[ehvald]

Собственно, я тут первую часть переписал. Почти ничего нового те, кто читал "Синди" раньше, не узнают - сюжет тот же, просто выброшено все лишнее, я старался выжать из текста воду. Надеюсь, что получилось не слишком сухо.
Написать бы теперь еще две части и отпустить, наконец, эту историю.
Часть в посте, часть в комментах.

Синди Блэк смотрел на море. Глядел, как оно накатывает на берег, облизывает гальку и с тихим шипением отходит назад, унося с собой крупицы песка и камня и клочья пены. Наблюдение помогало Синди думать.
Море было первой причиной, по которой он купил дом именно здесь. Только увидел сине-зеленые волны в пенных кружевах, светлую полосу берега, камни в оплетках водорослей и понял, что не представляет более подходящего для себя места. Если уехать, то на сердце появится царапина, начнет саднить и гноиться, и о покое в душе не будет и речи. За двадцать пять лет жизни Синди научился доверять своей интуиции и видеть прекрасное.
Агент расхваливал выгодное расположение участка, который должен был подскочить в цене через пару лет, закрытость от посторонних, в том числе и от вездесущих папарацци, целебный воздух и прелести рыбной ловли. Синди слушал краем уха. Он принял решение и не собирался его менять.
Он купил дом, не торгуясь и, скорее всего, переплатив, и теперь по утрам часто выходил на берег и смотрел часами на морской простор к неудовольствию Лиу.
Дом, слава, папарацци ходят по пятам, как голодные шакалы, выступления по галактике, счета в нескольких банках… Десять лет назад никто бы не поверил, что Синди сможет добиться этого. В первую очередь не поверил бы сам Синди. Когда привыкаешь не оправдывать ожиданий окружающих и получать за это пинки и тычки, поневоле уяснишь, что не имеешь права на… все. На любовь, на деньги и дом, да хотя бы на возможность быть самим собой.
Своих родителей Синди разочаровал уже при появлении на свет, родившись мальчиком, а не девочкой. Впрочем, несмотря на этот прискорбный факт, новорожденный получил женское имя, и так началось противостояние его с собственной семьей. Больше всего это напоминало игру, в которой на Синди сыпались подачи, а он не успевал их принимать. Отец, державший маленькую мастерскую по ремонту бытовой техники, ждал, что его сын проявит деловую хватку и собранность – Синди терялся, просто составляя распорядок дня. Мать, актриса без места на сцене, хотела видеть своего ребенка неземным созданием с ворохом способностей и талантов, и в будущем получить достойного сопровождающего для выхода в свет – ее муж для этой роли не подходил. Однако Синди читать не любил, локтями и коленями собрал все углы в доме, музыкальную школу, в которую проходил год, ненавидел, стихи наизусть не запоминал. Со временем ожидания родителей росли, но по-прежнему не оправдывались. Аут, аут, аут – игрок Синди покидает поле.
Вечно так продолжаться не могло – грянул бы взрыв или родителям надоела бы игра с таким слабым и жалким противником, по недоразумению оказавшемуся их ребенком. Однако произошло чудо – Синди открыл в себе способности к танцам.
Он не знал, была тут замешана наследственность или нет. Синди нравилось думать, что талант принадлежал только ему – его сокровище, дар, семечко, дремавшее до поры и проклюнувшееся как раз в тот момент, когда Синди почти поверил в свою ничтожность. Он, не терпевший музыку в школе, научился слушать и чувствовать ее с необычайной чуткостью. Музыка прорастала в нем, лилась по венам и артериям, заставляла двигаться так, как было нужно ей. Синди знал, что на сцене всегда действует нечто большее, чем обычный мальчик, а потом юноша с полным набором подростковых комплексов. В танце он терял обычную свою неуклюжесть и словно сливался с какой-то странной силой, ведущей его тело, превращающей его почти в сверхсущество. Священнодействие. Ритуал.
Синди так и не научился относиться к этому просто как к работе.
Талант стал хрупким, но все же держащимся мостиком между ним и родителями. Мать получила свою «звездочку» и успокоилась, отцу пришлось удовлетвориться победами сына на фестивалях округа. «Звездочка» блистала в маленьком городке и обещала вырасти в звезду местного масштаба.
Так продолжалось, пока Синди не исполнилось четырнадцать. Он успевал урывать моменты гармонии и покоя в семье, и этим был счастлив. Однако в какой-то момент юный танцор понял, что ему тесно и душно в жестких рамках строгого «академического» искусства, которым он занимался. Его кумиром стал Квентин Вульф, клипы которого облетели всю сеть и их транслировали все видеоканалы. Синди смотрел их раз за разом, и ему хотелось течь лавой, застывать камнем, переходить от резкости к мягкости, от плавных змеиных движений к быстрым и нервным, каждое из которых работало на общий замысел. Ему хотелось яркого, живого танца на грани непристойности, но об этом не могло быть и речи. Родителей полностью устраивали его достижения в академических танцах, а Синди слишком долго добивался их одобрения, чтобы поставить под удар хрупкое семейное равновесие.
На свой костюм для выступлений танцор смотрел в то время со смесью уважения и тоски. Идеально вычищенный и отглаженный костюм был одновременно символом его принятия родителями и рамок и ограничений, в которые Синди раз за разом приходилось втискиваться, и чем дальше, тем труднее это ему давалось. Талант требовал развития и отрицания привычных действий, окружение устраивал танцор, чинно кружащий по залу партнершу и раскланивающийся под сдержанные аплодисменты зала.
Разрываясь между желанием быть собой и необходимостью быть хорошим в глазах семьи, Синди принял соломоново решение: быть плохим, когда никто не видит. Оставаясь в одиночестве, он изобретал из подручных средств необыкновенные наряды, включал музыку и отдавался любимому делу целиком.
Нередко он добавлял в образ детали женских костюмов. Синди и сам не знал точно, что заставило его в первый раз украсть со столика матери помаду и натянуть туфли на каблуках. Однако, попробовав один раз, он не смог остановиться. Если бы его застали в таком виде, последствия были бы ужасны, но это придавало его тайне оттенок опасности, а танцору понравилось рисковать. Подкрашивая глаза или проводя карандашом по губам, Синди чувствовал себя невероятно порочным, но при этом его не покидало необъяснимое ощущение правильности происходящего. Он поступал так ради танца, значит, он был прав.
Он смог хранить свой сладкий и непристойный секрет целый год. А потом случилось непоправимое.
***
Синди замер, изогнувшись, посреди комнаты. Музыка отступила, оставив его наедине с собой. Подросток вздохнул, прощаясь с ощущением подъема и силы, которое всегда давал ему танец, и неловко переступил на высоких каблуках. Туфли матери плохо подходили для занятий, но ничего другого у Синди не было, и повезло хотя бы в том, что у Алисии были крупные ступни.
Восторг от пламенной, тягучей, пустынной “Desire” уходил, сменяясь удовлетворением от хорошо сделанного дела. Синди потянулся, поправил цветастый платок на бедрах, повязанный поверх штанов, и услышал позади судорожный вздох.
Подросток застыл от испуга. Ему очень не хотелось оборачиваться, как будто можно было избавиться от беды, если не встречаться с ней лицом к лицу. Страх мигом лишил Синди ловкости и плавности движений, и он повернулся, как деревянный, едва не упав со своих каблуков.
Его отец, Роберт Терренс, стоял в дверях, заслоняя широкой спиной весь проход, и лицом напоминал перезрелый помидор. В его глазах Синди увидел выражение, с каким люди обычно смотрят на мерзкое насекомое – смесь отвращения и любопытства. Увидев на губах сына помаду, Роберт скривил рот, словно ему пришлось проглотить кислую микстуру. Мать Синди, наоборот бледная, как луна, выглядывала из-за плеча мужа, прижав руку ко рту. Этот жест выглядел настолько театральным, что Синди не мог поверить в его искренность.
Самым страшным было, что с того момента родители прекратили обращать на Синди внимание, словно их сына не существовало. Он подвел их в очередной раз. Одобрив его занятия танцами, они выдали ему кредит доверия, а Синди не просто не оправдал ожиданий в очередной раз, но еще и оказался обманщиком.
- Полюбуйся, - сказал Терренс-старший жене. – Вот оно, твое воспитание. Нравится?
Алисии не нужно было много времени, чтобы приготовиться к скандалу.
- Не пытайся свалить это на меня, Роберт Терренс! У ребенка должен быть отец, а ты…
- Ну нет, меня ты к этому не притянешь. Моего тут ни капли. Говорил: надо отдать его в спортивную секцию или в робототехнику. Это твои ужимки и гримасы, твое желание, чтобы он кривлялся на сцене. Вот и вырастила пидора. Может, и помаду ты ему дала, а?
Синди почувствовал, что его начала бить дрожь от гнева и обиды. Его задевали не грубые слова и даже не то, что родители смотрели на него как на провалившийся проект, в который были вложены большие деньги. Подростка возмутило отношение отца к его занятиям. Танцы, его сокровище, любовь и талант, мимоходом приравняли к мусору. Все остальное можно было стерпеть, но только в танце Синди чувствовал себя на что-то годным и счастливым. Теперь же из повода для гордости его искусство превращалось в ничего не значащую мелочь, вроде сувенирного брелока, который отправляется на помойку сразу после дарения адресату.
- Папа, тебе же нравилось, что я побеждаю на всех конкурсах! – Синди сделал шаг вперед. Он стиснул кулаки от страха, потому что никогда не осмеливался так открыто выступать против отца. – Почему же теперь тебе не нравится, чем я занимаюсь? А ты… ты, мама, разве не хотела, чтобы у тебя была дочь вместо сына, что же ты не радуешься?!
Несколько мгновений родители смотрели на него с изумлением, как на внезапно заговоривший чайник или стол. Потом Роберт схватил сына за руку и потащил наверх. Синди отбивался, кричал и брыкался с яростью человека, которому нечего терять, но отец втолкнул подростка в его собственную спальню и захлопнул дверь. Пискнул замок – Синди был надежно заперт.
***
Синди подобрал с берега гладкий камешек, кинул в воду. Море приняло подношение с тихим плеском, пустило и тут же смазало пару кругов по волнам.
В памятный вечер он словно обезумел – орал, колотил в дверь кулаками, пинал ее, чуть не отбив себе ступни, но так и не добился даже пары слов, не говоря уже о свободе.
Синди сбежал через окно, спустившись до земли по укрывшему стену ковру вьюнка. Скользкие стебли опасно пружинили под ногами, и будь подросток немного толще, а вьюнок – немного тоньше, и история Синди закончилась бы куда быстрее и печальнее. Однако он смог беспрепятственно добраться до газона, а потом незамеченным выскользнуть за ворота.
Обычно люди, оглушенные горем или страхом, бегут, куда глаза глядят, однако Синди твердо знал, куда отправиться. Он шел к своему парню. Точнее, к тому, кого считал таковым.
Синди поморщился. До сих пор он кривился при воспоминании о своем наивном подростковом идиотизме и доверчивости, которые не сумел себе простить даже с высоты прожитых лет и, что важнее, полученного опыта. Его немного оправдывало в собственных глазах лишь то, что в пятнадцать лет поцелуй в пустом классе – это очень важно. Это значит любовь на вечные времена, прогулки рука об руку и смерть в один день в старости – то есть, лет в сорок. В пятнадцать лет поцелуй – одновременно клятва верности, признание собственной привлекательности и символ начала новой жизни. Особенно если ты только что осознал свою ориентацию, и любой парень, разделяющий твои наклонности, в маленьком городке кажется подарком судьбы и идеальным кандидатом для вселенской любви.
Поэтому Синди бежал по улицам в апельсиновых лепешках света от фонарей, повторяя одно и то же имя. Стив. Стив-Стив-Стииииви…
***
- И ты приперся с этим ко мне?!
В голосе было столько сдерживаемой паники, что Синди невольно отступил на шаг. Стив (широкие плечи, загорелая кожа, россыпь веснушек по крупному носу, влажные после душа соломенные волосы) смотрел на него со смесью тоски, испуга и злости. Это ему удивительно не шло. Так мог бы смотреть загнанный в угол хорек, но никак не парень, с которым Синди собрался делить горести и радости.
- Нет, Терренс, ты не пошутил?! Твои родители все узнали, и ты понесся ко мне? Может, ты еще и про меня им рассказал?!
Синди молча помотал головой, впервые подумав, что мог зря прийти. Стив вовсе не походил на человека, который мог протянуть ему, тонущему в своих проблемах и переживаниях, руку помощи. Скорее Стив оглушил бы веслом всякого, кто попытался бы влезть в его надежную шлюпку, не знающую житейских штормов.
Впрочем, узнав, что его имя до сих пор не было упомянуто, Стив повеселел.
- Ну ты даешь – свалить из дома! А от меня ты чего хочешь?
Синди недоверчиво посмотрел ему в лицо, подозревая, что Стив просто пошутил. Еще немного – и Синди поверил бы, что ничего не было: ни прикосновений крепких рук, не позволяющих ему вырваться; ни колена, раздвинувшего его бедра; ни запаха травы, пота и хвойного одеколона; ни самого главного – поцелуя, скользкого и не слишком умелого, но означавшего переворот в жизни.
Походило на то, что Стив никаких переворотов устраивать не собирался.
- Я думал, мы вместе, - только и сказал Синди.
- Вместе! – фыркнул Стив, но тут же перешел на проникновенный тон. – Послушай, Терренс… Синди. Ты классный парень, красивый и все такое, но мне такие проблемы нахер не нужны. Ты сам подумай. Ты танцор, типа артист, вам все можно, а меня «Звери» к себе почти взяли в команду нападающим, мне школу в этом году заканчивать… Тебе-то ничего, а меня сожрут, тут не Анатар!
Под взглядом голубых глаз Стив чувствовал себя неуютно. Угораздило же его связаться с этим психом, которому мозгов не хватило потерпеть и пересидеть дома! Не помер бы от скандала, тоже, нашелся нервный цветочек, богема! А теперь еще приперся сюда¸ и из-за него он, Стив, в собственных глазах выглядел не слишком хорошо. Он был красавцем, спортсменом, любимцем учителей и душой компании. Роль подлеца ему не нравилась и совсем не подходила, а рядом с Синди Стив ощущал себя именно подлецом, и это бесило.
- Ты еще долго? – позвал женский голос.
- Уже иду, мам! – отозвался Стив.
- Короче, - сказал он, так и не дождавшись ответа. – Шел бы ты домой. Ничего тебе твои не сделают. А если попробуют, пойдешь в комитет по делам несовершеннолетних – твои по струнке ходить начнут! Че ты распсиховался-то? Дело житейское.
«Да, и жить с ним не тебе», - подумал Синди. На его глазах красавец превращался в скользкую уродливую лягушку, которая пыталась выглядеть важной и храброй. Сказка получалась печальной. Подросток не понимал теперь, как мог пытаться найти в этом доме защиту или хотя бы поддержку.
- Ты прав, - сказал он и глубоко вдохнул воздух, пропитанный ароматами гайских кедров и «ведьминых юбок». – Это не твои проблемы, я разберусь сам. Пока. Не провожай.
Он развернулся и побрел к воротам, чувствуя, что в носки ботинок кто-то залил сталь, странно, что Синди смог так быстро бежать сюда. Он опустил глаза и удивился, обнаружив, что не проваливается с каждым шагом по щиколотку в песок.
Стив посмотрел ему вслед и сплюнул со злостью. Терренс вроде бы все понял, но какое-то мерзкое ощущение осталось. Стиву уже приходилось расходиться с девчонками, но тогда все получалось проще и как-то веселее, а тут угораздило зажать в угол этого педика, так он распустил сопли в три ручья. Решив, что теперь надо обходить Терренса десятой дорогой, Стив развернулся и отправился домой, где его ждал семейный ужин.
***
Синди поежился, вспомнив холод той ночи. Он бесцельно бродил тогда по улицам, вглядываясь в темноту опухшими глазами. Несколько часов назад у него был дом, семья и парень, а осталось только немного денег, полученных за победы в конкурсах, одежда и пачка сигарет, украденных у отца больше в знак протеста, чем из желания курить. Сумку он нечаянно утопил в реке, когда на мосту думал о самоубийстве. Потом в реку отправился наручный комм, уже специально, чтобы никто не смог найти владельца по сигналу.
Умереть он так и не решился, хотя причиной тому стали отнюдь не надежды на новую счастливую жизнь. Синди просто подумал, что может не скончаться мгновенно, и тогда река потащит его, с переломанными руками или проломленным черепом, дальше, и черная вода будет медленно заливаться в легкие… Убедившись, что он еще и трус, Синди сошел с моста и потащился дальше.
Ноги в конце концов привели его на аэровокзал, и там Синди вспомнил слова Стива: «Здесь не Анатар». Громадный мегаполис, растянувшийся вдоль побережья, стал для него символом свободы и неприкосновенности. Танцор поверил, что в Анатаре никто не посмеет запереть другого из-за яркой необычной одежды или бросить, потому что могут пойти слухи
Билет съел большинство его сбережений, но Синди уже нечего было терять. Он забился в дальний угол флаера, который, судя по его виду, грозил развалиться на ходу и совсем не походил на транспорт, уносящий людей в мечту. Однако, когда он тяжело, как перекормленная птица, оторвался от земли, подросток впервые почувствовал тень надежды. Он проспал почти трое суток полета, изредка прерываясь на еду, и проснулся, когда флаер прибывал в пункт назначения.
***
Синди разбудили разговоры в салоне. Пассажиры собирали свои вещи, со всех сторон слышались голоса и пищали включаемые коммы, кто-то сзади надрывно объяснял: «Синий сектор! Синий! Через сколько лет ты это запомнишь?!» На табло горела надпись: «Добро пожаловать в Анатар!» - красные буквы мерцали и подмигивали, словно техника флаера страдала нервным тиком.
У Синди не было вещей, которые стоило бы собирать, а дешевого кофе он уже выпил столько, что боялся пожелтеть. Поэтому он решил хотя бы не мешать остальным, подобрался на сиденье к окну и отдернул штору.
Увиденное поразило его. Флаер подлетал со стороны океана, и по правую руку расползлась непроницаемая чернота. В ту ночь в море не задержались ни пассажирские лайнеры, ни рыболовные или служебные судна, и ни единый луч не рассекал темноту. Если бы во флаере были открыты окна, пассажиры почувствовали бы запахи йода, рыбы и водорослей, но все было закрыто наглухо, и Синди казалось, что за береговой линией лежит край мира, а за ним – великое ничто, растворяющее любого смельчака, который посмел бы сунуться к нему. Впрочем, долго он не размышлял об этом, потому что увидел Анатар.
Мегаполис, разлегшийся у океана, был еще в получасе полета. Синди видел россыпь огней: мигали вывески, светились окна и витрины, мягко рассеивала темноту подсветка зданий, мерцали фонари и рекламные щиты, мелькали огни фар и прожекторов. Все это богатство сияло, переливалось, искрилось и притягивало взгляд, звало путешественников влиться в громадную систему из людей, растений, зданий и сооружений, которую представлял собой Анатар, стать ее частью и раствориться в ней навсегда.
Синди немигающим взглядом смотрел, как медленно приближается к нему город, пока у него не заслезились глаза и огни Анатара стали дробиться и размываться. Мегаполис выглядел овеществленной мечтой, и подросток впервые поверил, что где-то может быть место и для него.
***
С моря пахнуло холодом, Синди поежился и забил руки в карманы пальто, попутно улыбнувшись своей приобретенной любви к комфорту. Не так уж много времени прошло с тех пор, как ему приходилось и спать на полу, завернувшись в мешок и верхнюю одежду, потому что не было отопления, и мыться холодной водой, однако он принимал эти житейские неурядицы спокойно. А теперь вот стоит ветерку подуть…
Его любовь к Анатару, появившаяся с первого взгляда, оставалась с Синди всегда, но сначала ей пришлось вынести серьезное испытание. Никому в мегаполисе не нужен был подросток без документов. Он переночевал на скамье в парке, а потом весь день бродил по городу в бесплодных попытках найти работу, а попутно поражался безумным ценам. Синди пытался устроиться консультантом в магазине, продавцом, официантом, курьером или хотя бы раздатчиком рекламных листовок, но тщетно. Он заикнулся даже о работе танцора в клубе, но его со смехом отправили поискать что-нибудь попроще. Синди был бы рад последовать совету, но проще тоже не было ничего.
В конце дня Синди в отчаянии упал на скамейку. Деньги на счете исчезали, словно сами по себе, в режиме самой жесткой экономии их хватило бы дня на три. О том, чтобы снять комнату, и речи не шло, значит, Синди предстояло ночевать на улице, а потом питаться травой в парках или воровать, но такой вариант ему претил. Синди не выдержал и шмыгнул носом, потом еще. Анатар поманил его, как и многих других, а теперь готовился пережевать своими челюстями из бетона и пластика. Такова была судьба любого, попавшего в мегаполис – борись, как можешь. Если выйдет пробиться и добиться известности (как потом и произошло с Синди), город повернется к тебе другой стороной в золотой оправе роскоши, если не сумеешь выплыть – останешься на дне. Подросток был в отчаянии, но смерть на улице от голода не была его судьбой.
- Чего ты тут ревешь?
Голос был молодой, низкий, с еле заметной хрипотцой и вызывал ассоциации с рекламой шикарного женского белья. Однако, когда Синди скосил глаза, оказалось, что говорившей не меньше двадцати пяти и в ней нет ничего от страстных хищниц в пене кружев и водопадах шелка. На подростка с любопытством смотрела рыжая женщина в потертых штанах и куртке, сестер которых Алисия Терренс называла «обдергайки для оборванок».
- Ничего я не реву, - осторожно ответил Синди, не представляющий, зачем эта женщина подсела к нему. Он отвернулся, скрывая лицо, и теперь мог видеть только огненную лавину кудрей и загорелую руку в полосках браслетов и колец.
- Отлично. Тогда чего ты тут не ревешь?
Синди уверился, что над ним смеются, и сердито засопел. Один день в Анатаре отучил его безоговорочно доверять каждому встречному, а лукавые интонации незнакомки сердили.
- Ну, ясно, - так и не дождавшись ответа, подытожила рыжая. – Пошли.
- Куда? – удивился Синди, не ожидавший такого продолжения.
- В приют имени святой Фредерики. Это, кстати, я. Но ты можешь звать меня просто Фредди.
Все это напоминало жестокую шутку, однако измученному скитаниями по улицам и перспективой ночевки под открытым небом подростку слова Фредди показались обнадеживающими. Синди не представлял, куда он может еще пойти, а в то, что новая знакомая убьет или изнасилует его, верилось с трудом. Ограбления он не боялся – брать у него все равно было нечего.
- Ты идешь или нет?
Синди вздохнул и решительно поднялся со скамейки, решив отдаться на волю судьбы и этой странной женщины.
- Отлично! Кстати, может, скажешь, как тебя зовут или это государственная тайна?
- Синди… - начал подросток и осекся.
Синди Терренса больше не существовало. Он утонул в реке – то ли упал случайно, то ли утопился из-за несчастной любви. Тело не нашли, но он умер – и это было абсолютно точно известно.
В детстве у него был робот по имени мистер Блэк, у которого были проблемы с навигацией. Вместо того чтобы огибать препятствия, мистер Блэк упорно перебирался через них или попросту ломал. Синди подумал, что немного упрямства того робота ему не помешает.
- Синди Блэк.
***
Ему повезло тогда, как может повезти только доведенному до отчаяния человеку. Фредди на самом деле не оказалась ни преступницей, ни представительницей социальной службы, которая отправила бы его домой или в приют. Однако своей миссией она считала спасение всех обездоленных, которые встречались на ее пути, а Синди, как говорила Фредди, «выглядел совершенно потерянным для жизни человеком».
Его никто ни о чем не спрашивал, считая, что человеку не стоит лезть в душу без мыла, если тот не желает откровенничать. Первым делом, оказавшись дома, Фредди вручила своему новому подопечному полотенце и отправила в душ, а когда вымытый до скрипа подросток вывалился оттуда, его ждала кружка чая и бутерброд.
Так Синди влился в семейство, в котором по крови были связаны только Фредди и ее брат Тинто, флегматичное создание, которого никто и никогда не видел с прямой спиной и выбритым подбородком. Другие – веселый Тим и тихая медсестра Джу, были такими же, как Синди, подобранными на улице и обогретыми птенцами Фредди, за которых она стояла горой.
Время от времени в доме появлялись новые люди, приводимые неугомонной хозяйкой квартиры. Каждый приносил с собой грустную историю, и эти истории, тяжелые, сырые, висели под потолком и витали в воздухе, пока не прогревались и сохли от неуемной энергии и доброты Фредди, истончались и рассыпались в пыль, а их владельцы уходили восвояси, унося с собой благодарность и неизменный бутерброд.
Синди некуда было идти, и он остался. Правда, на второй день он попытался сказать, что не может злоупотреблять гостеприимством, но наткнулся на решительный отказ отпускать его.
- И не надейся, - заявила Фредди. – Куда ты пойдешь? Я не для того вытащила тебя с той скамейки, чтобы ты сбежал на другую. Хочешь отблагодарить – иди работать, а об уходе не заикайся!
Она достала документы на имя Синди Блэка, шестнадцати лет, по ним Синди был старше своего реального возраста на год и уже закончил школу.
- Думаю, этого образования тебе хватит. Или ты хочешь поступить в университет и стать ученым ослом?
По знакомству Фредди могла достать все, что угодно. Знакомства в ее мире были альфой и омегой, все держалось на друзьях, знакомых, родственниках друзей и любовниках знакомых. Синди поражался, сколько важных и нужных людей в свое время роняли слезы в кружку с чаем на маленькой кухне Фредди или хотя бы уводили с этой кухни своих близких, благодаря за помощь. Единственным, что Фредди никогда и ни за что не брала, были деньги, поэтому порой семейство затягивало пояса и напоминало стаю голодных уличных котов.
Синди с улыбкой вспоминал веселые времена, пережитые в доме Фредди. Правда, пятнадцатилетнему Блэку веселыми они не казались. Просыпаясь, никто не знал, удастся ли ему поесть в этот день или придется обойтись водой из-под крана. Иногда выбирали между обедом и горячим душем. И Фредди, и Тинто работали на дому – она делала украшения из кожи и дерева, он корректировал тексты, однако материалы были дороги, а в издательство Тинто не брали, как он говорил, «рожей не вышел». «Так что на двоих у нас ни рожи, ни кожи», - подытоживали оба, однако печалиться по этому поводу не спешили. У Тима работы мелькали, как в калейдоскопе, заработка Джу не хватало на всех. Синди тоже не сидел на шее - сначала он бегал в костюме плюшевого медведя, рекламируя магазин игрушек, потом был на побегушках в автосервисе, и наконец устроился официантом в баре «У Хью», где по вечерам небогатая молодежь собиралась пропустить пару стаканов дешевого пойла и подрыгаться на танцполе.
Жизнь Синди бешено завертелась. Теперь, когда выросший Блэк вспоминал те времена, его память листала одну картинку за другой: виды Анатара; зал, полный потных тел, которые освещал стробоскоп, так что люди казались осыпанными фольгой и конфетти; хаос вечеринки, какие часто гремели в доме Фредди. Никого не смущала ни бедность закуски, ни почти полное отсутствие мебели. Впрочем, Синди вскоре подумал, что если в квартире и стояла когда-то мебель, она была разбита гостями и хозяевами в припадке буйства, и было дешевле жить вообще без нее, чем к каждому приходу друзей покупать новую. Вещам, как и деньгам, в этом доме уделялось мало внимания, заработки быстро спускались. Пример подавала сама Фредди, способная выкинуть деньги, вырученные за заказ, над которым она трудилась, не разгибаясь, на статую идола с Лазурных островов, потому что у него был впечатляющий нос. Нос, кстати, отломал кто-то из гостей – налетел спиной, демонстрируя новую модель коньков, которые прозвал «сандалии Гермеса».
Синди быстро научился пить, не морщась, и курить, не кашляя, причем его опыт отнюдь не ограничился сигаретами. Но легкие наркотики не произвели на него особого впечатления, а тяжелых в доме Фредди не потерпела бы. Выросший Синди был благодарен ей за это – в первый год после побега он готов был пробовать все, чего не было в его прошлой жизни, не разбирая полезное и вредное, как ребенок, который готов пробовать на зуб все, что находится в пределах досягаемости.
После одной из таких вечеринок он лишился невинности, быстро и пошло – проснулся поутру в обнимку с незнакомым парнем. По иронии судьбы парня звали Стивеном, лицом он напоминал недокормленного хомяка, и Синди испытал немалое облегчение, когда оказалось, что его первый любовник не горит желанием продолжать отношения. Собственно секс в памяти у Синди не отложился, и он решил, что скорее было хорошо, чем плохо – какой-нибудь кошмар он бы запомнил.
Еду обычно приносили гости, они же служили главным развлечением вечера, потому что у Фредди собирались самые разные люди, спектр увлечений которых поражал воображение. Синди порой жалел, что не обладает ушами летучей мыши, и поэтому ему приходится выбирать между рассказом о древних захоронениях на Терре и оживленной беседой о хищных растениях на Гоморре. Здесь ничего не напоминало занудные лекции в школе, и из этих рассказов постепенно составлялась мозаика знаний Синди – пестрая, местами кривая и осыпавшаяся, но хранящая в себе ценные образцы. Когда речь заходила о современном искусстве, особенно о танцах, мало кто мог его перещеголять.
Впрочем, эти знания носили скорее теоретический характер. Синди не танцевал. Как будто, сбежав из дома, вместе со старой фамилией он похоронил и ту часть себя, которая отзывалась на звуки музыки всем своим существом. Иногда, разнося напитки в баре, его тянуло выскочить на сцену и показать всем собравшимся, что можно делать под эту музыку на самом деле. На вечеринках, когда старый комм начинал проигрывать мелодии, Синди в нетерпении притоптывал ногой… и оставался на месте.
Так не могло продолжаться долго. Потребность в танце для Синди могла сравниться с потребностью в отдыхе или общении. Он напоминал наркомана, который лишился вожделенной отравы, но только в случае Синди он сам был и наркоманом, и дилером. Музыка звала его, и не откликаться на этот зов было мучительно. Доведенный собственным упрямством до предела танцор в итоге пошел на безумие, на которое Синди Терренсу не хватило бы решительности. Когда выяснилось, что клубу, в котором он работал официантом, требуется девушка на сцену, чтобы заводить публику на дискотеках, Синди понял, что это его шанс. Но клубу, который посещали в основном парни самой что ни на есть традиционной ориентации, не нужен был парень-танцор, пусть и талантливый. Тогда Синди купил женскую одежду, парик, косметику и стал перевоплощаться.
Из его идеи ничего бы не вышло, не окажись дома Фредди, его доброго ангела, не задающего лишних вопросов. Убедившись только, что Синди не собирается идти на панель, Фредди умудрилась сделать из него миловидную девушку, которая и отправилась в клуб искать счастья.
***
Он поскользнулся на ровном месте. Скучно, глупо, обидно. Синди и раньше знал, что после работы на сцене он зачастую становится еще более неуклюж, чем обычно, и считал это нормальной платой за удачное выступление. Он удивился бы, если бы кто-то назвал его язычником, но именно им Синди и был – танцор, верующий в бога музыки и сцены, принимающего жертвы за свою помощь. Синди помнил о своей слабости, но надеялся, что в этот раз как-нибудь обойдется.
Не обошлось.
Он упал на редкость неудачно, ободрав оба колена. Но это было пустяком, гораздо хуже было то, что Синди не сумел промолчать, и голос выдал его, разрушил так тщательно поддерживаемый образ.
Он не узнал себя в зеркале, когда Фредди закончила колдовать над его лицом, и получил по рукам, когда попытался дотронуться до щеки, не веря своим глазам. Оно нравилось ему, это новое лицо, плод его фантазии, на который пришлось извести громадное количество косметики. У маскарада был знакомый привкус запрета, а кроме того – надежда на большее, чем беготня с подносами, и горячее желание творить снова. А теперь, когда его невинный обман раскрылся, ничего, кроме пинка, неудачника ожидать не могло.
Синди не решился сразу поднять голову, а когда все же посмотрел наверх, увидел непроницаемое лицо хозяина бара и удивленное – бармена Мэтта, который весь вечер пытался вспомнить, где мог видеть пришедшую на собеседование девушку, а теперь – узнал.
Танцор медленно поднялся с пола. Было очень обидно. Только что он парил на сцене, наслаждался музыкой, движением после стольких дней застоя и чувствовал себя если не полубогом, то неотразимым точно. Ему не было нужды глядеть в зал, чтобы знать, что Эндрю и Мэтт смотрят на него неотрывно. Синди почувствовал это кожей – и тут же забыл. Во время танца ему было плевать на восхищенные взгляды – а других он и не знал до тех пор, пока родители не застали его переодетым в женщину. Здесь не было его родителей, некому было разоблачить его, и танцор летал по сцене, забыв о своей цели, и его сердце гнало по венам и артериям ничем не замутненное счастье. А теперь он стоял перед работодателем, жалкий, с разбитыми коленями, из-под белокурого парика выбивалась черная прядь.
- Кажется, наша девочка вовсе и не девочка, - спокойно сказал Эндрю. Его взгляд напоминал почему-то о вечных льдах и глубоководных рыбах. – Что скажешь, Мэтт?
- Да это же Синди, - изумленно отозвался бармен. – Наш официант! Синди, ты сдурел, что ли?!
Синди знал, что уже лишился работы, скорее всего. Да и как бы он остался на месте, слушая подколки Мэтта, а потом и всех остальных коллег? Он не для того перевоплощался, чтобы другие официанты подталкивали его локтями в бок и заговорщицки спрашивали, не получил ли он вместе с женским именем что-нибудь еще от девчонки. Храбрость, такая же, как в день его побега из дома, нахлынула на Синди, залила с головой, и он с удивившим его самого пылом заговорил:
- Я всегда хотел эту работу. Как только пришел сюда, просто у меня не было шансов себя проявить. Хотя вы же видели, что я могу! Я побоялся, что парень вам не нужен, и переоделся поэтому. Вы не найдете лучше, даже если перепробуете сотни девиц. Я справлюсь, вот увидите. Я…
Синди выдохся. Собственные слова показались ему нелепыми и хвастливыми. Он не сомневался в своих способностях, но под равнодушным взглядом Эндрю понял, как жалко выглядит – танцор, не сумевший и трех шагов отойти от сцены, чтобы не упасть, парень с размалеванным лицом, в смешном парике. Он почувствовал, как от волнения намокает рубашка, и капля пота бежит вниз вдоль позвоночника. А Эндрю смотрел и смотрел, и под его взглядом хотелось сгорбиться, стать незаметным, сбежать, чтобы никто и никогда не мог найти неудачника по имени Синди Блэк, но приобретенная от отчаяния храбрость заставляла танцора только сильнее вытягиваться, дрожа.
Наконец, хозяин клуба отвернулся – словно на рентгеновский аппарат надели чехол, - и невыразительно сказал:
- Выходишь на работу с завтрашнего дня. Платить буду меньше, чем Ани – у нее было больше опыта, а там посмотрим.
Синди остолбенел. Разум подсказывал, что такого просто не может быть, потому что вокруг не сказочный мир, а он не герой фильма, однако внутренний голос радостно вопил: да! я это сделал!
- Так вы меня берете? – все же уточнил он, на миг испугавшись, что услышанное было жестокой шуткой или слуховой галлюцинацией.
- Беру. И вот еще, – Эндрю снова посмотрел на танцора, и под этим взглядом Синди нервно сглотнул. – Никто не должен знать, кто ты на самом деле. Мне не нужны разговоры о том, что на меня работает транс. Выступать будешь под именем… Хм. Пусть будет Мерилин. Проболтаешься – вылетишь на улицу и ни в одном клубе больше не появишься. Понял?
Синди кивнул, потом испугался, что слов недостаточно.
- Да, я… я не проболтаюсь!
Но Эндрю уже отвернулся от него. Собеседование было закончено. Ошеломленный успехом и осознанием того, что его безумная идея не провалилась, Синди побрел к выходу. Нужно было уйти до того, как в клубе начнет собираться публика, а еще лучше – добраться домой до темноты.
Мэтт смотрел ему вслед.
- Эндрю, ну зачем?! – бармен славился тем, что даже самые сильные эмоции он выражал, не прибегая к нецензурной лексике. А еще он работал в клубе с самого основания, считался особой, приближенной к хозяину, и поэтому мог задавать вопросы. – Что ты, девочку не мог найти?!
Эндрю улыбнулся коротко и сухо.
- Ты видел, как он танцевал? – ответил он вопросом на вопрос. – Я таких девочек тут пока не встречал. А теперь он боится потерять место и из кожи вылезет, чтобы этого не случилось. Даже рот о повышении зарплаты не откроет. Я бизнесмен, Мэтт, и не привык отказываться от выгодных вложений.
Мэтт помолчал немного.
- Ты же знал, что это парень, верно?
- Верно. Но вот ты не понял, хотя видел его куда чаще.
- А если в толпе найдется кто-то такой же глазастый?
- Щупать не дадим. А интрига и не подкрепленные фактами слухи всегда были отличной рекламой…
***
Мимо Синди прошлась, неуклюже подпрыгивая, местная чайка – коричневые перья, желтые лапы. Посмотрела на человека с подозрением – не запустит ли камнем от склочности характера? К людям птица успела привыкнуть, но все-таки опасалась.
Примерно так же смотрел на него Тим, когда Синди объявил домашним, что меняет работу. Приказ Эндрю молчать не распространялся на семейство – им танцор верил, как себе, и решил, что никакие рабочие вопросы не должны вставать между ним и друзьями. Поэтому, не переодевшись и не смыв макияж, он рассказал о прошедшем собеседовании.
Фредди к тому моменту уже была в курсе дел, поэтому глядела на своего протеже с гордостью за него и за себя одновременно. Она приложила руку к появлению Мерилин, и теперь в ее взгляде то и дело мелькало удовольствие от признания ее творчества, пусть и необычного.
Тинто мало что могло удивить, и явления Синди Блэка в чулках для этого было недостаточно. Синди иногда подозревал, что даже если рядом с Тинто появится говорящая собака или представитель иной расы с четырьмя руками и хвостом, его невозмутимый друг поскребет небритый подбородок и предложит незваному гостю покурить.
Джу хохотала. Синди ее смешил, и это было скорее неприятно, чем весело, потому что танцор считал себя симпатичной милашкой, но лекций не читала и отговорить не пыталась, чего Синди втайне опасался. Хотя Мерилин для него была не комическим персонажем, и смех подруги неприятно царапал, но он был лучше, чем нотации. Тогда Синди терпел. Теперь он сомневался, что стал бы проявлять подобную выдержку.
А вот Тим… Синди вздохнул. Даже через столько лет он испытывал неловкость, вспоминая, как на него смотрел тогда лучший друг. Танцору казалось тогда, что он видит, как пытаются выстроиться в систему мысли Тима. Синди был его другом, таскал бутерброды на вахту в бытность Тима охранником, чинил старую, но любимую куртку, слушал его байки, приносимые со всех работ, которых было немало. Они были «спевшиеся», как фыркала иногда Фредди. А теперь на глазах у Тима Синди превращался в яркое незнакомое существо неопределенного пола, как ему казалось, развратное и неприличное. Об ориентации друга Тим догадывался давно, но они никогда не обсуждали это, а теперь танцор смотрел Тиму в глаза и видел в них едва ли не страх быть изнасилованным другом. Страх и замешательство, потому что образы старого приятеля и развратной красотки Мерилин Тим не мог совместить в одном человеке. И Синди не знал, как объяснить, что Мерилин – это тоже часть его, раньше запертая в клетке неуверенности, отвержения, нежелания принять себя и боязни неприятия. Как раз последняя под взглядом Тима расцветала и предлагала своей жертве сдаться, смыть косметику и сказать, что пошутил. Вернуться к привычному укладу, поискать работу в другом клубе или баре, вести правильную жизнь, за которую никто бы не смог его упрекнуть. И не танцевать. Разве что иногда, на дискотеках. В толпе.
Синди тогда достал из общего бара бутылку и радостно предложил отметить его удачное собеседование. Сам опрокинул в себя стакан залпом – горькая настойка обожгла горло, заставляя дышать через раз и смывая обиду и разочарование. Синди уже приходилось выбирать между близкими и собой, и ничем хорошим это не закончилось. Теперь он выбирал себя, и пил не то за свой выбор, не то за похороны старой дружбы. Что-то подсказывало танцору, что врать себе он больше не способен. Сделал прививку и получил иммунитет.
Тим не пил.
Синди поздно лег и проснулся на следующий день, когда два небоскреба, видимые из окна, отражали закатные лучи и походили на два гигантских светильника. Следовало поторопиться, потому что Синди Блэку предстояло самому переодеться, наложить грим и перевоплотиться в красотку Мерилин. Он лепил себе другое лицо в ванной, накладывая и снова смывая макияж, пристально всматриваясь в отражение, пока не увидел в зеркале знакомые черты. Он ощущал странную раздвоенность, будучи одновременно простым парнем из бедного района, которого никто не воспринимал всерьез, и будущей звездой сцены. Сцена была маленькая и публика на нее смотрела невзыскательная, но все же метаморфоза тогда шокировала танцора. В тот момент он был готов понять Тима, не узнающего друга в развязной девице, но понимание ничего не меняло. Синди хотелось быть и таким – не ради денег или славы, но ради себя самого, а значит, приходилось чем-то жертвовать.
Он встретил Тима… в коридоре? Да, точно, в коридоре, когда уже уходил. Горечь кольнула сердце и отступила, сменившись волнением другого толка. На смену официанту Синди приходила красотка Мерилин, и ей предстоял первый выход на сцену.
***
За сценой пахло освежителем воздуха, яблоками и почему-то пылью, хотя полы здесь мыли регулярно. Синди потянул носом воздух, улавливая аромат зала – душная смесь из запахов алкоголя, духов и одеколонов, пота и возбуждения. Он обжигал ноздри и заставлял нервничать сильнее, хотя Мерилин и без того трудно дался путь от гримерки (в прошлом подсобки, на скорую руку перестроенной под танцовщицу) до входа в зал. И дело тут было отнюдь не в каблуках.
- Добрый вечер всем, надеюсь, вам уже весело! – голос диджея Марти разнесся по клубу. В ответ раздался нестройный гул толпы. Посетителям и правда было уже весело, однако от зрелищ никто из них не отказался бы. – Как вы, быть может, знаете, рыжая бестия Ани покинула нас, предпочтя жизнь в семейном гнездышке…
Продолжить Марти не позволили – отовсюду полетели негодующие возгласы и топот. Синди за кулисами это напоминало начинающееся землетрясение. Публике было плевать на семью Ани. Публике хотелось развлекаться, а как хозяева клуба должны были дать ей такую возможность, их не касалось.
- Но мы были бы не мы, если бы не нашли замену! Готовьтесь, парни, такого вы еще не видели! – Марти погасил поднявшийся шум.
«Это обо мне», - понял Синди. Ладони стали отвратительно влажными, пульс участился. В зале стало тише. Ничего не видевшему танцору толпа представлялась каким-то зверем, который в ожидании лакомства или игры напряг свои чуткие уши и принюхался. А диджей тем временем продолжал.
- Она заставит вас забыть обо всем и сведет с ума! Это яркая бабочка, залетевшая к нам на огонек, и она продемонстрирует вам свои крылышки! Только чур не трогать руками, а то помнется! Итак, встречайте, перед вами… красотка Мерилин!
Синди поднялся на сцену. Он почти не чувствовал ног и не представлял, как сможет танцевать перед незнакомыми людьми, которые сейчас оценивали его, сравнивали с Ани, возможно, в пользу последней… Кроме того, кто-нибудь мог догадаться об его секрете, и тогда о работе на сцене можно было бы только мечтать. От волнения шумело в ушах, и танцор вдруг испугался, что не расслышит музыку.
Из зала кто-то заорал пьяным голосом: «Сиськи покажи!» Кто-то засмеялся, хохот и улюлюканье прокатились по клубу волной и разбились о стены. Это была проверка на прочность, и Синди вдруг усмехнулся вызову. Из-за света в лицо он не видел, что творится в зале, но воображаемый зверь в его сознании разделился на десятки обычных, любопытных, разгоряченных алкоголем и близостью, желающих веселиться людей. Они хотели зрелищ, и Синди, то есть, Мерилин, в состоянии был дать им требуемое. Он кивнул Марти, и диджей включил музыку. И мир изменился.
…Синди вышел из клуба под утро, пьяный от успеха и коктейля, который Мэтт налил ему за счет заведения. Бармен был единственным, кто знал об истинном лице «красотки», и ему стоило немалых усилий сдерживать смех, когда уже после закрытия то один, то другой парень из работников клуба пытался познакомиться с Мерилин. Синди бы и сам немало повеселился, глядя, как распускает пышный хвост очередной менеджер, который никогда не замечал скромного официанта, но он так устал, что ходил, пошатываясь. Восторг и возбуждение, которые передались ему из зала, схлынули, и танцор остался наедине с болью в мышцах и необходимостью срочно принять душ.
Под фонарем стоял Тим и курил. У носов его облезлых ботинок уже лежало несколько окурков, значит, он простоял долго.
Синди замер, не зная, как поступить. У него совершенно не было сил на выяснение отношений и объяснение таких простых вещей вроде права работать так, как ему хочется. Эти элементарные истины набили ему оскомину еще в их прошлый разговор, а теперь танцор не имел желания их повторять. Да и опасно было, что Тим, вольно или невольно, выдаст тайну Мерилин, и карьера, так удачно начавшись, закончится быстро и позорно.
Синди уже подумывал улизнуть, когда Тим его заметил и в три шага оказался рядом. Судя по тому, как он теребил в пальцах окурок, ему тоже было неловко.
- Я тут подумал… - начал Тим и осекся, но быстро продолжил. – Короче, это твое дело, чем заниматься. Ты меня никогда жизни не учил, и я тебя не должен. Я тогда тупо себя повел, уж прости. А тут подумал, что раз ты такая звезда, то лучше тебя встретить, а то мало ли, кто на улице попадется…
Синди подошел к нему и взял под руку.
- Пошли домой…
***
Синди улыбнулся, вспоминая, как легко прилипла к нему тогда «звездная пыль». Он быстро отрастил тогда капризность и своеволие, которые до поры дремали, и привык к маленьким радостям: коктейлю в гримерку; электронным признаниям, которые отправлял в гостевую книгу клуба то один, то другой; к вынужденной любезности персонала. Но что-то мешало ему до конца поверить в свою значимость. Синди нравилось играть капризную звезду, однако он не мог представить, что способен быть таковой всерьез. Однако игра доставляла ему удовольствие, и вскоре официанты спадали с лица, заметив, как Мерилин презрительно кривит губы.
Иногда Синди казалось, что Мерилин стала отдельной личностью, живым существом, имеющим мало общего с ним самим. Он четко различал, где действует Синди Блэк, а где в дело вступает развязная девица. Спустя несколько лет танцор с удивлением осознал, что начал скучать по этой своей фантазии, которая больше года безраздельно царила на сцене маленького клуба. Он не хотел бы снова стать таким и соскучился по Мерилин, как по старой приятельнице, однажды исчезнувшей с горизонта.
«Она была неплохой девчонкой», - подумал Синди. – «Немного слишком развязной, но не злой».
Со временем два его образа перестали так кардинально различаться. Синди начал носить юбки и каблуки в повседневной жизни, не пытаясь при этом перевоплотиться в девушку. При одной мысли о том, что было бы, реши он так выйти на улицу родного города, по коже пробегал холодок. Здесь же друзья приняли его новые привычки спокойно, а от прохожих ничего страшнее глупых шуток и косых взглядов не стоило ожидать. Во всяком случае, перевоспитывать его никто не пробовал. Синди с наслаждением вдыхал воздух Анатара – мегаполис дал ему свободу в обмен на сытую жизнь, и танцор не жалел о сделанном выборе.
Впрочем, со сменой работы жизнь стала стабильнее. Заработки Мерилин не могли сравниться с гонорарами звезд большой сцены, но все же их хватало на то, чтобы не ложиться с пустым желудком и оплачивать счета за электричество. Но даже если бы ему платили крохи, Синди не отказался бы от этой работы. На сцене он был единовластным повелителем и приковывал к себе взгляды людей в зале. Он пил зрительские эмоции и внимание, как вампир, наслаждался ими и готов был загонять себя, лишь бы испытать это ощущение снова. Тогда он понял: разговоры о славе и известности – чушь и вздор. Есть зал, есть ты, готовый делиться со зрителями своим талантом, и они, готовые платить за это своей энергией. Все очень просто и очень красиво, а остальное: требования шикарных автомобилей и личных флаеров, вода только определенной марки, непременные букеты (только из натуральных цветов!) в гримерку – мишура, слой блесток, и если он нужен тебе больше, чем возможность выйти и выступить, значит, ты закончился как творец и начался как бизнесмен, только редкий бизнесмен требует стакан в алмазной крошке за сам факт своего появления среди простых смертных. Синди держал свои соображения при себе, потому что лишних денег у семейства по-прежнему не было, но Эндрю удивился бы, если бы узнал, за какие гроши готова выступать его танцовщица.
Эйфория его продержалась всю зиму. Он нырнул тогда с головой в работу, и лишь когда промозглая сырость на улицах сменилась на мягкое тепло, почувствовал, что ему не хватает чего-то. Привыкший к двойной жизни, к новому темпу жизни, к эпатажу Синди не сразу смог понять причину неудовлетворенности, а она оказалась очень простой и старой как мир. Танцору не хватало любви.
Синди усмехнулся. Ничего не меняется. Тогда его вторую ипостась желали бы затащить в постель не двое и не трое, но на отношения со зрителями было наложено табу. Да и вряд ли кто-то из пылких поклонников был бы рад, обнаружив под юбкой у завоеванной красотки лишнюю деталь. Оставалось утешаться осознанием собственной привлекательности на сцене, потому что в обычной жизни на Синди смотрели с любопытством, презрением, удивлением, но без желаемого интереса. Теперь же его знают тысячи людей, он мелькает в рекламе и в прессе, его заваливают цветами и шлют наивные письма: «Лучше меня ни найти, преезжай, я люблю тебя спервого взгляда», - а пустота в душе, воронка, высасывающая из него счастье, никуда не девается. Разница была лишь в том, что тогда Синди казалось, что для решения проблемы достаточно завести любовника. Он желал встретить хоть кого-нибудь. «Кого-нибудь» он и встретил.