[Советник Аламат]

Все, я это написал и теперь никакой. Правки еще возможны, но в общем и целом я отпускаю эту историю. Пусть летает.

"Целитель", вторая часть.

К тому времени совсем стемнело и стало холодно, так что продрог бывший служитель, пока дошел до ворот, а там нагнал его Туоки с каким-то свертком в руках.
- Аль, подожди!
- Ты что же? – строго сказал ему друг. – Нельзя тебе… а если увидят и донесут?
- Что мне с того, - отмахнулся Туоки. – Знает Верховный, что если решит он меня подвергнуть наказанию за это, то уйдут нынче двое, а не один. Если не нужны ему более служители – да будет так, а если нужны, то достанет ума притвориться слепым.
Почувствовал изгнанник, как свернулся в горле тугой комок, и ничего не сказал, только кивнул благодарно.
- Вот, - размотал Туоки сверток, оказавшийся длинным плащом, - возьми с собой.
- Нельзя мне более носить одежду Храма. Спасибо тебе, но запрет есть запрет.
- А это и не одежда Храма, так что не при чем тут все запреты. Очнулся раненый, когда тебя… когда ты уходил, и сказал, что негоже, если его спаситель уйдет погибать от холода. Его это плащ.
Тогда взял целитель плащ и поспешно закутался в него, потому что от холода уже начал дрожать и кожа его стала похожа на гусиную.
- Туоки, просьба у меня к тебе… Позаботься о раненом, о Кайри. Ты да Яри – вот и все, кто расположены здесь к нему, проследи, чтобы не нуждался он здесь более других и ушел здоровым.
- Ты мог бы и не просить об этом – я и сам бы догадался. Я помню слова наставника, Аль!
- Не Аль я больше, - тихо сказал тот, кого раньше звали Альрафином. – Сам знаешь, почему. Храм имя дал, он и взял.
- Как же называть мне тебя теперь?
- Что ж, - помедлил немного целитель, - был я Альрафином, счастливчиком, баловнем судьбы, стану Рафианом – ее щитом! Может, кого-то этот щит и закроет.
Помолчали оба. Немало слов было у каждого, но только хотел один из друзей сказать что-то, как тут же ему казалось, что не о том он хочет заговорить, а пустяки никому и упоминать не хотелось.
- Пора мне, - прервал молчание Рафиан. – Да и тебе пора. Что затягивать неизбежное… Вряд ли сведет нас еще судьба, но я тебя буду помнить всегда.
- Знаю, что должен по закону я тебя забыть, - отозвался Туоки со слезами на глазах, - но не подчинюсь я глупому закону!
Обнялись они в последний раз и разошлись – Туоки к храмовым покоям, Рафиан – навстречу неизвестности. Пошел он прочь от Храма, но иногда не мог сдержаться и бросал короткие взгляды через плечо. Горько ему было и тяжело на сердце, и кровь была отравлена ядом тоски – сильнейшим из душевных ядов. Трудно было оставлять и место, где прожил он столько времени, и друга, и больных. Однако хуже всего было то, что не знал Рафиан, куда идти и где найти свое место. Ранее был он частицей Храма и чувствовал себя связанным с другими служителями, теперь же он был предоставлен своей судьбе, и не было у него никого, на кого можно было бы опереться или хоть почувствовать себя не одиноким рядом с другим человеком.
Хоть и не далеко еще целитель зашел в лес от Храма, но почувствовал, что более не в силах идти. Исцеление Кайри утомило его, и печальные мысли способствовали слабости. В голове помутилось, ноги гудели, руки стали дрожать, и тогда Рафиан сдался и опустился на поваленное дерево. На его счастье, не водилось волков в лесу рядом с Храмом, да и лихие люди тут бродили редко, так что не было лекарю угрозы от ножа разбойника или когтей и клыков зверя. Плотнее закутался он тогда в плащ и привалился спиной к широкому стволу дуба. Не было у него ничего, чтобы развести огонь, но и тут повезло бывшему Счастливчику – теплым был плащ и можно было просидеть, закутавшись в него, ночь напролет.
«Должно быть, так или почти так ночуют алессанийские разведчики», - подумал Рафиан. – «Когда нельзя разжечь костер, чтобы не быть узнанным, только плащ и спасет…»Он зарылся лицом в тонкую ткань – плащ пах пылью, немного кровью, но из-под этих запахов пробивался незнакомый целителю доселе аромат нездешних растений. Был то запах лесов Алессании.
«А что, если отправиться тебе в Алессанию?» - словно шепнул кто на ухо Рафиану. – «Отказано ее народу сейчас в помощи Храма, но ты можешь возместить им эту потерю хоть отчасти. Конечно, один ты не заменишь Храм, но сейчас, когда идет война, нет у алессанийцев лишних рук и лишних лекарей. Пусть ты больше не можешь назваться служителем Ашура, но знания твои при тебе. Вот тебе и возможность оправдать новое имя. А там… глядишь, там и Шийло встретишь».
При мысли о Шийло улыбнулся Рафиан впервые за вечер. Несбыточное становилось возможным; изгнав целителя, оторвал его Верховный от тела Храма – но и оковы с него снял, не позволяющие быть с любимым. Не мог лекарь знать, ждет ли его предводитель воинов Алессании, но уже за тень надежды на это был он благодарен судьбе. Воистину, если жизнь забирает у человека что-то, то обязательно дает взамен иное, стоит только лишь разглядеть это. Подумав о Шийло, Рафиан почувствовал прилив сил, и больше не грызла его так тоска. Только лишь расставание с Туоки не могло смягчить ничто.
Так и провел он ночь возле дуба, забывшись чутким сном, а проснулся от холода, потому что хоть и грел плащ, но одного его было мало, чтобы Рафиан не чувствовал холода. Все его тело затекло, и мышцы болели, и пришлось целителю потратить немало времени, чтобы размять их. Потом же закутался он в плащ плотнее и продолжил свой путь в сторону тракта. Утро выдалось солнечным, пели в ветвях беззаботные птицы, и целитель счел это добрым знаком.

Нет нужды рассказывать подробно, как нашел Рафиан одежду, как обзавелся нехитрым снаряжением и шел к местам боев. Путь его лежал на юг, сперва по землям Кредиды, потому что было всего лишь две переправы через реку Майон. Первая была у границы Алессании с Храмом и страной Кох, но туда более Рафиану, как и Хаммару, пути не было. Вторая же была южнее, там-то Хаммар и провел свое войско. В других же местах Майон была бурна и капризна, либо берега ее были негодны для переправы, и что гордому Кредиду, что скромному целителю одинаково не по силам было пересечь ее.
Вот и шел Рафиан от деревни к деревне, стремясь к переправе через Майон. И в каждом поселении предлагал он лечение за кусок хлеба. Где-то удавалось ему так заработать, откуда-то прогоняли его, а где-то кормили и позволяли переночевать без платы. По дороге искал он целебные травы, которые в те дни можно было собирать, продавал их и порой так собирал на постой и нехитрый запас еды. Порой же приходилось ему питаться дикими плодами, ягодами и ловить рыбу в реке, если можно было спуститься к воде. Плащ он вывернул наизнанку, чтобы труднее в нем было признать алессанийскую работу. Когда же спрашивали целителя, куда держит он свой путь, Рафиан отвечал, не кривя душой, что идет на войну, не говорил лишь, к какой стороне он хочет примкнуть.
Войну же кредидцы ругали, хоть и тихо, боясь гнева всевидящего Хаммара. Не видели крестьяне никакой для себя радости от захваченных земель, а кроме того не хватало Кредиду обученного войска, и стал он призывать из каждой деревни молодых сильных мужчин. Не умели они держать оружие, и никаких воинских умений не имели, и потому погибали быстро и бесславно, но по их телам шел Хаммар Гордый вглубь Алессании, хоть и была его поступь куда более медленной, чем он ожидал. Вот и оплакивали в деревнях погибших мужей, братьев, сыновей и отцов и боялись – не потребовал бы правитель и тех, кто остались дома. Немало печальных историй выслушал Рафиан, идя берегом реки Майон.

Продолжение в комментах, как всегда.

@темы: Эти странные миры

Comments

[Советник Аламат]

Лишь в одной деревне наткнулся он на свирепую радость. Была та деревня возле самой переправы, и были ее жители отравлены словами о войне и победе. Хоть и знали они, что многих воинов уже потерял Хаммар, но в ослеплении гордыни твердили, что со дня на день покорится Алессания, и мощь Кредиды многократно увеличится. Алессанийцев же, с которыми совсем недавно торговали они, которых гостями в своем доме принимали, да и к которым сами на другой берег не раз собирались, называли не иначе как «лесовиками», «неженками женовидными», «бледноглазыми» и хулили их, как могли.
Рафиан в углу большого зала постоялого двора пил молоко и молчал, хоть и нелегко ему было сдерживаться. Не нашел он здесь работы и последние медяки тратил на ужин и ночлег. Противны ему были речи окружающих, бахвалящихся победами, которые не они совершали, и унижающих тех, кто защищал родную землю. Одному он был рад – на следующий день можно было уже пересечь Майон и оказаться у цели. Не знал он, как обойдет войско Хаммара и попадет к алессанийцам, но думал решить это на другом берегу.
Так бы и случилось, быть может, но тут поднялся из-за стола высокий кредидец, уже успевший влить в себя немало хмельного, и завел разговор о «лесном духе». Называл он его и трусом, потому что нет доблести в том, чтобы скрываться в лесах, нападая исподтишка, и недобитым, едва ли не превознося поступок Хаммара, поднявшего руку на посла, и немало иных дурных и глупых слов услышали от него другие. Однако соседи его приветствовали эту речь, позорящую, как они думали, Шийло, но на самом деле – говорившего. А потом и сами они стали добавлять свои оскорбления, не менее пустые и глупые, и измысливать для «лесного духа» способы казни, на которые только были способны их умы.
Не сдержался тогда Рафиан и сказал из своего угла:
- Если же «лесной дух» так глуп и труслив, что же не поймали его до этой поры воины Кредиды? Или они еще трусливее и глупее?
Неосторожными были эти слова и лишними, потому что лживые обвинения не могли затронуть честь Шийло, и понял целитель, что зря не смолчал, когда вскочили со своих мест крестьяне и обступили его, потрясая кулаками и брызжа слюной. Испугался Рафиан и понял, что сейчас забьют его хорошо, если не до смерти, и не пожалеют о том, даже когда протрезвеют. Однако спас его случай. Раздался за окном стук копыт, и ворвался в зал высокий бородач. Шрам пересекал его лоб, а на поясе висел меч, и подумал Рафиан, что это, должно быть, один из воинов Хаммара Гордого, отставший или отосланный прочь от войска. Однако не так встречают тех, кого считают героями, как встретили жители деревни бородача. Побледнели они и даже оставили расправу над Рафианом, разом замолкнув.
- Правду говорят, что здесь есть прохожий лекарь? – спросил вошедший хрипло, словно вместо города у него была старая труба. – Или треплют?
Десять рук разом схватили Рафиана за плечи и вытолкнули в центр зала, так что он еле удержался на ногах.
- Ты, что ли? – с подозрением заговорил бородач, оглядев целителя. – Тогда идем. Будет тебе работа. Да поспешай, нет у нас времени разговоры вести!
Понял Рафиан, что сейчас же нужна его помощь, и в самом деле поспешил вслед за незнакомцем. Когда же вышел он на крыльцо, то увидел, что не один прибыл бородач в деревню – не менее пятнадцати всадников было возле постоялого двора, и все рослые, крепкие, загорелые и при оружии. Вид же у них был мрачным, суровым, лишь у одного из всадников было странное лицо – не поймешь, то ли улыбается, то ли кривится, то ли хочет улыбнуться, а нельзя. Однако некогда было Рафиану осматриваться – велел бородач целителю лезть в седло да побыстрее, а потом вскочил на лошадь сам, да так погнал ее, что пришлось лекарю со всех сил вцепиться в его пояс, чтобы не упасть под копыта.
Только на краю деревни всадник натянул поводья и сказал Рафиану немедля идти в дом. Не слишком понравилось целителю такое обращение, но он смолчал, понимая, что от горя и тревоги за близких часто люди бывают не в себе, и пошел, куда сказано, ничего не ответив.
На пороге встретила гостей почтенная старая женщина, и на добром круглом лице ее Рафиан увидел все те же страх и робость, что и у мужчин на постоялом дворе. Не смела она поднять глаза, только раз бросила на целителя быстрый взгляд – и сразу же опустила голову, да еще и шалью прикрылась. Но не время было размышлять об этой странности, потому что на лавке увидел Рафиан того, кому нужно было все его искусство. Лежал на спине совсем молодой еще парень, был он в беспамятстве и дышал хрипло, словно загнанная лошадь. Лицо и тело его были в крови, и когда увидел целитель его рану, то понял, что не хватит здесь обычных умений, и лишь таинствами Храма можно вернуть раненого к жизни. Хоть и изгнан был Рафиан, знания его оставались при нем и не было запрета на них в словах изгнания.
- Что ж ты медлишь, лекарь? – спросил бородач, и взгляд у него был тяжелым и мрачным, словно ждал он роковых слов о неотвратимости смерти товарища и успел уже похоронить его в мыслях. – Или спрятали те трусы настоящего лекаря, а тебя сюда прислали, потому как тебя не жалко? Если так, то не думай, не помилую, лошадями порву на части.
- Проследи, чтобы никто не мешал мне, - ответил на это Рафиан, растирая руки. – И не удивляйся ничему, что увидишь здесь, и сам не мешай, сколько бы ни прошло времени, иначе не увидишь в живых более ни меня, ни своего друга.
Не ждал воин такого ответа, который нес еще надежду на спасение раненого, и что-то изменилось во взгляде его. Тогда сам он вытолкал из дома тех, кто успел уже зайти следом за ним, и встал в дверях, чтобы никто не мешал целителю. Рафиан же сел около лавки и опустил руки на тело больного перед ним.

И легла перед Рафианом куртка. Прочная куртка, на совесть сшитая, из кожи да на волчьем меху, с оторочкой меховой по вороту. Нелегко такую порвать, годами служить будет, да только и ее сумели повредить – зацепили где-то за крюк, дернули, вот и получилась дыра на самом видном месте. Снова заблестела серебром игла, ей все одно – что шелка тонкие шить, что кожу прочную, легко она сквозь толстую куртку прошла, словно сквозь паутину. Да и нить золотая вроде бы тонка да не лопается, стали сходиться края дыры, прочный шов на ее место ложитьс начал, вот и не стало прорехи, как будто и не было ее, бери куртку, кто хочет, носи, сколько угодно…

[Советник Аламат]

Когда очнулся Рафиан, то увидел, что глаза раненый открыл и на него смотрит, и не дышит более с хрипом, и рана его закрылась, оставив лишь еле заметный шрам, словно не легкое парню пробили, а кожу порезали. Поднял раненый руку и провел по груди, словно не веря, будто жив остался, а поняв, что ушел в этот день от смерти, вскрикнул невнятно и сел. На голос его обернулся бородач в дверях, да так и застыл, увидев друга живым и невредимым, будто бы не он лежал только что на лавке, почти попрощавшись с жизнью. Бросился он к раненому, сдавил в медвежьих объятиях, а вслед за ним потянулись в дом и другие, своими глазами желая увидеть спасенного. Один лишь всадник, который у постоялого двора не то улыбался, не то кривился, внутрь не вошел, встал в дверях, недобро глядя на целителя. Рафиан же того не видел. Немало сил отняло у него лечение, так что отошел он, всеми позабытый, в угол да оперся там о стену, желая перевести дух. Но только прикрыл он глаза, наслаждаясь покоем, как почувствовал прикосновение робких пальцев. Хозяйка дома стояла рядом и печально глядела на лекаря.
- Что ж ты сделал, сынок… - сказала она.
- Спас от смерти раненого, - отозвался Рафиан, не понимая ее скорби.
- Да неужто не знаешь ты, кого злой ветер принес в нашу деревню? Не из наших ты мест, но разве там, откуда ты держишь путь, не говорят о Душегубах? По всей Кредиде о них слух идет… Бежали они от войска Хаммара, да будет осиян его путь, и теперь не признают других господ, кроме себя. И мечом и огнем берут они в деревнях все, что пожелают, и режут скот, и топчут посевы, и отбирают деньги, и насилуют, а что не хотят забрать – жгут забавы ради, и никто им не указ.
Покачнулся Рафиан, услышав это, и с ужасом посмотрел на спасенного им человека. Тот весело смеялся, пока друзья хлопали его по плечам и спине и все пытались разглядеть, где была рана, и совсем не был он похож на разбойника и убийцу. Пытался целитель представить его топчущим поля, убивающим невинных, сжигающим запасы хлеба – и не мог.
Тем временем тот из всадников, который стоял в дверях, прошел к бородачу и что-то заговорил тихо, иногда указывая на Рафиана. Хмуро поначалу слушал его главарь Душегубов, однако потом чему-то засмеялся и пошел к целителю, который так и стоял в углу, оцепенев.
- Честно ты сделал свою работу, - сказал он Рафиану, - обещал я наградить тебя, время и мне держать слово, как подобает. Давай руку.
Но рука Рафиана висела, как плеть, тогда бородач сам взял его за руку и насильно вложил в нее несколько монет. Огнем они жгли ладонь целителя, и поклялся он про себя выбросить проклятые деньги, как только окажется за воротами. Однако же не отпускал его запястье Душегуб, и страх коснулся Рафиана, как только увидел лекарь обращенный к нему взгляд.
- Я всегда награждаю тех, кто верен мне, - сказал бородач, - и нет такого человека, который обвинил меня в скупости. И врагов своих я тоже награждаю так, как они того заслуживают, и ни один мой враг в скупости меня тоже не обвинит, потому как более никого и никогда ни в чем обвинить не сможет. Лучше тебе быть мне другом, лекарь, и моим людям – тоже. Поедем с нами. За твои чудеса будешь ты осыпан золотом с головы до ног, если же откажешься – тебе же хуже.
Ужас и омерзение хлынули на Рафиана при мысли о путешествии с разбойниками, и он покачал головой, все еще надеясь разойтись с Душегубами миром.
- У вас своя дорога, у меня своя. Разве мало я помог вам сейчас? Позвольте мне идти своим путем, и никакой другой награды мне не нужно.
Рассмеялись все в доме, словно услышали хорошую шутку, и понял Рафиан, что не выйдет у него уйти добром. Тогда в отчаянии рванулся он, откуда и силы взялись, выдернул руку из хватки бородача и побежал прочь из дома, а вслед ему несся хохот. С криком о помощи выбежал целитель на улицу, но никто не отозвался на его призыв. Обещали Душегубы в обмен на лечение раненого не трогать деревню, не насиловать и не жечь, и боялись крестьяне разгневать их. Поэтому все, кто видел Рафиана, опускали взгляд – не молчала их совесть, но страх был сильнее сострадания. Целитель еще успел немало пробежать, когда легко настиг его верхом один из разбойников и ударил по затылку, так что Рафиан провалился в беспамятство и не видел, что было дальше с деревней. А было так, что бородач объявил, что раз пришлый лекарь исцелил их друга, то и заслуги крестьян в этом нет, и долго Душегубы пировали на постоялом дворе, велели резать коз и овец, нести вина, какие были, а после подпалили двор с четырех сторон и отправились прочь, оставив деревню бороться с пожаром.

[Советник Аламат]

Так и вышло, что через Майон Рафиан переправился, будучи привязанным к седлу. Руки у него тоже были все время связаны за спиной и на шее была веревка. Вез его за своей спиной сам бородач, которого все звали просто Шрамом, а настоящего его имени и не знал никто. Шрам и таскал за собой целителя, словно собаку, было это больно, но еще более того – унизительно, и гордость Рафиана жестоко страдала, когда Шрам дергал за поводок и веревка впивалась в шею. Появилась же она после первого привала, когда попробовал лекарь бежать под покровом ночи, но его поймали и били, пока предводитель разбойников не велел прекратить, чтобы не покалечить ценную находку. Парень же по имени Рэм, которого Рафиан спас от смерти, никак не пытался его защитить, напротив – весело смеялся со всеми, когда видел, как целитель тяжело дышит, полузадушенный. С горечью понял Рафиан, что Рэм ничем не отличается от тех зверей в людском обличье, с которыми его свела судьба, и ошибся он, не сумев представить его убийцей и грабителем. Порой на привале, пытаясь улечься удобнее на холодной земле, думал Рафиан: стал бы он лечить Рэма, если бы знал, кто Рэм есть на самом деле и чем обернется для самого целителя его милосердие? Нет! – кричала уязвленная гордость; нет! – вторило ей избитое и больное тело, но откуда-то из глубин души поднимался твердый ответ – да. Только теперь, в кругу Душегубов, страдая от холода и побоев, понял Рафиан своего наставника. Если лекарь начинает решать, кому жить, а кому умереть, то из лекаря он превращается в судью, а такой власти ему никто не давал. Если же отказывается он исцелять, боясь за свою жизнь, то становится подобен тем служителям Храма, которые из страха перед Хаммаром не решились подойти к раненому алессанийцу. Поэтому даже знай Рафиан о том, кто перед ним, не смог бы он отказать Рэму в помощи, потому что нет дела до грехов больного лекарю, если требуется его участие, и пусть на следующий день спасенного вздернут на виселицу по закону и сам целитель не возразит после этого приговора, пока больной слаб и просит помощи – ничего, кроме долга служителя Ашура, для Рафиана не существует.
Лишь один разбойник не смеялся над Рафианом, и не предлагал ему с издевкой залечить самому свои ушибы, и почти не смотрел на него. Был то человек, который так недобро смотрел на целителя в деревне и криво улыбался. У него тоже не было имени, только прозвище – Коршун, и на самом деле было в нем что-то от хищной птицы. Лишь иногда ловил Рафиан на себе его взгляд, в котором чудились целителю сразу сочувствие и презрение.
Шли Душегубы в сторону, где велись сражения, потому что надеялись отхватить кусок от добычи, которую не брали, и желали обогатиться, обирая трупы. Чем дальше продвигались они, тем тише становились, и все реже был слышен громкий смех и разговоры, потому что не поздоровилось бы Душегубам, наткнись они на воинов что Хаммара, что лесного народа. Рафиан же с горечью думал, что судьба сама ведет его к желанной цели, но как и с кем! Отвращение и презрение испытывал он к тем, чьим спутником поневоле стал, и не желал быть их лекарем и игрушкой. Но как он ни старался, он не мог высмотреть ни единого шанса для побега. Высились вокруг нетронутые в этих местах леса Алессании, позади осталась река Майон, и не знал Рафиан, ни как получить свободу, ни куда отправиться, если все же чудом удастся ему спастись.
Не знал целитель, на что надеется Шрам, ведя их окольными путями, пока не открылась вдруг перед Душегубами поляна, а на ней лежали, неподвижными глазами глядя в небо, более десятка мертвых алессанийцев, а за деревьями на другом краю поляны виднелось еще несколько. Не так давно встретили они свою смерть, и тел их еще не коснулось разложение, и лица были спокойны. Закусил губу Рафиан, глядя на это, он не хотел смотреть и не мог не смотреть, в каждом мертвеце он боялся узнать Шийло – и облегченно прикрывал на миг глаза, каждый раз не узнавая, хотя разум и подсказывал ему, что тело «лесного духа» кредидцы не бросили бы посреди поляны нетронутым – слишком ценной была бы для них такая добыча.
- Хо-хо, - сказал Шрам вполголоса, не из уважения к мертвым, но опасаясь быть услышанным живыми, - ближе мы подошли, чем я думал. С завтрашнего же дня будем оставлять коней подальше, а сами пойдем пешком, возле коней же будем оставлять одного по жребию. Пусть стережет наше добро… все, какое ни есть, - добавил он, глядя на Рафиана, и тот почувствовал облегчение от вести, что не придется ему более смотреть на то, как Душегубы обыскивают мертвые тела.

[Советник Аламат]

Разбойники тем временем спешились, и целителя тоже стащили с седла и оставили у дерева, набросив веревку с его шеи на сук. Понадеялся было Рафиан, что сможет освободиться, но тщетно – крепко держали его путы, и руки были надежно связаны. Душегубы же осматривали тела и брали то, что казалось им ценным, от одежды до украшений и оружия, и Рафиан отвернулся, чтобы не видеть этого, и не смотрел в ту сторону, пока не упала на него чья-то тень. Поднял целитель голову, и увидел Коршуна, который не присоединился к своим товарищам на поляне, а стоял неподвижно и глядел прямо на Рафиана, а потом склонился к нему.
- Не нравится тебе? – спросил он тихо. – Вижу, не нравится, а только крепче ты, чем я думал, раз до сих пор не попытался проститься с жизнью. Или надеешься переломить себя и привыкнуть, лекарь?
Промолчал Рафиан, сбитый с толку этими словами. На самом деле несколько раз думал он о самоубийстве, но не было у него возможности умереть, а кроме того жалко было бы погибнуть, так и не добравшись до цели и не совершив ничего из того, что надеялся он сделать после ухода их Храма. Слишком глубоко в душе целителя укрепилась надежда, и ничто не смогло до конца вырвать ее оттуда.
- Это ведь ты посоветовал Шраму взять меня с собой, - сказал Рафиан вместо ответа. – Зачем же? Или правда надеешься, что я помогу, если ты будешь ранен? Или доставляет тебе удовольствие мучить слабых, как любят это твои товарищи?
- Ни то, ни другое, но я был зол на тебя, и решил, что раз мне плохо по твоей вине, то пусть и тебе не будет счастья.
- Чем же я так провинился перед тобой, что ты мстишь мне столь жестоко? – потрясенно спросил Рафиан. – Мы никогда не встречались раньше, что за зло я мог тебе причинить?
- Ты выходил волчонка, которого любит и опекает волк, видя его своим учеником и преемником, хотя, видит небо, тот способен быть вождем не более, чем свинья – танцором.
- Так это ты сам хотел убить его тогда, - понял целитель, - а из-за меня не смог добиться места по правую руку от Шрама, которого так жаждешь.
- Догадлив ты, я смотрю, а кроме того успел я увидеть, что ты умен и красив. Признаться, порой становилось мне жаль, что сыграл я с тобой столь жестокую шутку, но стоило вспомнить, как боялся я, что вспомнит Рэм, кто нанес ему удар, как думал я, что ты получил по заслугам, оставшись среди зверей.
- Ты, значит, мнишь себя выше их?
- Конечно, - забавляясь видом целителя, ответил Коршун, - и я с ними лишь потому, что надеюсь однажды встать во главе их, и уж тогда мы не будем довольствоваться теми крохами, что получаем сейчас, и бесноваться, глядя на пожарища. Но для этого стоит избавиться от Рэма и Шрама, а этому-то ты и помешал.
- Зачем же ты говоришь мне это?
- Даже если бы вздумал ты сказать что-то Шраму, кто будет слушать пленника, клевещущего на товарища? Говорю же я тебе для того, чтобы ты выбирал. Откажись, не сумей вылечить волка с волчонком в нужный момент, дай им не то снадобье – и в тот же миг ты останешься без веревки и будешь вознагражден, как подобает. Иначе же… бойся, целитель, потому что из сострадания могу я прекратить твою жизнь, чтобы не мучился ты среди тех, кто столь противен тебе.
- Если ты и вправду жалеешь меня – отпусти. Перережь веревку, скажи, что я украл у тебя нож…
- О нет, такой глупости ты не дождешься от меня. Выбирай сейчас, и если твой выбор будет разумен, то ты получишь все, что только пожелаешь… кто знает, а не захочешь ли ты остаться со мной?
Он склонился совсем близко к целителю, так что тот чуял горячее дыхание на щеке. Вспомнились Рафиану все его невеселые мысли в дороге, все слова, которые успел он сказать себе, вспомнил Шийло, который был уже так близко… и простился с ним, а потом ответил твердо, глядя Коршуну в глаза.
- Не для того я изучал искусство исцеления, чтобы моими руками один разбойник заполучил место другого разбойника. Ищи себе других помощников.
Исказилось от ярости лицо Коршуна и успел испуганный близостью расправы Рафиан заметить, как блеснул нож, а потом отшатнулся от него Душегуб и тяжело рухнул наземь, и увидел потрясенный целитель, что из спины у разбойника торчит стрела.

[Советник Аламат]

Не оставляли алессанийцы тела своих погибших товарищей. Вот и сейчас пришли они в ярость, увидев, как Душегубы обирают мертвых. Не успели разбойники и вскрикнуть, как десяток стрел нашел цели, и были среди них и Коршун, и Рэм, получивший стрелу в шею, и более никакому лекарю не под силу было бы ему помочь. А следом вылетел на поляну алессанийский отряд, и вел его воин, чьи волосы были словно пламя среди ветвей, так что впору было бояться пожара. Молча, без криков и кличей уничтожал лесной народ грабителей, а те, поняв, что скрыться не удастся, пытались отбиться, уже зная, что обречены на смерть.
Рафиан глядел на это, испуганно прижимаясь спиной к стволу дерева. Хоть и радовалось его сердце приходу алессанийцев и спасению от рук Коршуна, но справедливо опасался он того, что примут воины его за одного из Душегубов и убьют, не спросив, кто он и откуда. Поэтому более всего мечтал он стать невидимым, пока шла короткая битва на поляне, когда же она закончилась, и рыжий воин, который убил самого Шрама, пошел к целителю, так и привязанному к месту, Рафиан вздрогнул. Оглядел предводитель отряда лекаря, грязного, худого, со связанными руками и веревкой на шее, и спросил, прищурив золотистые глаза:
- А ты что же с ними не поделил, коли стоишь тут в путах?
Немного отлегло у Рафиана от сердца, потому что если уж этому воину угодно было не убить его сразу, а заговорить, то оставалась надежда на то, что можно ему все объяснить.
- Нечего мне было с ними делить, потому что были то не мои товарищи. Что же до веревок, то и они появились по той же причине – не хотел я идти с Душегубами, вот только меня они не спросили.
- Не твои товарищи? Говоришь ты складно, вот только правдиво ли? Думаешь, что если плащ твой грязен и рван, не узнаю я в нем работу нашего народа? С кого из наших мертвых воинов ты его снял?
- Не снимал я его с мертвого, напротив, то был подарок живого. Если ты знаешь воина по имени Кайри, то, быть может, узнаешь и плащ его.
Недоверчиво посмотрел на Рафиана рыжий алессаниец.
- Довелось мне знать Кайри, и знаю, что пришлось ему недавно надевать новый плащ, вот только почем мне знать, что история твоя правдива? Кайри нет сейчас поблизости и некому подтвердить твои слова, а не то сейчас время, чтобы верить клятвам. Не могу я тебя отпустить восвояси.
- Так не отпускай! – с жаром попросил Рафиан, и с изумлением посмотрел на него воин. – К вам держал я путь сюда, и по счастливой случайности разбойники завезли меня в эти места, где я смог вас повстречать! Прошу, возьмите меня с собой, я же смогу быть вам полезен!
- Да зачем же ты нам сдался? Или ты такой непобедимый воин, без которого всем нам погибать?
- Не воин я, - ответил Рафиан, не обидевшись на насмешку, - а пригожусь затем же, зачем нужен был этим разбойникам. Я целитель и весьма искусен в своем деле, затем они и тащили меня с собой на веревке, чтобы пользоваться моими умениями.
- Целитель, говоришь? – видно было, что начал предводитель колебаться, но еще не позволил себя убедить. – А что же ты шел к нам, а не в войско Хаммара, где целителю работы будет еще и больше? Не похож ты на сына нашего народа, а что же погнало тебя сюда?
Посмотрел Рафиан в лицо рыжему воину и решил, что может доверить ему свою тайну, иначе же пути в Алессанию будут для него закрыты.
- Есть среди вашего народа человек, который дорог мне более прочих. Потому и стремилось сюда мое сердце.
Смерил его долгим испытующим взглядом рыжий, а потом усмехнулся широко и вынул нож, но не успел Рафиан испугаться, как распались веревки, удерживающие его, и целитель оказался на свободе.
- Видать, крепко запала тебе в сердце эта женщина, раз ты сумел добраться сюда. Что же, пойдешь с нами, но будешь под присмотром – не обессудь.
Почувствовал Рафиан, что не в силах объяснять, что не женщину отсюда он полюбил, а мужчину, и лишь кивнул и последовал за своим собеседником, который поручил его заботам одного из воинов отряда.
И вот вскоре снова ехал целитель за спиной у всадника, но на сей раз то была спина друга. Поначалу настороженно приняли его в отряде, думая, что был он пособником Душегубов, однако слова, а более того – измученный вид Рафиана убедили воинов, что не врага они принимают у себя. Дали они ему перекусить, но отдохнуть и вымыться мог целитель только уже в лагере, среди лекарей Алессании, куда так стремился он и куда лежал теперь его путь. Сейчас же настолько он ослаб от телесных лишений и переживаний, что заснул верхом, и так крепок был его сон, что не почувствовал он остановки и не услышал, как рыжий предводитель по имени Рауг говорит с кем-то, чьего лица не было видно в спустившейся темноте.
- Все ли сделано? – если бы не спал Рафиан, то узнал бы этот голос, и вскоре не было бы в отряде человека, который не верил бы ему.
- Все, что задумали, да еще и наткнулись на разбойников, что трупы взялись обирать. Теперь если и обидят кого, то в другом перерождении, а тут их дела закончились.
- Славно. Даже Хаммар со своими остатками чести не позволяет надругаться над мертвыми, а подобную гниль стоит сразу счищать с лица земли.
- Эге, так что сделали мы больше, чем замыслили, да еще и с прибавлением возвращаемся.
- С каким же это?
- Освободили мы от грабителей лекаря, которого они с собой тащили. Говорит, что пробирался он сюда по зову сердца и не видит другой судьбы, кроме как быть тут в этот час. Однако ж не сама Алессания его так пленила…
- И кто же он? – голос у спрашивающего слегка дрогнул, словно что-то попало в горло и помешало говорить.
- Рафианом кличут. Крепко его очаровала какая-то из наших девушек, раз не побоялся он идти сюда.
- Ясно, - не было больше жадного любопытства в спокойном голосе, так что подумал Рауг, что оно ему и вовсе примерещилось. – Что же, намерение его похвально и нам на пользу, оставишь его у целителей, раз видит он себя на нашей стороне. Нет у нас сейчас лишних рук.

[Советник Аламат]

- Говоришь, хочешь быть среди нас и лечить? А приходилось ли тебе лечить на войне – подозрительно смотрела на Рафиана суровая целительница, Дезире, старшая в лагере. – Что же мне делать с тобой…
К тому времени Рафиан успел отдохнуть и немного окрепнуть. Избавившись от разбойников и оказавшись в обществе друзей, почувствовал себя лекарь куда лучше, и теперь не просто смотрел на леса Алессании, но и видел их красоту, чувствовал запах трав и тепло солнца, и более чем когда-либо стремился помочь – уже не только ради Шийло, но и ради самих этих земель и людей, которых желал покорить или уничтожить Хаммар Кредид.
- Нет, не доводилось мне бывать на войне, - ответил он Дезире, - но я умею зашивать раны, знаю мази и снадобья для них, а кроме того сведущ в сращивании переломов и вправлении вывихов, да и с болезнями сталкивался не понаслышке. Если угодно тебе испытать меня – испытывай.
- Не в испытании дело, - покачала головой Дезире. – Просто запомни, что закончилась та твоя жизнь, в которой мог ты лечить больных размеренно и степенно. Ты сам увидишь.
И Рафиан увидел. В первый же день он сбился с ног, зашивая, промывая, смазывая и осматривая, готовя отвары и меняя повязки. Только тут понял он, какую спокойную и тихую жизнь вел в Храме, а ведь доводилось ему там жаловаться на недостаток времени. Тут же не было у него времени вовсе. Пядь за пядью Хаммар Гордый (впрочем, здесь звали его Проклятым) вгрызался в земли Алессании, и хоть сдерживал его лесной народ, приходилось платить за это дорого. К вечеру так устал Рафиан, что не заметил одобрительного кивка Дезире, а упал на отведенную ему постель и заснул мертвым сном.
Так полетели дни целителя в лагере. Немало пришлось ему узнать и понять. Не было у него теперь времени, чтобы ходить подолгу за каждым больным, как ходил он когда-то за Острым, потому что едва ли не все время кому-то он был нужен – как нужны были все его собратья-целители. Узнал Рафиан, что значит вытаскивать из могилы воина весь день, чтобы узнать, что умер он ночью. Узнал, каково видеть убитого в сражении юношу, который лишь с утра покинул лагерь исцеленным. Звали того юношу Лойо, и успели они с Рафианом если не подружиться, то обрести взаимную приязнь, и сжалось сердце целителя, когда увидел он Лойо мертвым на траве. Однако не заплакал он, потому что не было у него более времени ни горевать подолгу, ни тем более плакать. Лойо был один из многих, кто погиб в той войне, и все, на что способен был Рафиан – сделать так, чтобы другие не последовали за ним. И делал он все, что было в его силах, и вскоре остальные целители с радостью приняли его в свой круг, отбросив недоверие. Дезире же стала его наставницей, а иногда и опорой, потому что был у этой женщины несгибаемый дух и железная воля. А между тем кредидцы упорно продвигались вперед, и приходилось воинам Алессании отступать, и горели леса, и не было целителям покоя, потому что с каждым днем прибавлялось им забот, и должны они были быть лечить тела и поддерживать души.
От тяжелой работы похудел Рафиан и потемнел лицом, длинные его волосы пришлось отрезать, потому что не было времени ухаживать за ними и собирать, чтобы не мешали, лишь руки он старался беречь, потому что чуткие пальцы нужны целителю. Однажды, умываясь, словно впервые увидел он свое отражение в воде и лишь усмехнулся – узнает ли его Шийло теперь, если увидит, или пройдет мимо, не увидев в усталом лекаре того, кто гулял с ним в садах Ашура? А если и узнает – не отвернется ли?
Хоть и не было у Рафиана времени на бесплодные мечтания, Шийло не мог он позабыть, и всей душой жаждал хоть раз увидеться с ним снова. Однако не приезжал «лесной дух» в лагерь целителей, и хоть рад был Рафиан, что хранит судьба его возлюбленного, не мог он не печалиться в разлуке. Хотел он было послать ему записку, но ценна и редка была бумага в лагере, да и чернила с пером было трудно достать для себя. Да если бы и написал он, с кем передать такое письмо? Поэтому жадно слушал целитель рассказы раненых, а те охотно делились с ним, потому что был с ними Рафиан заботлив и ласков.
Лишь однажды решился было целитель передать весточку Шийло, когда попал в лагерь близкий его сторонник и друг. Звали его Лау, и был он умелым воином, но каким бы ни было твое искусство, может случиться так, что противник окажется сильней и хитрей. Ранили Лау в правую руку, так что не мог он держать оружие, и плохо бы пришлось славному воину, если бы не подоспела помощь. Не Рафиан лечил его, и долго он не мог решиться заговорить с Лау, чтобы попросить его об одолжении. Однако все же собрался он с духом и, возвращаясь из леса с охапкой душистого уса, пошел целитель к раненому, однако узнал, что тот покинул лагерь вместе с Шийло, который заехал справиться о здоровье друга. Долго проклинал тогда Рафиан свою нерешительность…

[Советник Аламат]

Дни летели, и вскоре потерял целитель им счет, потому что каждый новый день был наполнен все теми же заботами, что и предыдущий, и были они похожи, как близнецы. Все те же отступления, рассказы о сражениях, раненые, которых удалось спасти, и те, которым уже никто и ничто не могло помочь, запах гари и мазей, редкие проблески надежды – и снова тяжелое осознание того, что как бы ни храбры были воины Алессании, под рукой Хаммара куда больше было людей. И никто не ждал хороших вестей, когда ворвался в лагерь целителей всадник на взмыленной лошади, и с удивлением и радостью узнал в нем Рафиан Кайри.
- Победа! – закричал он, размахивая каким-то свитком. – Вармал откликнулся!
С замиранием сердца слушали его целители, и те раненые, которые могли ходить, вышли навстречу, а те, которые не могли, слушали со своих мест, а те, которым не было слышно, просили соседей передавать им слова гонца. И так узнали все, что отправили Кайри в страну Коф, а оттуда – в Вармал, чтобы просить помощи против Хаммара Гордого у соседей. Долго думал правитель Вармала, долго взвешивал на весах осторожности свои поступки, однако же, увидев, как жаден Хаммар до власти и как стремится он на чужие земли, решился и отправил Кредиду послание, в котором говорил ему оставить Алессанию, иначе силы Вармала восстанут против него и сметут Кредиду. Тем самым почти ничем не рисковал хитрый вармалец, потому что не было у Хаммара, обескровленного войной с Алессанией, выбора, зато с Алессанией же Вармал мог укрепить торговые связи и получить доступ к торговым путям, лежащим через ее леса. Вот о чем говорил Кайри, и радостью наполнялись сердца всех, кто его слышал, и боялись ему поверить – и все же верили, и благословляли небеса, потому что война заканчивалась. Кайри же тем временем заметил Рафиана.
- Ты?!
Однако же не было им суждено поговорить в тот день, потому что появились на другом краю поляны, где стоял лагерь, хмурые воины и несли они раненых. И Рафиан, чья душа пела от радости вместе с дущами других, слышавших об окончании войны, вскрикнул и прижал ладонь к губам, потому что узнал в первом из раненых Шийло. Несли его четверо воинов его отряда и мрачны были их лица, потому что не надеялись он спасти своего предводителя. Отрезали его в битве от остальных, окружили, и не думали соратники Шийло увидеть его живым на другой день, лишь хотели с ним проститься. Метнулась к нему Дезире и другие, да только первым оказался Рафиан.
«Вот и встретились, радость моя, сердце мое, вот и повидались. Снова лежишь ты передо мной, израненный, но видят боги, насколько легче было лечить, когда был ты мне никем, одним раненым из сотни, одним больным из тех, что приходят в Храм; и как тяжко и страшно мне сейчас, когда моя душа стремится к твоей, и лишь от меня зависит, будешь ли ты жить, посмотришь ли на меня еще».
Успел Рафиан подумать это, пока опускался на колени рядом с раненым и клал одну руку на живот ему, другую – на сердце. И встал рядом с ним Кайри, готовый защищать спасителя и друга от любого, кто попробует ему помешать.

Увидел Рафиан плащ. Серый плащ, пропылившийся в походах, пропитавшийся дымами костров, прожженный искорками. Кто-то надругался над ним, в ярости вырвав куски, разодрав теплую ткань, искромсав подол. Сжалось у Рафиана сердце, а серебряная игла меж тем знала свое дело. И пошла она работать, а тут не шить стоило – штопать, стал плащ покрываться золотой сетью нитей, и где ложилась сеть, там зарастала прореха, там пропадала дыра. Однако же столько было тех дыр, что казалось – сколько ни штопай, а их не меньше, и все тоньше и тоньше становилась катушка, и все медленнее и медленнее плясала игла. Но вот почти и не осталось тех дыр, и последние стежки клала игла на серую ткань, совсем немного нужно было, совсем чуть-чуть… И на последнем стежке тренькнула нить, словно струна, и порвалась, лишь остался на катушке золотой обрывок да прикипела к ней серебряная игла.

[Советник Аламат]

Когда открыл Рафиан глаза, то увидел не небо, не навес из ветвей и не полог шатра, а настоящий потолок и понял, что перенесли его в одно из поселений. Испугался он, что оставил раненых без помощи, однако вспомнил, что войне конец, а значит, столько раненых не будет отныне, и немного успокоился.
- Очнулся, друг! – услышал он знакомый голос и, не веря своим ушам, повернул голову. Рядом с его постелью сидел, как ни в чем не бывало, Туоки и с радостной улыбкой глядел на Рафиана.
- Ты! Туоки, как же ты тут очутился? – попробовал целитель сесть, но друг немедля положил ладони ему на плечи, не позволяя подняться.
- Лежи, Аль, лежи. О, не надо хмуриться, я помню, что не так тебя зовут нынче, но разве можно винить меня, что от радости сбиваюсь я на привычное имя? Не спеши расспрашивать меня, ибо не стоит тебе сейчас много разговаривать, поэтому давай я лучше буду говорить, а ты слушать. Начнем с того, что так распорядились боги, что хватил нашего Верховного удар и не сумели его спасти. Не смотри так, конечно, никакого умысла в том не было, хотя и поговаривают, что была то небесная кара за то, что отступился Верховный от законов, на которых стоял Храм.
- И кто же теперь Верховный?
- Теперь не Верховный, а Верховная, и глаза у нее золотые… ты ее должен помнить! Так вот только огласил Первый Круг свое решение, как велела она выбрать служителей, которые пойдут в Алессанию. И сказала она так: раз покрыли мы себя позором, отказывая лесному народу в помощи, должны уметь и смыть этот позор. Вот и отправились мы через Коф сюда… а когда дошли, уже и война закончилась.
- Все закончилось, да?
- Да, Вармал Хаммару не по зубам, пришлось ему уйти с позором, да еще и выплатить Алессании немало. Наверное, и народ этих мест, и его народ не скажут о нем доброго слова, и останется он в истории людской Хаммаром Проклятым. Однако нам и без сражений нашлось немало дела. Тебя вот с твоего Шийло сняли…
- Как он? – выдохнул Рафиан.
- Да уж лучше, чем ты, - засмеялся Туоки, и понял Рафиан, что друг серьезно был обеспокоен его здоровьем, хоть и скрывает это за веселостью. – Сказал бы, что сидел он у тебя днем и ночью, но тогда бы я соврал. Однако для того, кто должен подписывать мир с Кредидой и делать еще сотни дел, был он здесь непозволительно часто.
Рафиан радостно посмотрел на Туоки. При взгляде на него вспомнил он Храм, и знакомых служителей и почувствовал, как тепло заливает его сердце. Больше не осталось в нем ни обиды, ни горечи – лишь благодарность и легкая грусть, потому что самому ему вернуться в Храм Ашура не было суждено.
Тихий возглас раздался от двери, и друзья увидели Шийло. И тогда Туоки незаметно выскользнул из комнаты, потому что был хорошим другом. А Шийло смотрел на Рафиана, и Рафиан – на Шийло, и оба не знали, как начать разговор, потому что обоим столько вещей нужно было друг другу сказать, и с какой начать, было неизвестно. Наконец, сделал Шийло несколько шагов к постели, сел на край и обнял целителя так, что тот услышал, как сильно бьется сердце возлюбленного.
- Напугал ты меня, -сказал алессаниец негромко, - я очнулся, а ты рядом, бледный, холодный. Чуть не пообещал тогда в запале, что дома под замок посажу, да устыдился…
- А ты не пугай меня, тогда и я тебя не напугаю, - так же тихо ответил Рафиан. – И без замков обойдемся…
Помолчали немного оба, и целитель склонил голову на плечо алессанийца, прижался крепче, думая, что теперь уж ничто их разделить не сможет.
- Я как узнал, сколько ты в лагере времени провел, так чуть с ума не сошел – сколько же мы потеряли, - словно подслушав его мысли, сказал Шийло. – Но теперь-то я тебя так просто не отпущу, мой Рафи.
Поднял голову лекарь и строго посмотрел на алессанийца.
- Не зови меня так.
- Отчего же?
- Рафи – судьба, такое имя… - начал было Рафиан и осекся.
- Вот видишь, - улыбнулся Шийло, - никакой ошибки тут нет.

[Miyakasi Hoshimi]

Аааа *растаяла* Какой конец!! После такого напряжённого куска - бальзам на сердце!
Рассказ получился великолепный - объёмный, красочный, целый! А он так и останется сам по себе, или ты по этому миру (не обязательно - с этими персонажами) будешь ещё что-нибудь писать?

[Графит]

Miyakasi Hoshimi
Спасибо )) Скорее останется сам по себе, но я уже боюсь что-то загадывать. Сначала я ляпнул, что не пишу прозу, потом, что никогда не напишу про Граната... лучше мне не зарекаться *)

[Miyakasi Hoshimi]

Графит, хорошо.)
Тогда буду просто ждать новых рассказов и пожелаю тебе вдохновения и сил - придумать и оформить!

[Rubinox]

^__^
действительно - бальзам на душу.
Подробного отзыва от меня, увы, ждать не стоит))) Но история западает в душу, и потом играет в голове какое-то время. Так что - буду думать)) Спасибо)

[Чуд]

ооо да..) люблю читать тебя за счастливые окончания.
История вышла очень вкусной. Ура ирландским полуоркам!

[Чуд]

ооо да..) люблю читать тебя за счастливые окончания.
История вышла очень вкусной. Ура ирландским полуоркам!

[Советник Аламат]

Miyakasi Hoshimi
Спасибо! Надеюсь, так и будет, тем более что мой вдохновитель и генератор идей тут присутствует, пусть и виртуально ) Да и совесть подсказывает, что история про Синди так и не дописана...

ferngi
Мррр, очень приятно, что остается какое-то впечатление )

Чуд
"Ты любишь меня за конец?!" - возмущенно брыкнулся Синди. - "Извращенец!"
А как же еще, куда ж без сенсея, без сенсея никуда, особенно в этой истории. И стрОдания я не пишу, не выйдет из меня ангстера.