увижу еще немало, нам, военным, это зрелище приедается.

- Но ведь это не просто убийство, - нет, Ойнерат уже начинал ненавидеть эту девицу, - это казнь, где палач – брат Морога! Или вы боитесь оказаться слишком близко к кому-то из нас, офицер?

- Ваше общество может повергнуть в трепет, но не напугать, - выдавил Ойнерат и прошел на балкон к остальным, которые с готовностью подвинулись, чтобы дать ему место.

Он успел как раз, чтобы увидеть, как толпа на площади забрасывает осужденного огрызками и грязью. Ойнерат с первого взгляда узнал Перо. Он выглядел одурманенным и больным, но это был тот самый человек, который радостно подскакивал, когда в трактир заходил Ойнерат, который был готов, наверное, снять с себя последнюю рубаху, если бы этого потребовало его собственное божество.

- Какой противный, - заметил кто-то, - да его стоило осудить за одно только лицо.

- Его мысли куда омерзительнее лица, - отозвался Шаннат, - он же предатель.

Эти слова внезапно помогли Ойнерату обрести почву под ногами. Перо был предателем. Он открыто выступил на стороне Эррина и Аррина. Он выгораживал изменников. Пусть по глупости, пусть не задумавшись всерьез, но перед Морогом и королевством он был виновен, а значит, должен был получить свое. Ойнерат отпил из бокала и выше задрал подбородок.

И все же в его душе что-то дернулось, когда бессильного Перо привязывали к щиту. Он снова вспомнил, как его коснулся брат Халлат, вспомнил боль утраты, беспомощность, ужас. Он тогда до вечера проходил больным, а Перу предстояло жить с этим до конца, пока милосердная смерть не явится за ним – или приблизить ее самому.

- Занятно, не правда ли? – раздалось у его уха.

Ойнерат вздрогнул, очнулся и вдруг понял, что внимание компании на балконе поделено между ним и осужденным поровну. На него эти светские мотыльки смотрели так же, как на Перо, с жадным любопытством, ожидая, что он не выдержит, даст слабину… или бросится выручать такого же, как он, «одаренного». Очаровательная Ниниэ разрывалась между двумя зрелищами – преступником на площади и своим любовником, почти таким же бледным. Она то покусывала нижнюю губу, то от волнения касалась ее языком – Ойнерат не удивился бы, если бы зрелище на площади ее возбуждало. Возможно, ей понравилось бы, если бы офицера так же привязали к позорному щиту.

Остальные тоже насладились бы этим зрелищем. Перо и он были бы для зрителей равны.

Равны?

«Он изменник, - стиснув зубы, подумал Ойнерат и приказал себе успокоиться. – Он заслужил наказание. Ты мог бы быть на его месте, если бы не оказался умнее и стал выгораживать Аррина. Аррин тоже изменник, ты слышал. А ты едва не выступил в его защиту. Довольно! Отступники заслуживают казни. И Эррин, и Аррин, и даже Перо! Потому что королевству нельзя проявлять слабость и щадить тех, кто предает его!»

И он смотрел с высоко поднятой головой и холодным блеском темных глаз, как жрец Морога забирает крошечные, дарованные богом силы Пера. Чувственные губы были сурово сжаты, брови сошлись на переносице. Ойнерат запрещал себе жалость – и не чувствовал ее.

- Как вам, офицер? – спросил кто-то, кажется, сын интенданта, когда все закончилось и жрец отошел от щита.

- Это торжество справедливости, - разомкнул губы Ойнерат. – Так погибнут все бунтовщики и предатели. Пойдемте внутрь. Ничего интересного уже не будет, а Ниниэ, должно быть, замерзла.

Вернувшись домой, Ойнерат приказал собрать свои вещи, попрощался с матерью, а наутро отправился на границу с Деокадией вместе с «берсерком» Каддратом еще до того, как дом проснулся.

[Талуна]

Графи, всё забываю задать тебе вопрос как автору - почему именно страусы выбраны в качестве ездового животного в Харрадоне? Х))

[Tonio]

ох да. Прогнило что-то в Датском королевстве. Атмосфера накаляется, общество расслаивается. Сильный социальный конфликт... И ты уверенно его раскручиваешь. Восхищаюсь.
Ойнерат - акстись, акстинья!-2. Встань в поле и думай.
И Аламат. Аламат, ну хоть ты-то молодец! Начинаю прозревать по поводу того, что у него за чернотой, кажется. И как же раньше-то не догадалась.)