Cкачать Перемен бесплатно на pleer.com
Ох, и досталось же Шишке на орехи, спасибо, что цел осталсяОх, и досталось же Шишке на орехи, спасибо, что цел остался. А все из-за певца.
Хотя, признать стоит, польза от этого Тэйгу была. И работой он не брезговал. Котлы мыл, кашеварил, а однажды, когда маленький Хвост сильно лоб расшиб, так Тэйгу его зашил, да так ловко, что тот и опомниться не успел. Потом еще помазал чем-то, зеленым и вонючим, и Хвост после хвастался, что на нем все зажило сразу.
Да, новый-то лекарь лишним не был. А то дня не проходило, чтобы кто-нибудь руку не зашиб, или лоб, как Хвост, или кружку горячую на себя не опрокинул. Марыля потом клялась, что кружка у нее сама из рук выпрыгнула. Ага, может, еще и убежала?! Неохота вредной девке признавать, что осрамилась, вот и сочиняла всякую блажь. Зато кружка целехонька, а у Шишки пояс почти новый на глазах расползся, как ветошь. Шишка чуть без штанов не остался, весь день подтягивал. Невезуха сплошная… Так что новые руки пригодились. Да и сам Тэйгу ничего себе не расшибал и не ломал, одно слово – ученый человек.
А когда на привале все жрать заканчивали, Тэйгу свою бандуру расчехлял и пел. Все время разное, так что не прискучивало, да и голос у него неплохой был – не блеянье какое козлиное. И засыпать под его бренчание было слаще. Так что кругом была польза. А Шишка вот через пение и пострадал.
Тэйгу много песен знал, каждый вечер новую заводил – Шишка и не знал раньше, что на свете столько песен бывает. А может, он и сам их сочинял, но это уже навряд ли – не может у человека столько всего в голове быть. Он же то о героях древности заведет, то про пройдох разных, то про вечных странников. Про родные ковыли споет – пригорюнишься, дом вспомнишь, мамку. Зато если плясовую дернет, так нога сама притоптывать начнет, хотя после дневного перехода думаешь, что нога эта отвалится разве что, какие тут пляски!
Вот однажды певец и разошелся. Сперва об Аракане в плену спел, потом о хитром Гахрате Мышке, который в крысу обращался и масло воровал. Про звезду над крышей – Шишка точно знал, про какую это. Есть одна такая, рано поднимается, и кажется, что прямо за скат крыши зацепилась. Это, получалось, Тэйгу в их деревне был, что ли? Выходит, был, где б он еще такое увидел. А песня хорошая, только жалостная слишком – Марылька, вон, и вовсе рассопливилась. Тэйгу посмотрел направо-налево, да вдруг засмеялся:
- Что носы повесили, бойцы? Взгрустнулось?
Да вдруг как вдарил по струнам:
Прямо с бабы вызвали,
Посулили дорого –
Говорят: ты избранный,
Марш во славу Морога!
Ой, в дорогу двинемся,
Ой, за славой пустимся!
Морог-то подымется,
Да у меня опустится…
Шишка не выдержал – прыснул. А потом рот себе рукой зажал – ох, разразит его сейчас гром небесный за богохульство! Сначала, конечно, певца разразит, а потом его, Шишку, за компанию. Почему смеялся?! А как не смеяться, если правда? То есть, у него-то, Шишки, бабы не было, а в остальном правда…
Остальные тоже построжели, подобрались, десантник горло прочистил да как рявкнет:
- Ты чего, того-этого, несешь?!
А Тэйгу будто и не понял. Сидел, бандуру свою гладил. Перед смертью, наверное, только что-то гром небесный запаздывал.
- А что, - сказал, - такого?
- Это как это – что?! – десятник кровью налился, побагровел здесь. – Ты чего поешь? Про кого поешь?! Ты же… как же… ты ж Морога поносишь!..
- Это где же? – Тэйгу брови изогнул, ресницам захлопал. - Ни слова об этом не было. Или тебя, мил человек, Морог сам сюда дернул?
- А хоть бы и сам! Слуги Морога – руки Морога, э? Значит, Морог меня своими руками в армию-то и привел! – десятник подбоченился и гордым взглядом обвел своих людей у костра. Мы, хоть и не певцы, а сами с усами, за словом в карман не лезем!
- Привел своими руками, - нараспев произнес Тэйгу. – Как наш Морог многорук, у него десятки рук, как бы мне не очутиться в кулаке у бога вдруг… И ты, конечно, счастлив тут, вдали от дома, и каждая капля крови, выпитая комарами, для тебя все равно что пролитая на алтарь…
Десятник вскочил – аж трава болотная колыхнулась.
- Ах, ты, вошь подосланная, - сказал. – Своим прикинулся, а гниль-то в нутре не спрячешь!
Шишка притих, да и остальные тоже. У десятника рука тяжелая, он, когда серчает, своих и чужих различает плохо. Подвернешься под горячую руку – прибьет, не задумавшись.
Но напротив одним движением, как змея на хвосте, поднялся бродячий певец Тэйгу, и Шишка вдруг подумал: нет, не прибьет десятник. Плечи под латаной рубахой развернулись, глаза угольями от костра зажглись… Жутью от него повеяло, как… как… как от офицера Ойнерата, не к ночи будь помянут! Десятник даже отступил чуть-чуть – а потом как улыбнулся, что у Шишки мурашки по спине пошли. Усы торчком, ноздри раздуваются, а руки вроде и расслабленные, не напрягаются руки… Значит, точно убивать будет. Оно и верно, в этом болоте только мошку и прибьешь, вот десятник и заскучал. Только много ли радости певцу-то шею свернуть? Безоружному? Нищему? Слабому?
А десятник так себя держит, что, наверное, есть радость. Просто Шишке ее не видно. Ну да, его-то Морог при рождении не целовал. Щелбан дал – и хватило. А если бы одарил, Шишка бы все видел, наверное. Вон, как десятник.
Наверное, из этой драки тоже можно было песню сделать. Геройскую, если про десятника, или жалостную, если про певца-дурня. А тут Марылька все испортила, беда с ней!
- А почему это с бабы-то вызвали? – и как она так умудряется и губы дуть, и говорить, непонятно. – А может, это бабу саму вызвали! От… от…
- От мужика, - подсказал кто-то, Шишка не различил, кто.
- А хоть бы и от мужика! – Марылька кулачки в бока уперла, сердитая сделалась, как соколенок. – Вечно вы, мужики, о себе да о себе, шлепай тут с вами по дорогам, хоть бы слово сказали!
И тут Тэйгу как расхохочется!
- Спою! – и аж зашелся смехом. – Для тебя песню сочиню и спою!
И добавил тихо, вроде и не для кого:
- Отрезвила дурака, спасла…
Десятник еще красный стоял, усами шевелил, а вроде и не сердился уже. И даже, кажется, обрадовался, что Марылька с глупостями своими влезла. И то правда: пришлось бы ему иначе певца убивать, чтобы не срамиться, а от него всей десятке польза…
- Только чтобы, того-этого, всякой похабени я не слышал больше, - сказал строго.
- Никакой? – Тэйгу все улыбался. – А как же про десять золотых ворот?
- Это ж разве похабень? – десятник удивился, а Шишка и вовсе чуть не поперхнулся. – Это ж про баб…
- Да уж, не про Морога… - Тэйгу вздохнул. Дался ему Морог этот, ведь дразнит же, кота степного за усы дергает! – В этом деле и без бога справиться можно…
Десятник снова нахмурился, лоб складками собрал, а потом тоже захохотал, как в бочку загремел, и у Шишки внутри какой-то узел развязался, и он тоже засмеялся, а с ним и другие.
- Это уж точно!
Шишка той ночью спал плохо. Ворочался долго с боку на бок, да еще почему-то шишки на лбу зачесались. Но что голова снаружи чешется – это не беда. Только она, зараза, еще и изнутри зачесалась, от мыслей лишних. Все не получалось из нее, бедовой, выбросить стычку между десятником и Тэйгу. И все же ведь понятно! Десятник в своем праве… и если б не Марыля, прибил бы певуна, только хрупнуло бы. Потому что десятник Морогом благословен и вообще боец. И думать тут нечего. А все равно почему-то думалось. Про слова Тэйгу наглые, голос язвительный. Он сам, небось, забыл уже, что ляпнул, сопел в две дырки, а Шишке теперь мучиться! Ну, дурость. Ну, сказанул. Вот только когда Шишка на днях сказал, что хорошо бы, чтоб Морог им сапоги послал прямо с неба и бочку мази, десятник просто ему пинок отвесил и забыл. А тут чуть в драку не полез.
Обидно даже…
Под конец и вовсе взгрустнулось, деревня родная вспомнилась. Дом родной стоит, над ним груша ветками качает, шур-шур, шур-шур. В окошке мамку видно, лепешки с огня снимает, пахнет от них на весь двор. А на краю крыши звезда повисла, зацепилась лучиками. Но ей, звезде, не страшно, светится, Шишке подмигивает: не робей, Шишколоб, смотри веселей! И к нему по крыше поскакала…
Заснул все-таки.
Да так крепко, что проспал все на свете. Ни криком, ни пинком его разбудить не могли, пока Хвост не догадался, паскудник мелкий, из котелка за шиворот полил. А вода-то горячая, хоть и не кипяток, спасибо, что остыла немножко! Тут уж Шишка подскочил…
Прособирался, конечно, хорошо еще, что Марыля от жалости кусок хлеба с мясом ему сунула. Шишка так последним быть не хотел, что бегал, как ошпаренный. Хотя почему – «как»? Ошпаренный и есть, спасибочки Хвосту. Короче, торопился, как мог, а для быстроты стал песенку напевать. А песенка та самая, вчерашняя. Оказалось, она, зараза, пристает только так, а слова запомнить и вовсе дело нехитрое. Шишка и сам не заметил, что поет, а голосина у него зычный был…
- Пр-р-рекратить!
Шишка, когда это услышал, решил, что сам Морог карающий по его душу явился. Да и когда глаза поднял, не сразу разуверился. Потом только разглядел офицера Ойнерата – и лучше уж это был бы Морог! С Морогом еще неизвестно, что получится, серединка на половинку, а этот в болоте утопит и не поморщится… И угораздило его как раз теперь мимо костра их десятки проходить! Чего ему в своей палатке не сиделось?! Небось, ему на каждой стоянке палатку на загляденье разбивают, тепло, светло, мухи не кусают – правда, не кусают, вон он какой гладкий! – на столе только птичьего молока нет! Искать пошел?!
- Ты что пел, мерзавец?! Тебя спрашиваю! Ну?!
Спрашивает он. И попробуй еще не ответить. А как тут ответишь, когда мундир черный, кудри облаком (от негодования дыбом встали, что ли?!), брови сведены, а глаза так и пышут пламенем! Хотя это у Шишки глаза, а у благородных, он слышал, очи. Вот и у Ойнерата они. Очи черные…
Очи страшные.
Очень страшные…
- Пе… песню, - признался Шишка, потому что понял – не выпустит его офицер. Когтей у него нету, а держит не хуже, чем сокол – глупого суслика.
- Песню?! – громыхнул Ойнерат. – Это солдаты теперь такие песни поют?! Кто придумал?
У Шишки язык к небу присох. Сказать - это всю десятку погубить. Все ведь певуна укрывали! Спасибо и на том, что тот делся куда-то, как и не было. Да и соседям достанется, у Ойнерата гнева на всех хватит. А не сказать – он шишкину шкуру вместо коврика в палатке постелет…
- Так… где-то тута… - Шишка еще руками развел, чтобы показать, что где-то здесь, в болотах он эту песню и услышал. И правда ведь!
Наверное, Ойнерат все-таки Шишку не пощадил бы, да вдруг за карман схватился, нахмурился и поспешил куда-то. Только на ходу пообещал вздернуть любого, кто еще посмеет его слух этим богохульством осквернить.
Шишка это так понял, что при Ойнерате петь нельзя, зато без него – сколько угодно.
И поэтому ничего не сказал, когда построение затрубили, а Марыля, которая рядом с Шишкой шла, стала тихонько насвистывать «Ой в дорогу двинемся, ой за славой пустимся». Привязчивая все-таки. Не Марыля, песня. Марылю бы он сам к себе привязал, да не дастся.
Зато Шишка понял вскоре, почему Ойнерат его отпустил. Потому что вышли они на равнину. И вместо того, чтобы место для лагеря искать или уж топать до последнего, велел Ойнерат им строиться. Шишка замешкался, за что в зубы от десятника получил. Но ничего, встал, грудь колесом, плечи развернул – красота! Взгляд вперед, как и положено, так что товарищей Шишка не видел, но и без того знал: Марыля крылышки в стороны развернула, они у нее такие, что и соседа не заденут; Хвост вытянулся, чтобы хоть на два пальца росту прибавить, да и прочие подтянулись. Хорошо встали, сволочи!..
А над ними встало чудо чудное, диво дивное. Уж теперь-то точно Морог! Макушкой облака подпирает, над войском навис! Волосы в воинский хвост собраны, брови как углем нарисованы, взгляд грозный, нос с горбинкой благородной! Шишка, помнится, о таком мечтал когда-то, даже просил дружка детства: сломай мне! Не сломал… Попробовал, так Шишка отмахнулся случайно… И теперь дружок с горбинкой, а Шишка дурак.
Ох, не о том надо перед богом думать! Шишка еще сильнее грудь выпятил, щеки надул – вот он я, воин справный и к бою готовый!
- Слушай генера-ала Байхра-ата!
Это офицер Ойнерат. От усердия аж подлаивать стал, а и без приказа тишина стояла такая, что с левого края чихнут, на правом услышат. Шишка постарался даже дышать потише. Однако опять не Морог оказался. Но и так хорошо: дома скажешь, что живого генерала видят, не поверят!
А если присмотреться, то генерал и не больно-то живой оказался. То есть, не мертвый, конечно. И не умертвие, сохрани Степь! Какой-то прозрачный генерал был, вон, облачко просвечивает. И вроде как искорки по нему бежали. Но все равно – настоящий генерал, который тысячу лет живет! А может, и две. И голос у него оказался низкий, рокочущий, таким только с неба и вещать.
- Харраты! Долгий путь вы проделали из родных степей сюда…
Нет, не выходило у генерала вещать. Вон офицер Ойнерат умел. Долго, страшно, не понятно ни шиша, зато сразу ясно – что-то важное, просто таким, как Шишка, по скудоумию недоступное. А генерал просто разговаривал, как обычный человек. Ну, как обычный – росту исполинского, не первую жизнь человеческую живет… Будь Шишка на его месте, научился бы говорить, как Ойнерат, за две тысячи лет осилил бы, небось. А тут ни божественного презрения… то есть, прозрения, ни великого посмертия. Или великолепного? Каждое слово известное. Но только почему-то выходило, что у Ойнерата слова были, как гроза над головой: красиво, страшно, но хочется хоть лопухом прикрыться. А тут слова-то простые самые. И все правда. И что дорога сложная - поганая дорога, если уж совсем честно, - и что трудно пришлось…
- Вас, стоящих здесь, не готовили к солдатской жизни. Но каждый харрат – всегда воин, это у нас в крови с рождения! Я смотрю на вас, и мое сердце радуется, и в вас я вижу братьев, потому что каждый воин – брат другому воину!
У Шишки от таких слов дух перехватило и кровь закипела. Он! Брат генералу! Шишколоб неотесанный, который мог всю жизнь овец пасти или глину месить! Да он… Да он… куда скажут! Хоть в болото! Да и не привыкать уже, к болоту-то…
- Сейчас ваша семья – те, кто стоит рядом с вами. Те, с кем вы ели из одного котла и грелись у одного костра! Это родство не менее свято, чем родство по крови – а то и более. Ваши командиры – вот ваши старшие родичи сейчас. Вы должны почитать их, потому что они не только проливают рядом с вами кровь, но и направляют вас, как отцы и старшие братья пекутся о младших. Кто нарушает приказ командира, тот предает брата и предает Харрадон!
Это Шишке тоже было понятно. Ему все нравилось, о чем генерал говорил, а это – особенно. Его дело топать, куда прикажут, и бить, кого прикажут, а думать – дело командирское. Пусть офицер Ойнерат думает вместе с десятником – их учили.
Генерал еще раз сверху оглядел войско и улыбнулся. Если бы Шишка еще больше грудь выпятил, у него, наверное, кожа на ребрах треснула бы.
- Идите и отбросьте страх! Вы харраты, в ваших жилах кровь покорителей степей, которые никогда не склонялись перед врагом! Ваша сила с вами, вы одарены самой степью! Ступайте за вашими командирами с благословением Харрадона!
- Ура-а-а-а! – отозвалось войско нестройно, но искренне. Кричал Шишка, кричала вся его десятка и множество других десяток. И Шишке не пришло в голову, что за всю свою речь Байхрат ни разу не упомянул Морога. Зато это пришло в голову офицеру Ойнерату, который, когда генерал закончил свою речь и исчез, нахмурился и помолчал, прежде чем скомандовал строиться для перехода. Шишка сказал бы, что о таких вещах офицеру и положено думать – и генерал это подтвердил. Но и это не объясняло, почему о том же самом размышлял незаметный, прибившийся к армии бродяга. Так же хмурился, как и офицер второй ступени, скромный певец Тэйгу, кусал губы, ломал пальцы в мозолях от струн…
***
- Вы ничего не забыли, генерал? – в мягком голосе Соймаха в последнее время заметно прибавилось металла, лязгать начало.
Утром он гремел и звенел над связными магами, которые как ни бились, но не смогли вывести изображения одновременно генерала и жреца, чтобы те встали перед войском плечо к плечу, как хотелось Соймаху. Какими карами ни грозил верховный, связные только руками разводили: либо тот, либо другой! Соймах в запале чуть не заявил, что он сам приветствует войска, но все-таки понял, что хватил маху. Так что осталось ему стоять рядом и слушать речи Байхрата – отдельно к «одаренным» и отдельно к новому пополнению.
- Ничего, - отрезал Байхрат.
- Может, у меня что-то со слухом, - просвистел жрец сквозь зубы, - но в вашей последней речи я не услышал даже упоминания о Мороге, Байхрат.
Это фамильярное «Байхрат» не ускользнуло от генерала, но он сдержался.
- Морог один раз уже дал понять, что победы ему приятнее славословий, - сказал он. – А мое дело – вести солдат к победе.
- Победу дарует Морог на кончиках мечей!
- А рукояти этих мечей держат люди, - отрезал Байхрат. – Хорошего дня, верховный.
Ничего, - думал он, - проглотит, скотина. Но нужно спешить. Аламат должен найти решение, иначе харратов не спасет уже ничто. Может или нет, но он должен!
Или генералу придется умереть раньше Морога от Его гнева. Потому что нельзя тянуть вечно, а своими руками уничтожить армию, перебить Харрадону хребет – немыслимо.
Байхрат не чувствовал, как взгляд Соймаха сверлит его широкую спину. Генерал не подозревал, что уже к вечеру он будет готов выбить Аламату его драгоценные мозги.
***
Королева принимала Соймаха в спальне. Она не оправилась до конца после последнего визита Морога и отказалась от мысли выйти из своих покоев. Ей хватило сил только пересесть с кровати в кресло у огня и набросить поверх ночной рубашки широкую накидку с цветочным узором. Фаризе бросила взгляд в зеркало и поморщилась – кожа у нее пожелтела, глаза запали, но даже нарумяниться было непосильной задачей. Ничего, - решила она, - Соймах всего лишь жрец.
Соймах просочился в дверь и склонился перед своей королевой, потом бесшумно прошел к ее креслу. Для своей комплекции он двигался очень тихо и ловко. Фаризе протянула ему руку, и верховный почтительно коснулся губами длинных пальцев.
- Надеюсь, ваше величество в добром здравии.
Фаризе снова поморщилась, отчего сильнее стали заметны носогубные складки. Она не была в добром здравии, и это было очевидно любому, кто мог видеть ее сейчас.
- Ты можешь сесть, Соймах.
Ей не нравилось, когда жрец нависал над ней во весь рост, и не нравилось говорить куда-то ему в живот. Достаточно и того, что она всегда чувствовала над головой присутствие Морога, не хватало, чтобы еще и его служитель говорил с ней сверху вниз. Соймах еще раз поклонился и опустился на скамеечку у ее кресла.
- Мне сказали, что ты желал поговорить со мной.
- Я хотел узнать о здоровье вашего величества.
- Ты узнал, - Фаризе усмехнулась. – Сейчас даже не обязательно разговаривать, чтобы все понять.
«Может быть, я умираю», - она шевельнула губами, но не произнесла этих слов вслух.
Эта мысль посетила ее еще давно, когда после очередного божественного явления она пролежала час, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг суетились слуги, хлопотали лекари, а Фаризе лежала, ко всему безучастная. Тогда она почувствовала свое тело тяжелым, лишним, слишком несовершенным, чтобы и дальше принимать буйный дух Морога. Ее жизнь могла оборваться. В первую секунду эта мысль напугала ее, но страх сменился облегчением. Что могла предложить ей жизнь? Вечное ожидание? Долгие годы, каждый миг в которых будет наполнен предчувствием потери власти над собственным телом? Кроме, конечно, того времени, когда Морогу нужно будет явиться людям, и ее саму будут выгонять куда-то на задворки, прочь, пока нужда в ее теле не иссякнет?
Ее называли первой жрицей, но на самом деле она была последней из последних. Даже какой-нибудь солдатик, «бык» с едва пробившимися рожками или «берсерк» в мягкой подростковой чешуе, мог воззвать к Морогу карающему с просьбой. Мысли и желания Фаризе были видны Морогу, как на ладони, но они ничего для него не значили. Она пустой сосуд, вместилище для бога. Никто не подарил бы ей свободы при жизни. Так может, хотя бы смерть могла ее освободить?
- Плоть слаба. Великий дар требует от нас лишений… - Соймах снова поцеловал руку королевы. Фаризе поджала губы – ей упорно казалось, что жрец тоже видит в ней не королеву, не женщину, но только вместилище для бога.
- Если ты пришел читать мне проповедь, не стоило и начинать, - прервала она жреца.
- Вы не верите, что все мои силы направлены во благо вам, - с мягкой укоризной ответил Соймах.
Фаризе промолчала. У нее не было причины подозревать Соймаха в неискренности. Он никогда не был непочтителен, и никто не ловил его на лжи. Но ей постоянно казалось, что когда верховный говорит «вы», он объединяет в этом коротком слове ее и Морога. И благо королевы в его глазах было неотделимо от блага Морога.
Но когда Соймах посмотрел в глаза своей королеве, на его лице было искреннее беспокойство.
- Я не решился бы потревожить отдых вашего величества, если бы не опасался за вашу жизнь…
- Снова заговор? – Фаризе дернула углом рта. Ей хотелось снова лечь в постель, приказать принести травяного отвара и пастилы, а потом проспать остаток дня. – Это уже смешно.
- Разве чудовище, которое напало на вас среди бела дня, было смешным? – возразил Соймах.
Фаризе вспомнила яркий блеск чешуи, который чуть не ослепил ее. Она запомнила именно блеск – и еще пламя, которое рвалось ей навстречу. Клуб огня летел ей в лицо, и она не пыталась отскочить или увернуться, только смотрела, как завороженная. Она умерла бы тогда, охваченная пламенем – страшная и прекрасная смерть – но Байхрат и Аламат не дали, заслонили собой, закрыли двойным щитом… Потом Фаризе сказали, что это был дракон. Может быть. Дракон так дракон, она не разглядела.
Воспоминание об огне, который едва не пожрал ее, было таким ярким, что Фаризе бросило в жар, по шее в вырез накидки скатилась капля пота. Нет. Чудовище не было смешным. Королева глубже забилась в кресло, обмякла, а голос Соймаха все журчал над ее ухом.
- В наше темное время нельзя пренебрегать заботой о безопасности, ваше величество. Среди людей, которые окружают вас, есть те, которым не по душе ваша власть. Эти предатели и их приспешники – жалкие твари перед Морогом, но отвратительная гадюка может укусить до смерти. Вы ведь помните, что случилось тогда, на площади…
- Да, да, - вырвалось у Фаризе.
- Это чудовище не только помогло осужденному преступнику сбежать и тем самым отсрочило исполнение воли Морога. Оно еще и покусилось на вашу драгоценную жизнь, посмело напасть на первую жрицу бога, не говоря уже о других его слугах, куда менее ценных и не стоящих упоминания… Конечно, не может быть, чтобы та тварь была разумна, она всего лишь орудие, направляемое чьей-то отвратительной волей. К счастью, вы остались живы, - Соймах глубоко вздохнул и склонил круглую выскобленную голову, - но в чем-то предатели преуспели. Народ взволнован, ваше величество. Народ видел, как дракон напал на королеву и ее слуг и уцелел, а осужденный Морогом предатель сбежал с эшафота. Народ в сомнениях…
- Не ты ли всего несколько дней назад говорил, - прервала его Фаризе, - что люди любят меня?
- Несомненно, ваше величество, - Соймах поднялся и встал за спинкой кресла королевы, так что она не видела его, а слышала только мягкий глубокий голос. Этот голос обещал безопасность, его хотелось слушать, не вникая в слова. – Люди любят вас, они с восторгом встречают каждое ваше появление. Но ради безопасности… чтобы пресечь эти нелепые сомнения и слухи… Преступник должен быть найден и казнен.
- Неужели, - с легким раздражением заметила Фаризе. – Я сама знаю, что преступник должен быть казнен. До этого мог додуматься помощник младшего подметальщика, вовсе не стоило меня беспокоить, чтобы сообщить эту гениальную мысль.
- Разумеется, вы правы, ваше величество, - в голосе Соймаха Фаризе почудилась даже не насмешка – тень ее, - и я бы ни за что не осмелился явиться в ваши покои и начать этот разговор, если бы не был уверен, что преступник будет пойман в ближайшее время.
Королева резко обернулась, посмотрела вверх – Соймах ласково улыбался.
- Пойман? Откуда ты знаешь?
- Злокозненный Аррин вернулся в Белвар, ваше величество. Его видели на улицах, и он уже успел жестоко искалечить двух жрецов, которые пытались задержать его.
- Если он их искалечил, значит, он сумел скрыться? – спросила Фаризе. – За ним сумели проследить? Ты нашел его?!
- Я нашел больше, моя королева, - улыбка Соймаха стала шире, между красиво очерченных губ показалась блестящая полоска зубов. – Я нашел сердце заговора. Правда, я боюсь, что мои слова не понравятся вашему величеству…
- Говори.
- Корни заговора стоит искать в доме генерала Байхрата.
- Что?!
Вишневые глаза королевы вспыхнули, когда она рывком поднялась из кресла, волосы прокатились по плечам темной волной. Замужество, борьба за трон и придворная жизнь лишили королеву наивности и веры в добрые намерения приближенных. Но что-то в ее жизни должно было оставаться неизменным. Байхрат был всегда – и всегда на ее стороне. Другие могли изменить, уехать, умереть, но не Байхрат – только не он.
- Ты стал разбрасываться обвинениями, Соймах, - холодно сказала Фаризе. – В прошлый раз ты обвинил в предательстве Аламата – и оскорбил его. А сейчас ты порочишь имя первого генерала, который всю жизнь отдал службе моему отцу и мне!
- Позвольте мне сказать, ваше величество…
- Если ты собираешься обвинять Байхрата в покушении на меня – не позволяю!
Вспышка гнева отняла у Фаризе силы, и она снова упала в кресло, задыхаясь. Все тело охватила мелкая противная дрожь, в висках застучало. Королева усилием воли заставила себя выпрямиться и замереть. Она сконцентрировала взгляд на руке на подлокотнике кресла и смотрела на нее, пока та не прекратила дрожать, и перстень не перестал переливаться в отблесках огня. И с запозданием поняла, что Соймах снова заговорил.
- …что вы именно так и скажете. Но, ваше величество, я вовсе не имел в виду, что генерал Байхрат стоит во главе заговора или хотя бы немного причастен к нему. Я склонен думать, что генерала обманывают. Обманывают едва ли не более предательски, чем вас…
Соймах сделал паузу.
- Говори, - приказала Фаризе.
- Мне стало известно, что предателю Аррину помогают огнепоклонники. Должно быть, не могут простить своего падения, которое настало с пришествием истинного бога. А вы знаете, жена генерала Байхрата…
- Зиэ, - проговорила Фаризе.
- Именно так, ваше величество.
Зиэ… Как всегда, при упоминании этого имени королева едва заметно поджала губы. Она не любила жену Байхрата – и не слишком старалась это исправить. В ее глазах Зиэ была и оставалась воровкой, которая отняла у Фаризе ее самого верного друга. Да, генерал и королева никогда не были любовниками, сколько бы ни утверждали обратное придворные сплетники. Но за годы, что они были знакомы, Фаризе привыкла считать Байхрата своим. Конечно, у него были какие-то женщины – такой мужчина не мог жить отшельником, но ревность к подобным связям пристала торговке колбасой, а не королеве. Их объединяло куда большее – государство, которое они оберегали и укрепляли, как общего ребенка, и дружба, которая с годами не пропала, не истончилась, не превратилась в пустую формальность. Байхрат всегда был рядом, надежный, как сама степь.
А потом появилась эта девчонка, эта простушка, и отобрала Байхрата у королевы так просто, как будто сорвала созревший плод. Фаризе даже подозревала одно время, что эта рыжая ведьма чем-то опоила ее генерала, околдовала своими чарами, которые унаследовала от прабабок! Знающие люди рассеяли ее страхи – таких чар никогда не существовало. Тем обиднее было видеть, как меняется обычно невыразительное лицо Байхрата, стоит появиться рядом его жене. Хорошо еще, что Зиэ не любила бывать во дворце, и ей хватало ума не попадаться королеве на глаза лишний раз…
И теперь Соймах говорил, что рыжая девка злоумышляла против бога, королевы и собственного мужа.
- Откуда ты знаешь? – спросила Фаризе, постаравшись, чтобы ее переживания нельзя было понять по голосу. – До сих пор огнепоклонники не доставляли нам хлопот. Твои люди все же проследили за беглым?
- Лучше, ваше величество, - улыбнулся Соймах. – Один из молодых огнепоклонников пришел в Храм с покаянной речью. Он согласился рассказать все, чтобы снискать милость Морога. Вы ведь знаете, что Морог редко одаряет благословением родовых магов, а огнепоклонников – и вовсе никогда. Тот же, что пришел ко мне, подает большие надежды. Он не смог вынести того, что его родичи замыслили зло против вас, ваше величество. Он и рассказал о том, что родовые маги помогают беглому Аррину.
- А Зиэ… Этот человек…
- Он подтвердил, что жена генерала не только знает о заговоре, но и сама участвует в нем и дает деньги злоумышленникам. Если бы почтенный генерал знал, на что идут его средства, которые он получил за преданную службу!
Фаризе выпрямилась и хлопнула в ладони.
- Стража!
- Ваше величество, - быстро проговорил Соймах, - стоит ли поручать такое деликатное дело стражникам? В конце концов, они подчиняются генералу Байхрату…
- Уж не хочешь ли ты сказать, - высокомерно спросила королева, - что Байхрат презрит мой приказ, чтобы освободить жену? Ты это имеешь в виду, верховный?
- Нет, ваше величество. Но солдаты будут знать, что им приказано задержать жену своего командира. Она может их запугать или обольстить. Не лучше ли будет поручить это людям, которые всецело преданы вашему величеству, достаточно сильны и при этом не зависят от милости генерала?
- Иначе говоря, братья Морога, - усмехнулась королева.
Соймах поклонился.
- Чтобы сберечь ваше время, я дерзнул написать приказ об аресте. Здесь перечислены имена главных заговорщиков. Вам остается только подписать его…
Фаризе протянула бледную вялую руку, приняла у Соймаха свиток и развернула его. Список имен показался ей очень длинным. Королева увидела в нем имена Зиэ и ее матери, нескольких знатных горожан с семьями, и очень много незнакомых. Внезапно она засомневалась. Не из пустой ли ревности и мести она собирается подписывать этот приказ? Заговорщиков ли она хочет покарать или женщину, которая посмела стать ее соперницей?
- Твой источник надежен?
- Совершенно, моя королева. Это честный и преданный юноша.
- Байхрат будет в ярости, - заметила Фаризе.
- Боюсь, что так.
На миг Фаризе захотелось вызвать к себе Байхрата и поговорить с ним. Объяснить все, рассказать, что его обожаемая жена на самом деле плетет интриги за его спиной, бросает его деньги заговорщикам, покушается на его жизнь, в конце концов! Тогда, на балконе, он рисковал не меньше самой королевы.
Фаризе представила себе этот разговор и вздохнула. Байхрат ей бы просто не поверил. Он слишком любил свою жену, а его королева так несправедливо с ним обошлась, так обидела… Он решит, что Фаризе обвиняет его любимую Зиэ из мести, из ревности, из желания уязвить. Нет. Разговор ничего не даст.
Королева протянула руку, и Соймах вложил в нее перо. Фаризе прищурилась, глядя ему в лицо. «Так доволен собой. Так рад, что склонил меня действовать по его желанию. Но лучше так, чем позволить заговору разрастаться».
В несколько движений она вывела под приказом об аресте размашистое «Фаризе».