Главы за два дняК празднику готовились целый месяц, и все равно его наступление стало для Синди неожиданностью. Он проснулся, как обычно, и позволил себе еще понежиться в постели, обнимаясь с подушкой, когда в приоткрытое окно ворвалась музыка, кто-то захохотал и в тихом сквере, судя по звукам, взорвались петарды. Синди поморщился, размышляя, какой дурак взрывает петарды днем, и вдруг вспомнил: праздник начался! А ему, между прочим, на этом празднике выступать! Танцор спрыгнул с постели и прошлепал в ванную, умываться скорее.
Он мог бы и не торопиться – их выступление было запланировано на вечер, однако Синди двигало любопытство и желание посмотреть на других выступающих. Наскоро перекусив, он отправился в центр.
На улицах были толпы народа. Синди уже привык к тому, что в центре Парнаса жизнь всегда бьет ключом, однако такого оживления он не ожидал. Чем ближе к центральной площади, тем многолюднее были улицы. Местные жители и приезжие улыбались, поздравляли друг друга, поедали мороженое и мясо на шпажках, включались в игры, проводимые неутомимыми аниматорами. Тут и там спонтанно образовывались танцплощадки – отплясав пару танцев под музыку, которая лилась с каждого столба, празднующие расходились дальше. Синди пару раз тоже затянули в такие кружки, он пробежался в «змейке», подхваченный за руку какой-то веснушчатой девчонкой, и с удовольствием попрыгал под песню неизвестной ему группы, выступающей на площадке под тентом.
За месяц Синди обращал внимание только на собственную подготовку и подготовку учеников и не замечал, что творится в городе. Поэтому теперь он был удивлен, как много появилось в центре помостов и площадок, собранных на скорую руку всего на день, сколько вокруг баннеров, цветов, киосков, в которых желающие покупали сладости, напитки, веера или забавные мелочи вроде рожек на ободке или гигантских ушей. Все вокруг шумело, пестрело, хохотало и мигало. «И это первый день!» - с восторгом подумал Синди. – «Что будет завтра, на карнавале?!»
В праздник лета случайные исполнители уступали свои места на улицах профессионалам. Синди с удовольствием послушал хор девушек, поющих так, словно каждая имела серебряное горло, поразился мастерству гимнастов и жонглеров из цирковой труппы, перемигнулся с мимами и похлопал иллюзионисту. Солнце обрушивало на город море света. Синди был счастлив.
Он ходил по центру без определенной цели, останавливаясь, чтобы поглядеть на заинтересовавшие выступления, и, хотя был в восторге и не собирался прекращать прогулку, почувствовал в один прекрасный момент, что необходима передышка, если он собирается в этот день не только смотреть, но и подниматься на сцену. Поэтому Синди свернул с оживленной улицы в проулок, где было потише, купил себе пару сэндвичей и бутылку воды и устроился со своей добычей за нагретым солнцем пластмассовым красным столом.
В проулке проходило поэтическое состязание, поэтому он и был малолюден в сравнении с улицами, где выступления были более зрелищными. Тем более, что стихи читали далеко не мэтры, а юные дарования. Их слушали такие же, как Синди, уставшие бродить зрители, редкие любители поэзии в любом виде, а так же пришедшие поддержать друзья и родственники. Впрочем, все вместе они составляли приличную толпу, так что поэты не могли считать себя обделенными вниманием.
Под рифмованные подвывания Синди успел добраться до второго сэндвича, когда к микрофону пустили девушку лет шестнадцати, худенькую, маленькую, Синди она была бы не выше плеча. В ней было что-то птичье – начиная от тонкокостности и заканчивая острым носом, напоминающим клюв. На лице у нее волнение боролось с решимостью, причем первое одерживало победу, но когда она стала читать, голос зазвучал твердо.
Что до тебя мне? Право, ничего.
Давно покинул я твой строгий город,
И, хоть тебя не видел целый год,
Меня не жжет неутолимый голод
Тебя касаться, слышать, обонять,
Ловить тобой отпущенное слово.
Никто не смог бы обвинить меня
В желании тебя увидеть снова.
Мне солнце жаром пролагает путь
И за спиной шутя мосты сжигает.
Да разве я хотел когда-нибудь
Вернуться к пепелищу, углям, гари?
Да кто ты есть?! Пустяк, игра на час,
Короткий миг случайного блаженства.
Не воссоздать мне в памяти сейчас
Ни глаз твоих, ни голоса, ни жестов.
Так почему в ночи, когда луна
Зальет постель от края и до края,
На свежих простынях мечусь без сна,
От горького желания сгорая?
О, лунное создание мое,
Божок хрустальный, призрак белокожий!
Когда заря лучи на землю шлет,
Быть может, обо мне ты грезишь тоже?
Не выдам никогда при свете дня,
Что по ночам мечтаю, слепо, глупо,
Как светом лунным напоишь меня,
Как водится - из губ в сухие губы...
Синди замер, так и держа сэндвич у губ. Стихи были довольно наивные, и вообще это был странный выбор для девушки-подростка, однако Синди сидел, как парализованный, и на время отключился от всех звуков, потому что стихи были про Саймона. Это было настолько в его духе – и эта гордость, и молчание, и внешнее пренебрежение, что у Синди сжималось сердце. Однако он не думал, что за показной легкостью при расставании скрывалась такая горечь.
«А если все же?»
Мысль была предательской и подлежала немедленному искоренению, однако Синди никак не мог избавиться от нее и думал: а что, если?.. Что, если Саймон жалел об их расставании не меньше? Его чудовищную гордыню Синди знал – Саймон скорее откусил бы себе язык, чем рассказал о своей привязанности. Почему Синди не пытался с ним поговорить, когда остыл, ведь он прекрасно понимал, что сам Саймон себя ни за что не переломит?
Ответ на последний вопрос Синди знал, но этот ответ был оскорблением его умственных способностей.
«А если попробовать поговорить?»
Эта мысль была еще чудовищнее, однако, как и первая, не желала Синди отпускать. Он встал, прошелся туда-сюда, позабыв на столе остатки обеда, однако теперь его терзал странный зуд. «Позвони! – вопил внутренний голос. – Сейчас же! Немедленно!» Синди плохо понимал, что делает, когда достал комм и пальцами, которые казались ему чужими, набрал: межпланетная связь – Деметра – Анатар – Саймон Блик – личный номер.
Он сам не знал, на что надеется. Он вообще не был уверен, что у Саймона не сменился номер, он понятия не имел, какое время в Анатаре – из-за разницы в длине суток, Синди никогда не мог сообразить, день там или ночь, - не знал, что он вообще собирается сказать и не пошлет ли его Саймон с первого же слова…
Чего он совершенно не ждал, так это наткнуться на автоответчик.
В воздухе появилось изображение Саймона Блика. Он был слегка растрепан, рубашка была расстегнута, и в ее вырез стремилась рука девицы, которая опиралась на плечо Саймона. Второй рукой Блик обнимал талию другой девицы, а она пыталась укусить его за ухо.
- Вы позвонили рок-звезде Саймону Блику, - со своей неподражаемой улыбкой провозгласил певец. Если Синди что-нибудь понимал, Саймон был совершенно пьян. – Если вы видите то, что видите, значит, мне нихуя не хочется сейчас с вами разговаривать. Но все меняется, так что можете оставить сообщение после…
Синди сбросил вызов за секунду до начала записи.
«И чего ты ждал?» - спросил он себя, когда шел из проулка обратно на шумную улицу. – «Неужели того, что Саймон будет сидеть и ждать твоего звонка? Или что откажется от своих блядей? Смешно».
Вокруг смеялись и веселились люди, на помостах выступали уже другие артисты. Синди посмотрел, кивнул, похлопал: да, профессионалы. Молодцы.
Звонок комма застал его врасплох. «Саймон!» - мелькнула дикая, нелогичная мысль, рука дернулась скорее принять вызов.
Звонил Конрад.
- Синди, у нас через три часа выступление уже. Ты когда приедешь? Ты же в центре?
- В центре, - кивнул Синди. – Скоро буду.
- У тебя все в порядке? – нахмурился Салли. – Ты какой-то бледный.
- Это кажется. Все отлично. Я приеду.
Синди отключился, однако через секунду услышал звонок.
- Я же сказал, что приеду, что еще?! – рявкнул он.
- Очень мило с твоей стороны согласиться приехать еще до моего приглашения, - после секундной заминки ответил Джонатан. В любое время Синди был бы рад его видеть, но сейчас он предпочел бы остаться в одиночестве.
- Извини, я перепутал тебя с другим, - Синди вымучил улыбку. Художник не был виноват в том, что Синди приспичило поговорить с бывшим любовником и убедиться, что он мудак.
- Я так и понял, - кивнул Джонатан. – Но вообще-то я именно что хотел позвать тебя сегодня к себе.
- Джон, - имя «Джонатан» казалось Синди слишком длинным и иногда он сокращал его до «Джона», - мы сегодня как бы выступаем и вообще…
- Я закончил картину, - прервал его художник. – И хочу показать ее тебе.
Еще час назад у Синди бы при этом известии заискрились глаза. Теперь он только кивнул и улыбнулся, хотя новость несомненно была замечательной.
- Это здорово. Ты хочешь именно сегодня?
- Да, - кивнул Джонатан. – Это важно.
- Я приеду, когда освобожусь, - Джонатан еще никогда не говорил «это важно» и не был таким настойчивым. И, конечно, Синди хотелось увидеть портрет. Не отказываться же от этого из-за какого-то придурка!
- Где тебя носит? –спросил Рэй вместо приветствия, когда Синди явился в школу.
- Гулял, - развел руками Синди.
- Мы начали думать, что ты дезертировал из наших тесных рядов.
- Рэй, вот только не надо ебать мне мозги! Я в первый раз на празднике, могу я посмотреть не только на знакомые рожи?
- О, раз детка начинает материться, друг прекращает дозволенные речи. Все, все, не сверкай глазами, и вообще тебя искала твоя банда.
Ученики и правда ждали Синди. Хотя до начала отчетного концерта оставался почти час, а выступали они далеко не первыми, все уже были переодеты, дело оставалось только за гримом. Синди понимал, что должен произнести какие-то напутственные слова, но на ум шла только пафосная чушь, за которую было бы стыдно любому нормальному человеку. Пока он лихорадочно пытался что-то придумать, Гро Гэйсхем поднялся, посмотрел на Синди с сочувствием и хлопнул его по плечу.
- Не волнуйся ты так, - сказал Гро. – Как выступим, так выступим, покажем, что можем. Постараемся тебя не опозорить.
Синди потерял дар речи. Он вдруг вспомнил, что Гро куда старше его, он богат и наверняка занимает серьезную должность. И уж у него как раз мог быть приличный опыт публичных выступлений, пусть и другого рода.
Остальные кивали, соглашаясь с Гро. Синди улыбнулся. Все было неправильно, это он должен был их успокаивать и утешать, однако сейчас он чувствовал только жгучую благодарность к этим людям, которые смогли сами взять себя в руки да еще и поддержать его.
- Спасибо, народ, - сказал он. – Вы у меня классные.
Потом Синди поймал Квентин Вульф и немедленно сделал какие-то свои выводы, посмотрев в лицо ученику.
- Ты бледный, как упырь, - заявил он. – Вот что, Синди, – у нас до концерта меньше часа. Мне некогда разбираться, что опять потревожило твои нервы. Поэтому сейчас ты пойдешь, переоденешься, загримируешься, а потом выйдешь и выступишь. На сцене я хочу видеть твое вдохновенное лицо, а не то, что сейчас находится на его месте.
- Лица вы все равно не увидите, я к вам спиной буду, - огрызнулся Синди, уязвленный этой отповедью.
- С меня хватит и спины, чтобы оценить твою работу. Я не хочу верить в то, что ты из-за какого-то сиюминутного расстройства способен провалить отчетный концерт. Поэтому изволь немедленно привести себя в порядок. Или все твои красивые слова о танцах – пустая болтовня?
Квентин очень редко говорил так жестко. Синди хотел было возмутиться, он мог бы сказать, что его «сиюминутное расстройство» длится уже почти год, то утихая, то вспыхивая по новой… но понял вдруг, что это никого не волнует. В первую очередь зрителей. И что он, Синди Блэк, на самом деле должен сейчас выйти и выступить достойно, если он на самом деле хочет называться артистом. В противном случае он мог бы назвать себя только придатком к любовнику, зависимым от чужого поведения и поставить на сцене крест.
- Уже лучше, - сказал Квентин, наблюдая, как у Синди меняется выражение лица. – А теперь марш готовиться. Это же твой дебют в Парнасе!
«Дебют в Парнасе» - единственные слова, которые могли повлиять на Синди в тот момент и заставить выкинуть неудачный звонок из головы. Он вдруг осознал, что время идет, скоро ему выходить к зрителям – к зрителям спустя целый год! – а он еще не растянут, не одет, не причесан и не загримирован! Позабыв что-то ответить Квентину, он сорвался с места в раздевалку.
Отчетные концерты обычно проводились в здании школы, но только не в праздник лета. Для этих целей на площади перед зданием устроили сцену – и не просто какой-то помост, собранный наспех, а с отличным покрытием и прекрасной аппаратурой. Фон очень простой, темный, с белой эмблемой школы. Во время концерта он должен был расцветиться подсветкой, а иногда сцену собирались украшать световыми декорациями – простыми, потому что для других требовалось сложное и дорогое оборудование, да и монтаж занял бы слишком много времени и сил.
Школа Квентина Вульфа имела мировую известность, поэтому возле сцены собирались не только проходившие мимо зрители, которым было все равно, на что смотреть, но и специально пришедшие на отчетный концерт. Синди видел их из окна школы, и сердце у него дрожало где-то в животе, но страха в этом чувстве не было ни капли. Предвкушение. Возбуждение. Азарт. Все это начисто вытеснило недавние переживания.
Смеркалось. В синих тенях все прибывавшие зрители начинали сливаться в одно темное пятно, рассекаемое вспышками фотоаппаратов. Подходило время – Синди глубоко вдохнул и пошел вниз. Он мог бы не торопиться – преподаватели завершали концерт. Однако его «четверка» выступала третьим номером, а еще Синди хотелось поглядеть на Квентина в роли ведущего поближе.
На маэстро ему пришлось смотреть со спины, однако разочарован Синди не был. Квентин прекрасно держал аудиторию. На его мягкое «добрый вечер» толпа радостно завопила и заулюлюкала. Кто-то из первых рядов, не дожидаясь выступления, швырнул в Квентина букет цветов. К всеобщему восторгу маэстро его поймал, но нарушительницу спокойствия охрана увела прочь.
Первыми на сцену выходили ученики Амалии, которая вела что-то среднее между танцами и фитнесом. Синди не понимал, как эта энергичная трясучка попала в школу Квентина, однако признавал, что выходило задорно и для разогрева – самое то. Однакоинтереса это ему не добавляло, так что Синди стал осматриваться по сторонам. Заметил своих – все четверо должны были появиться с противоположной стороны, поэтому поговорить уже не удавалось, он просто помахал им рукой. Хорошо было бы посмотреть на них из толпы, но увы. Они хотя бы знали, что Синди все равно рядом и мысленно их поддерживает.
За бодрыми «жеребчиками», как Синди прозвал группу Амалии, вышли следующие участники, но на них Синди уже не смотрел. Он волновался за свою четверку. Экспериментальная группа, его первые и пока единственные ученики, люди, искавшие в себе способности к танцам, учившиеся слушать душу музыки… Они прогоняли танец для концерта несколько раз, но у Синди чуть не началась совершенно не обоснованная паника: а вдруг забудут? Перепутают? Не выйдут?!
Вышли.
Синди смотрел на них и у него комок подкатывал к горлу. Он впервые смотрел на них так: не на репетиции, не на занятии – на полноценном выступлении, когда они уже были сами по себе, а он был уже не учителем, а просто зрителем. И Синди захотелось петь, когда он увидел, что у них на самом деле все получается. О нет, они были далеко не идеальны, наметанный глаз танцора подмечал все огрехи, все досадные мелочи, но каждый его ученик делал именно то, чему он учил – слушал, двигался, получал от этого удовольствие, делал мир красивее. Они еще не раскрылись полностью, но теперь Синди видел – смогут. Все смогут. Даже без него.
Когда танец закончился, Синди ревниво прислушался и расслабленно улыбнулся, когда услышал аплодисменты. У него подкашивались ноги, как будто это он сам только что вернулся со сцены.
- Орлы! – Синди не замечал Рэя, пока тот не хлопнул его по плечу. – Лебеди! Еще немного, и я решу, что ты узнал какой-то секрет и продал для этого душу. Для года занятий очень, очень достойно!
- Да кому нужна моя душа, - рассеянно отозвался Синди. – Рэй, погоди, я вернусь.
Он пробрался за сценой к своим ученикам. Их еще явно не отпустило нервное напряжение, глаза горели, все четверо переговаривались и бурно жестикулировали. При виде Синди они оглушили его радостными возгласами, потом всем четверым захотелось его обнять, возникло столпотворение, Синди помяли старательно уложенную прическу, но ему было плевать.
- Как? – задала вопрос Люси, когда их куча мала распалась обратно на пятерых людей.
- Прекрасно, - сказал Синди, ничуть не кривя душой. – Я горжусь. Вами – и собой, потому что я ведь тоже как бы не чужой.
Люси радостно взвизгнула и поцеловала его в щеку. Влада улыбнулась. У Синди мелькнула мысль, как бы Влада снова не взялась за свои соревнования неизвестно с кем, но решил ничего, кроме хорошего, не говорить ученикам в этот вечер. Они заслужили.
Они чокнулись стаканами с минералкой – ничего другого за сценой не было, да Синди и нельзя было алкоголь до выступления, - немного поговорили. Люси все пыталась выяснить у Синди, насколько ему понравилось, так что ему даже пришлось напомнить главное правило: собственное впечатление важнее чужого! Вот об их впечатлениях Синди спрашивал охотно и радовался, потому что ученики не только смогли заметить свои недочеты, но и не позволить этим недочетам испортить себе праздник. Даже спокойный Гро был воодушевлен, что до активного Конрада, то казалось, что еще чуть-чуть – и он помчится на сцену во второй раз. Все были довольны, и у Синди отлегло от сердца.
Гро собирался к семье – оказалось, его жена и маленькая дочь были среди зрителей, а Конрад, Влада и Люси решили продолжить праздновать вместе и отправиться гулять. Синди с удовольствием пошел бы с ними, но у него выступление было еще впереди. Поэтому он пожелал им хорошей прогулки, попрощался и вернулся к Рэю.
- Нацеловался? – ухмыльнулся приятель.
- Иди ты, - отмахнулся Синди. И после паузы запоздало поинтересовался, - А что твои?
- Уже, - на лице Рэя расцвела довольная улыбка. – Даже умудрились не протоптать дырку в сцене, а я так надеялся.
Синди хмыкнул – в голосе Рэя слышалась тщательно скрываемая нежность, но Рэй возмущенно опровергал бы все, если бы кому-нибудь пришло в голову ему об этом сказать.
Сам Синди чувствовал себя так, словно в минералку ему что-то подмешали.
- Не слишком-то расслабляйся, - посоветовал Рэй. – Уже скоро.
Сам он выглядел собранным и скорее деловитым, чем взволнованным. Ему было не привыкать.
Рэй мог бы ничего не говорить. Чем ближе было выступление, тем сильнее Синди накрывало предвкушение. Зрители хлопали и что-то выкрикивали. Синди прислушивался. Он напоминал голодного, который чувствует запах еды, или алкоголика, которому показывают стакан виски, но не дают выпить. К моменту выхода на сцену Синди уже выкинул из головы «четверку» с их радостью. Учитель уходил на задний план, вместо него появлялся артист, которому долго не давали свободы.
Уже совсем стемнело. Когда они выходили, только светилась эмблема на черном фоне, но вот вспыхнули софиты, толпа взревела и Синди раздул ноздри, как хищник, чувствующий запах добычи.
Преподаватели выступали в том же порядке, что и их ученики. Синди был рад, что оказался не первым. Он смог бы справиться с эмоциями и в этом случае тоже, но на это потребовалось больше сил. Пока же несложные движения подтанцовки помогали ему прийти в себя – переживание оказалось острым, Синди и сам не знал, насколько год вне сцены выбил его из колеи.
Однако вернулась назад Амалия, откружила свою часть невысокая изящная Мария, и Синди выскочил вперед. Из-за софитов он не видел зрителей, поэтому просто улыбнулся живой темноте перед собой, выбил дробь каблуками, расхохотался и полетел.
Музыка была быстрой и энергичной, и это было хорошо – Синди устал от лирики, нежно любимой его учениками. Он, в простом черном костюме, с подведенными глазами, метался по сцене, захваченный ритмом, и слышал, что толпа визжит и стонет от восторга. Синди выпускал наружу все, что он был вынужден скрывать, будучи учителем – и свою страстность, и некоторую развязность, и желание делать все так, как хочется. Весь этот год ему приходилось оглядываться на группу – теперь он не оглядывался ни на кого. Он был счастлив, сливаясь с музыкой и шумом зрителей – о да, он был по-настоящему счастлив.
Синди был далеко не уверен, что танцевал так же, как на репетициях, но все-таки концовку и уход он запомнил и отступил в нужный момент, послав в темноту воздушный поцелуй.
Возбуждение еще захлестывало его, но к финалу Синди уже был достаточно спокоен, чтобы замечать окружающих, и это было очень кстати, потому что закрывал танец, а вместе с ним и концерт Квентин Вульф.
Синди всегда любил смотреть на то, как танцует Квентин. В его восхищении не было сексуального желания. И даже желания когда-нибудь стать таким же – оно не имело смысла. Можно было хотеть сравняться с маэстро в степени владения своим телом, но стать его подобием… нет, невозможно, да и что хорошего в том, чтобы стать чьим-то клоном. Поэтому в отношении Синди не было ничего, кроме восторга перед красотой и уважения - он прекрасно знал, сколько труда стояло за этим совершенством движений. Впрочем, в танце Квентина Синди видел чудо. А при виде чуда не думалось ни о вложенном труде, ни о репетициях, ни о годами оттачиваемом мастерстве. Хотелось смотреть, внимать и наслаждаться – и это как раз было признаком работы настоящего мастера. В такие минуты Квентин казался сверхчеловеком – и даже зрители притихли, глядя на него. Зато, когда маэстро закончил танец, взмахнул плащом и на сцене погас свет, словно Квентин затушил его своим последним движением, толпа молчала секунду, а потом тишина взорвалась. На сцену снова летели цветы и конфетти. Вспыхнули софиты и Синди вместе с остальными вышел на поклон. Квентин выводил их, как артистов на спектакле – одной линией, взявшись за руки. У Синди снова бешено заколотилось сердце, когда он слушал овации и кланялся под аплодисменты. На сцену повалились желающие вручить цветы, Квентина завалили едва не с головой, Синди тоже досталось несколько букетов, он улыбался, благодарил, целовал кого-то в щеку…
Последний букет – громадные алые махровые азалии – протянул ему Лиу Вахарио.
- Это было невероятно, - сказал он.
- Спасибо, - ответил Синди, как ответил бы любому другому зрителю, поклонился и пошел за сцену вместе с остальными.
Переодевшись, вся команда Квентина собралась выпить по бокалу в ресторанчике, который по случаю праздника работал круглосуточно. Преподаватели не были так возбуждены, как их ученики, однако удачному выступлению рады были все. Что до Синди, то он чувствовал себя, как наркоман после дозы. Совершенно не будучи пьяным, он был неестественно оживлен, громко смеялся, бурно жестикулировал и даже слегка шатался. Он хохотал над шутками Рэя, поддразнивал Алисию и пикировался с Марией, которая с трудом его выносила, однако в этот вечер никому не хотелось ссориться, так что их диалоги напоминали шуточную дуэль. О Лиу Синди даже не думал – ему не было дела до альбиноса после того, что он пережил на сцене. Даже внимательных взглядов Квентина Синди не замечал, хотя обычно чувствовал подобные вещи.
Он совершенно забыл о своем обещании Джонатану и вспомнил о нем только за полночь, когда их компания собралась расходиться. Движимый раскаянием, он не стал звонить художнику, чтобы не разбудить, но отправил ему сообщение: «Прости, задержался с этим выступлением. Готов приехать в любое время». К его удивлению, ответ пришел тут же: «Приезжай сейчас».
Город притих, когда Синди на такси добирался до дома художника. Мало кто гулял ночь напролет, предпочитая сохранить силы для завтрашнего карнавала, который по традиции длился весь день. Реже попадались веселые компании, пустели засыпанные конфетти и серпантином переулки, по которым уже проходились роботы-уборщики.
Синди ехал, расслабленно откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. Он надеялся, что ему хватит сил оценить по достоинству картину Джонатана. Несомненно, Синди ждал окончания работы, и ему было любопытно увидеть результат, но за этот день он пережил столько впечатлений, что боялся, как бы у него не испарились все эмоции до того, как удастся отдохнуть. Но Джонатану он обещал, а художник терпеливо ждал его весь вечер, так что Синди не поехать не мог.
Джонатан встретил его на пороге, одетый на сей раз не в рабочую рубашку в пятнах краски и такие же брюки, а в элегантном костюме, чем танцора немало удивил – Синди бы ни за что не надел дома официальную сбрую.
- Ну что, покажешь мне свой шедевр? – спросил он и подмигнул.
Джонатан кивнул. Он был серьезен и собран, словно отдавал дань важности момента, и эта серьезность в какой-то степени передалась Синди. В студию он прошел почти с робостью. Мольберт с готовой картиной так и стоял посреди комнаты, Синди встал перед ним, и Джонатан снял покрывало.
Если бы Синди сам не стоял часами, позируя Джонатану, он не подумал бы, что на картине изображен кто-то неподвижный. Синди на картине выглядел так, словно шел по своим делам, когда его кто-то окликнул – вот на этот оклик он и обернулся, слегка удивленный и обрадованный, с легкой улыбкой на губах. Синди решил, что Джонатан приукрасил его внешность – танцор никогда не видел такого отражения в зеркале.
А потом Синди заметил, что игра теней и света, которого на картине было так много, что холст казался нагретым, на его спине образует контур крыльев, совершенно незаметных на первый взгляд и с трудом различаемых на второй – так, иллюзия, еле заметные штрихи, мираж, замечаемый боковым зрением, посмотри прямо – и пропадет.
- Почему сложенные? – спросил Синди первое, что пришло на ум.
- Ага, заметил, - по голосу Джонатана было слышно, что он улыбается.. – А почему… тебе лучше знать.
- Это потрясающе, - покачал головой Синди. Чуть не сказал по привычке «охуенно», но поймал себя за язык в последний момент. – Я даже не думал, что это будет… вот так. Ты мне польстил.
- Я изобразил тебя так, как вижу, - возразил Джонатан.
Между ними снова повисло неловкое молчание, такое же, как в тот день, когда Синди едва не удалось увидеть недописанный портрет. У Синди пересохло в горле. Он помнил, что Джонатан говорил о картинах «без любви». Эта, можно было поклясться, к таковым не относилась.
- Завтра я улетаю на Гоморру, - тихо сказал Джонатан. – Писать ее красные леса.
Становилось понятным, почему художник хотел видеть Синди немедленно. Эта встреча стала не только демонстрацией картины, но и признанием того, кто ее написал. И он ждал ответа на свое признание.
У Синди похолодели руки. Он чувствовал теплое дыхание затылком и шеей. Джонатан был добрым, терпеливым и талантливым. С ним рядом было уютно и спокойно. Он восхищался Синди…
А Синди ни капли не был в него влюблен. Симпатизировал, был рад встречам – и не более. Глядя в глаза художнику, он никогда не чувствовал неловкости, страсти, желания поцеловать.
Будь Джонатан более настойчив, Синди мог бы решиться. Даже улететь с ним на Гоморру, пока не начнется очередной учебный год. Он позволил бы Джонатану забрать его от переживаний. У них были бы теплые доверительные отношения, без вспышек страсти и без скандалов с битьем посуды. Синди перестал бы бояться, что любовник его обидит, ударит в больное место, оскорбит. Синди на стал бы ревновать – Джонатан явно был не из тех, кто не способен хранить верность. Джонатан окружил бы его заботой. Наверное, он был бы ласков в постели. И уж точно бы не явился пьяным, пахнущим чужими духами, не повалил бы, не заткнул рот. Не повелся бы ни на одну провокацию, не заставил бы Синди чувствовать себя беспомощным, не взял бы все на себя…
Синди бы извелся, мечтая об этом.
Но он все равно согласился бы, будь Джонатан более настойчивым. Но более настойчивый, он не был бы Джонатаном с его деликатностью… Художник ведь даже не признался ему вслух. Он молчал. Синди вдруг понял, что решать за двоих придется ему. Возможно, всегда, если он решит ответить согласием.
- Путешествие – это круто, - сказал он и сделал шаг в сторону. –Удачи в лесах.
Джонатан все понял правильно, но он прекрасно владел своими эмоциями. У него только дернулся угол рта. Синди испытал приступ жалости, но слово было сказано. Он отказался от тепла и заботы, сам не зная, ради чего. Синди понял, что не может больше находиться с Джонатаном наедине.
- Подожди, - окликнул его художник. – Забери картину.
- Ты даришь ее мне? – не поверил своим ушам Синди. – Я думал…
- Я все равно не буду ее продавать, - покачал головой Джонатан. – Пусть будет у тебя.
Уже в прихожей Синди не выдержал.
- Джон…
- Уже поздно, - улыбнулся художник, но взгляд выдавал неискренность этой улыбки. – Тебе лучше поскорее добраться до дома.
- Ты заглянешь, когда вернешься с Гоморры? – спросил Синди единственное, что он еще мог спросить.
- Не знаю, - сказал Джонатан. – Может, я еще нескоро вернусь на Гайю.
- Я рад буду тебя видеть.
- Спасибо.
Больше добавить к их объяснению было нечего, и Синди вышел, а Джонатан закрыл за ним дверь.
Лимит переживаний на сутки был исчерпан, и домой Синди явился в эмоциональной коме. Он не думал о выступлении, не думал, правильно ли он поступил с Джонатаном, не вспоминал услышанные стихи – ему хотелось только упасть и заснуть, и его вымученное спокойствие было непоколебимо.
Словно в насмешку, судьба послала ему сон про Саймона.
Саймон был нежен – нежен до жестокости, каким умел быть только он. Синди почему-то не мог пошевелиться и был способен только просить. И когда терпеть эти ласковые, осторожные, до отвращения легкие прикосновения стало невозможно, доведенный до исступления Синди взорвался:
- Саймон, ну же!
Саймон посмотрел на него с мягкой улыбкой маньяка и сказал:
- Я вроде бы не обязан выполнять твои прихоти.
Он еле коснулся губами шеи Синди, и пытка нежностью продолжалась и продолжалась, и конца ей не было видно, пока, наконец, Синди не смог проснуться.