Прослушать или скачать Apocalyptica Inquisition Symphony бесплатно на Простоплеер
Аламат заработался и едва не забыл о предстоящей казниАламат заработался и едва не забыл о предстоящей казни.
Это неприятно удивило его – он никогда не забывал о важных событиях и менял свои планы на ходу, если вдруг туда нужно было что-то добавить или, наоборот, исключить. Оставалось только думать, что это событие обещало быть настолько неприятным и бессмысленным, что память советника упорно отторгала всякое упоминание о нем.
Кроме того, он задержался у себя, потому что уже несколько дней у него не было возможности поработать спокойно. Налоги, растущее недовольство торговцев и мастеров, нехватка продовольствия, требования королевы, требования армии и Байхрата – все это свалилось на его плечи. Хорошо еще, что Варра могла заменить его в «магическом кубе». Но его мечту она исполнить не могла, а у самого Аламата оставалось слишком мало свободного времени. Он спал по пять часов – меньше становилось уже опасно, подстегивал устающий разум эликсирами, но все равно не успевал. И теперь, когда двор бурлил из-за казни, советник смог, наконец, вырваться к себе и отдаться любимому делу. Уже прошло немало времени, а его любовь к своему замыслу не остывала. Он нырял в работу, как в море, с головой, и наслаждался. Иногда ему приходилось работать руками – почти забытое ощущение, неожиданно тоже приятное. Его руки, за которыми он старательно ухаживал, огрубели, тут и там появлялись волдыри ожогов. Аламат перестал снимать перчатки на людях. Но легкая боль была пустяком по сравнению с тем, что приобретало форму в его владениях.
Казнь должна была состояться на закате. Аламат понял, что может не торопиться. Он всегда прекрасно чувствовал время, словно сам был живыми часами. Он сбросил рабочую мантию, ополоснулся, оделся с шиком столичного щеголя, пригладил волосы и пошел наверх.
Он вынырнул из темноты и увидел за столом в углу Варру. Против обыкновения та не скрипела пером, проверяя записи об экспериментах, не испытывала на прозрачность ткань для «хамелеонок» и не читала объемный фолиант. На столе стояло маленькое круглое зеркало, а Варра прикладывала к волосам заколку в виде цветка с медными лепестками, усыпанными синими камнями, которая подчеркивала ее красоту коренной харратки – черные волосы, смуглая кожа, темные, слегка раскосые глаза.
- Приобретение или подарок? – поинтересовался Аламат.
Варра тут же спрятала зеркало и сунула заколку в стол, как ученица перед строгим учителем.
- Простите, советник, я…
- Всего-навсего осталась здесь, когда все остальные уже ушли, - прервал ее Аламат и слегка поморщился – уж Варра-то могла и сообразить, что он не съест ее живьем. Варра обернулась к нему, и Аламат разглядел круги, залегшие у нее под глазами, и запавшие щеки. Только сейчас он подумал, что теперь, когда он стал уделять меньше времени всем опытам, кроме одного, на Варру свалился тяжкий груз, который был бы не по силам многим «одаренным», а она тащила его на своих плечах без капли магии. И она по-прежнему засиживалась в лаборатории, пока он не уходил. Уже мягче он добавил:
- Я не слежу за тем, на что ты тратишь свободное время.
Как ни странно, эти слова, казалось, только огорчили ее. Варра вынула руку из-под столешницы, отложила заколку в сторону и вздохнула:
- Да, советник.
- Надо было тебе идти к Байхрату, - пошутил Аламат. – Вот он бы тебя пустил маршировать до первой звезды!
Варра бледно улыбнулась и ничего не ответила. Аламат с легким раздражением подумал, что если он не поторопится, то опоздает – не на казнь, но к ее величеству, и у него совершенно нет времени, чтобы разбираться с внезапной хандрой своей помощницы. Будто других дел мало…
- Я уже не вернусь сегодня, - сказал он уже другим тоном. – Иди домой и отдохни. У нас слишком много дел, чтобы мы могли позволить себе упасть без сил.
- Да, советник, - кивнула Варра и стала немного больше походить на обычную себя.
Аламат поправил плащ, подтянул перчатки на обожженных руках и вышел на улицу.
До заката еще было время, но небо уже покраснело, словно налилось дурной кровью. Еще до того как Морог стал величайшим и единственным богом Харрадона, в степи почитался мелкий божок, отвечающий за погоду. Теперь Аламат подумал, что у этого божка, чье имя стерлось из памяти, был дурной вкус и незамысловатое чувство юмора.
Он боялся опоздать и взял одного из ездовых страусов, которых держал для своих порученцев. И не зря – он едва успел приехать, пока королева готовилась выйти к людям в особняке одного из придворных, откуда открывался вид на площадь. На площади возвели грубый помост, посередине которого приколотили громадный круглый щит с четырьмя скобами. Щека Аламата дернулась, когда он увидел этот щит и скобы. На площади уже толпился народ, счастливчики, стоявшие в передних рядах, наверняка пришли сюда за час, а то и раньше. Аламат заметил, что среди пришедших очень много «одаренных» первой волны, поразительно много, потому что большинство им подобных сейчас были на войне. Но толпа пестрела подвязанными крыльями, поцарапанной чешуей, тут и там на забинтованных головах под тряпками виднелись рога, раненые и контуженые солдаты стояли, жадно уставившись на пустой пока помост. В этой толпе сновали разносчики и карманники, первые освобождали людей от денег законным способом, вторые – наоборот. Можно было подумать, что толпа собралась на праздник, но стоило взглянуть на щит, как у Аламата вставали дыбом волоски сзади на шее. Он спешился у особняка с каменными ящерами по бокам крыльца, кинул поводья мальчишке-слуге. Ему показалось, что тот принял страуса с ленцой, заминкой, и слегка ударил слугу хлыстом, чтобы тот пошевеливался. «Успеешь насмотреться», - брезгливо подумал Аламат и взбежал по ступенькам.
Его провели на второй этаж, где устроилась в ожидании Фаризе. Ее величество сидела на крытом бархатом кресле, томно откинувшись на спинку, в белой руке лежало большое красное яблоко, от которого королева иногда лениво откусывала кусочек. Хозяин дома, отставной офицер, отличившийся во время восстания на юге, замер, пораженный свалившейся на него милостью, и, кажется, даже дышал через раз, чтобы не пропустить ничего. Истоки этой милости были в том, что он приобрел когда-то дом с окнами на место казни, он никогда не надеялся принять у себя таких важных особ и теперь тихо благоговел.
- Ты не торопился, Аламат, - заметила королева, когда советник склонился перед ней.
- Задержали дела, ваше величество, - ответил Аламат и коснулся губами милостиво протянутой ему руки.
- Хорошо, что твои дела не дали тебе опоздать, - сказала Фаризе и снова царапнула зубами яблоко. – Соймах считает, что на первой казни лучше присутствовать всем. Обещает, что зрелище будет занятным.
- Не сомневаюсь, - коротко отозвался Аламат и бросил взгляд в угол, где, незаметный в тени, стоял верховный жрец. Колец на пальцах у него было в этот раз вдвое больше обычного, круглое лицо лоснилось, волосы были тщательно приглажены – Соймах готовился, как на праздник.
- Я сомневаюсь, - проговорил Байхрат, который тоже был здесь и стоял у незатопленного камина. – Я видел казни военных преступников. Ничего интересного в их смерти нет.
- Не нужно равнять каких-нибудь жалких дезертиров и тех, кто выступает против бога! – Соймах задрал подбородок. – Казнь военных преступников – в самом деле зрелище малоприятное и не достойное взгляда ее величества. Здесь же дело иное.
- Тот, кто дезертирует из армии или крадет у своего товарища, тоже выступает против Морога, - отрезал Байхрат. - Не вижу разницы.
Аламат поморщился еле заметно – ну нельзя же действовать так прямолинейно! Он не раз задавался вопросом, почему генерал, знающий множество тактических приемов и преуспевший в науке стратегии, в разговоре предпочитал исключительно лобовые атаки. И если Байхрат не научился обходным маневрам за сто лет при королеве, надежды, что он вообще обучаем этому искусству, не было.
Соймах скрестил руки на груди.
- Какой-нибудь солдат, укравший кусок хлеба на полевой кухне, сам не ведает, что творит. Он просто хочет утолить голод. Другое дело - тот, кто открыто выступает против бога, кто поносит речи Морога и возводит хулу на его слуг! Такой человек много более виноват!
- Оставьте, - безразлично произнесла Фаризе. – Соймах, ты говорил мне, что сегодня никто не умрет.
- Верно, ваше величество, - поклонился жрец. – Осужденный преступник, этот жалкий червь, оказался «одаренным». Он презрел силу Морога, и сам бог отнимет у него этот дар руками своих скромных слуг.
В комнату проскользнул один из Мороговых братьев в красной мантии. Он осторожно пробрался вдоль стенки к верховному жрецу и что-то вполголоса сообщил ему.
- Моя королева, - сказал Соймах, и глаза его заблестели, - повозка с осужденным уже тронулась от ворот тюрьмы и скоро будет тут. Не угодно ли вам будет пройти на балкон, чтобы все рассмотреть с самого начала?
Фаризе пожала плечами и плавным движением поднялась, оставив на столике у кресла почти не поврежденное яблоко. По знаку хозяина дома слуги торопливо распахнули дверь на балкон, и королева прошествовала туда, величественная, холодная. Байхрат и Аламат прошли следом, но перед ними за Фаризе успел проскользнуть Соймах. Аламат с удивлением увидел, как жрец занял его место за левым плечом королевы.
- Вы не могли бы сделать шаг в сторону, почтенный брат? – спокойно спросил он. – Не хочу упустить ничего из предстоящего зрелища.
Соймах ответил ему взглядом, в котором советнику почудилась искра насмешки… и шагнул правее, окончательно оттеснив Аламата от Фаризе, но открыв ему превосходный обзор. Аламат дрогнул от ярости. Но тут толпа внизу загудела, зашумела, взорвалась криками, и момент отстоять свои позиции был упущен. Соймах слегка подался вперед, глаза его блеснули живым интересом. Байхрат скрестил руки на груди. Королева застыла, как изваяние, в кресле с высокой спинкой, которое специально вынесли на балкон по такому случаю, белые, обнаженные по локоть, руки лежали на подлокотниках, как куски мрамора.
На площадь медленно выезжала повозка, запряженная парой черных ящеров. «Как специально подбирали», - подумал Аламат, глядя на могучие тела в блестящей темной чешуе, крепкие лапы, словно высеченные из гагата. На телеге сидел осужденный Галват, которого завсегдатаи «Сломанных рогов» знали под именем Перо. Голову он уронил на грудь, но, когда люди на площади зашумели, закричали, заулюлюкали, он вздрогнул, как будто проснулся, поднял глаза и осмотрелся. И почти сразу комок грязи прилетел ему куда-то в скулу, растекся по щеке. И, как по команде «в атаку!», зеваки стали швырять в него припасенными объедками, гнильем, грязью, и что-то подсказывало Аламату, что и до камней недалеко. Перо сгорбился, попытался закрыться руками – руки ему оставили свободными, но эта жалкая защита ничем не могла ему помочь.
- Это тоже часть обряда? – равнодушно спросила Фаризе.
- Нет, ваше величество, - выдохнул Соймах. – Но народ так ненавидит предателя за его преступление, что не может сдержаться. Однако они могут его убить до казни, с вашего позволения, я велю прекратить это.
Аламат видел, как осужденного закидывают грязью, видел каждое пятно и каждый огрызок. Он прислушался к гулу толпы и почувствовал, как его волосы встали дыбом, а по спине провела невидимая ледяная рука. В воплях и хохоте он не услышал ничего похожего на «Смерть предателю!». «Лови, одаренный!» - кричала и улюлюкала площадь. – «Где твоя сила?! Держи еще!» Руки зачерпывали грязь снова и снова – гладкие руки торговцев, мозолистые – ремесленников, и чешуйчатые, пестрые, загорелые до черноты или покрытые мелкими перьями – солдат…
У Аламата пережало горло, он едва не схватился за балконные перила, ладони стали влажными. «Как же они нас ненавидят, - подумал он. – «Одаренных», офицеров – и нас…» Тревожные звоночки, которые раздавались раньше, когда он читал донесения из города и провинций, теперь слились в оглушающий гул. «Где мы ошиблись? – лихорадочно думал советник. – Где ошибся Морог?!» Он бросил взгляд на остальных на балконе – неужели они ничего не видят?! Королева смотрела вниз, бесстрастная, как и прежде. Соймах едва не облизывался от удовольствия, и Аламата передернуло от отвращения. Байхрат замер, как статуя, на его лице ничего не отражалось, но Аламат заметил, как горят его глаза. Генерал с трудом удерживался… от чего? Вдруг он повернул голову, и в его взгляде, направленном на советника, тот увидел отражение собственных мыслей. Это помогло Аламату собраться. Хотя бы не все, кроме него, стали слепцами. Это… обнадеживало.
Братья Морога внизу вместе со стражниками навели порядок, повозка все-таки доехала до помоста. Двое жрецов рывком подняли осужденного на ноги. Галват почти ничего не весил, он повис на руках, а Мороговы братья легко потащили его к щиту. Он не пытался сопротивляться, только глядел по сторонам, как будто до сих пор не понял, где он и что с ним собираются делать. Иногда на его губах появлялась странная слабая улыбка, которая явственно отдавала безумием. На щеке расплылось грязное пятно, с другой стороны под глаз попало брошенной костью, и теперь там наливался багрово-черный синяк. Маленькое крысиное личико выглядело лицом больного и избитого ребенка.
Руки и ноги Пера закрепили на щите, который стоял ребром к балкону, и теперь Аламат видел осужденного только в профиль. «Странно, - подумал он, - ведь жрецы наверняка знали, где будет сидеть королева». Братья Морога вышли вперед. Один из них развернул длинный свиток и громко и четко прочел, что осужденный за богоотступничество, предательство и помощь изменникам Галват приговорен к казни первой ступени для «одаренных», приговор окончательный, утвержденный ее Величеством. Аламат еле заметно нахмурился – то, что Фаризе сама подписывала этот приговор, прошло мимо него.
Второй жрец хранил молчание. Его лицо закрывал глухой капюшон, с балкона в прорезях не видно было глаз, и казалось, что под красной тканью мерцает темнота. Когда приговор был зачитан, он подошел к щиту и встал напротив осужденного, руки в красных перчатках без пальцев легли на плечи Галвата. Теперь Аламат понял, что помост построили с таким расчетом, чтобы палач не закрывал от главных зрителей преступника.
На первый взгляд, не менялось ничего. Перо поднял голову, его глаз, который не был подбит, широко открылся, взгляд скрестился с взглядом палача. Он молчал, молчали на балконе, даже толпа на площади умолкла, не понимая сути происходящего, но предчувствуя что-то страшное, явление божественной силы. Даже ветер на площади притих, словно сам город присматривался, ждал, раскрывал шире глаза окон.
Вдруг Перо выгнулся на щите, затрясся в приступе мелкой дрожи. Если бы не веревки, которыми он был привязан, палач не удержал бы его щуплое тело. А так жрец по-прежнему сжимал руки в перчатках на плечах Галвата, а тот дергался, с глухим стуком бился затылком о доски сзади, но странным образом не мог оторвать глаз от прорезей красного капюшона. На площади раздались вскрики, но теперь не было слышно единого гула, толпа раздробилась, ярость и милосердие, кровожадность и сочувствие перемешались, закипели, бессвязный ропот поднялся в воздухе. Аламат не видел, что происходило с королевой и остальными, он взглядом примерз к людям на помосте, связанным невидимой веревкой, и жгучий интерес мешался у него с крайним омерзением. От одного вида того, как из «одаренного» заживо вынимают его силу, к горлу подкатывала тошнота – советник и сам не ожидал от себя такой впечатлительности, но при этом в голове бился один, новый вопрос: как?! В этот день Аламат казался себе дураком, мимо которого прошло слишком много важных вещей, он чувствовал, что перестает владеть ситуацией, жизнь менялась стремительно – и не в лучшую сторону.
Перо выгнулся в последний раз так, что затрещали веревки, и затих, обмяк, голова упала на грудь. Палач убрал руки и отошел в сторону. Все было кончено.
- И что теперь? – разлепил губы Байхрат.
- Он останется висеть там до утра, - ответил Соймах, теребя перстень на пальце. – Снимать его со щита запрещено под страхом смерти. Все должны видеть, что ждет предателей божественной воли.
«А значит, он не жилец», - подумал Аламат. – «Если толпе вздумается забросать его камнями, никто не будет их останавливать».
- Да, в самом деле, любопытное и поучительное зрелище, - произнесла королева и поднялась, тяжелые складки платья колыхнулись и опали. Она коснулась рукой броши, скалывающей ткань у горла. – Душно… должно быть, будет гроза. Байхрат, я хочу, чтобы ты сопровождал меня во дворец.
- Слушаюсь, моя королева.
Фаризе вышла, опираясь на руку генерала, за ними выскользнул Аламат, который был искренне рад, что он для бесед этим вечером не нужен. Ему необходимо было хорошенько все обдумать. Последним удалился Соймах, кинувший последний взгляд на расходившуюся толпу. Кажется, к помосту метнулся какой-то «крылатый» с пестрым оперением. Должно быть, ему не терпелось поквитаться с «одаренным». Тем лучше.
***